4.2 Ответ В.

Дорогой В.! Конечно, мы с Лилей будем рады знакомству с Вами, хотя о "совместном поиске" в моем положении сейчас не приходится говорить. Большое спасибо за сочувствие и откровенность в письме, она мне очень нужна. Если я скажу, что какие-то резкости в письме меня не задевают, Вы не поверите, но я боюсь, что мои возражения примете за проявление оскорбленности и только, опять сославшись на Фрейда. Хочу, чтобы вы верили в мое стремление быть искренним и говорить по делу.

1. Вы пишете: "Трудно, защищаясь, сохранить равновесие…" по поводу письма Лили. – Вы правы, конечно, но думаю, что защищаться нужно, и если бы не Лиля и мое нынешнее положение, я защищался, наверное, так же. Конечно, если не защищаться, то и ошибок не совершишь, но вместе с тем и "умереть" можно. Письмо Лили, конечно, не идеально. Но оно все же соединяет и необходимую защиту, и попытку понять оппонента. Странно, что Вы это не заметили. А главное, в нем заранее обусловлен отказ от спора в дальнейшем (с нашей стороны), т.е. мы приняли Ваш совет еще до его написания.

(Кстати, в приложении к письму Лили был полный текст письма С.В.Калистратовой, но думаю, что в Вашем письме к ней нет необходимости).

2. Я благодарен Вам за вопрос о различии между компромиссами политическими и нравственными, хотя и не готов к четкому ответу на него. Здесь есть о чем думать.

Сейчас мне кажется, что разделить их абсолютно точно невозможно. Любой политический компромисс, даже классический, когда две партии ради каких-то политических выгод, объединяя свои действия, умалчивают на время о своих разногласиях (или затушевываю их), тем самым искажают в глазах массы людей истинное соотношение этих партий, прибегают к умалчиванию, как виду лжи. Они совершают компромисс нравственный…

В реальной жизни мы видим много измен своим принципам и среди вполне добропорядочных диссидентов – просто под давлением необходимости выжить. Так, правозащитное движение провозгласило свою непричастность к политике, а реально сегодня играет важную внешнеполитическую роль, потому что жизнь показала, что международное заступничество помогает существовать открытой оппозиции. Диссиденты всегда утверждали свою легальность и послушание существующим законам, но тут же использовали правила конспирации и нарушали существующие законы хотя бы отказом от свидетельских показаний (конечно, только ради сохранения себя и близких). Диссиденты выступают с критикой властей ради интересов страны и на весь мир стремятся представить эту критику, как всенародную, хотя для меня несомненно, что громадное большинство людей думают о нас, как о продавшихся.

Но думаю, что все эти противоречия и несообразности жизненны и неизбежны. И думаю, что водораздел между приемлемыми и неприемлемыми компромиссами следует проводить не по формальным признакам: политический или нравственный, а по верности главному, т.е. оценивая всю совокупность конкретных обстоятельств. Это относится и к моему случаю. Вот когда происходит измена главному, вот тогда надо бить тревогу. Например, думаю, что была измена "Поисков" своему "Приглашению" (пусть невольная), происходит изменение принципов в правозащитном движении (об этом я говорил в статье о диссидентской этике перед арестом). Возможно, что и я изменил главному – тогда именно это и надо обсуждать. Что же касается допущенной мною или кем-то другим лжи, умалчиваний и иных нравственных не компромиссов, а прегрешений, то, конечно, их надо стыдиться и избегать в будущем, как унижение и ошибки. И я стыжусь своего заявления в суде, хотя публично и не буду от него отказываться (ведь сам пошел на соглашение). Но при этом знаю, что, конечно, не святой, но из тюрьмы я вышел правильно и в главном себе не изменил: вышел из противостояния, не сказав главной лжи о клевете и не навредив знакомым. Мое чувство сродни чувству человека, сколотившего свою первую табуретку – криво и "не чисто", но сидеть все же можно – отсюда радость. Вы понимаете – радость. Потому что я знаю, что мог бы и не делать свою табуретку, а сидеть три года в лагере, а потом вернуться и бояться следующей, 12-летней посадки. Конечно, за любые грехи и погрешности в своем выходе (а их было немало), стыдно и больно, но давайте сначала поймем главное: что такое мой выход из тюрьмы: косая табуретка или замаскированная мина?

Мне кажется, что Вы тоже не знаете, как отнестись к нему, с одной стороны называйте его "компромиссом, может быть желательным", а с другой стороны – изменой, предательством, капитуляцией, поражением.

3. Взяв из моих слов на суде одну фразу, притом, очевидно для Вас, что чужую (это легко понять по письму Лили): "осознав антиобщественный характер моей деятельности, я осуждаю ее". Вы говорите: "Этого довольно". Меня удивляет именно это: "Довольно".

Почему же Вы не учитываете все слова, сказанные мною тут же и в самом процессе в целом? – Не понимаю. Вам как будто хочется, чтобы я и в самом деле совершил капитуляцию, предательство и именно потому вместо всестороннего анализа приложенного к письму Лили материала берете лишь одну чужую фразу, нет, пусть даже мою фразу, если Вы не смогли это понять. Или по одному факту упоминания в моих показаниях фамилии Полищука делаете вывод о предательстве (на деле Полищук первый, еще до моего ареста, дал аналогичные показания, и правильно сделал, и я остаюсь с ним в прекрасных отношениях).

И кажется, что Вы приводите меня к самооценке себя, как капитулянта и предателя (пусть сначала в небольшой степени), чтобы потом сказать: "Я не осуждаю Вас, т.е. не осуждаю Вашу "измену и предательство". Все нравственные понятия тут как бы смещаются и ставятся на голову. И все от того, что не анализируя главное (кажется, единое для нас), Вы подменяете его "второстепенными" изменами, обзывая главным только их. Мне это непонятно. Никакой измены, предательства и капитуляций я не совершал и советовать их никому не буду.

Наверное, Вы скажете: опять Сокирко обуяла гордыня, обида! Нет, мною движет просто удивление: зачем реально осуществленную попытку достижения реального компромисса, пусть нечистого или даже неудачного с Вашей точки зрения, называть предательством и капитуляцией? Ведь если так относиться к реальным компромиссам, т.е. к реальным действиям (ибо длительное действие обязательно связано с компромиссом), то никогда ничего нельзя будет сделать. Сейчас я подозреваю, что Вы желаете какого-то небывало чистого нереального компромисса и именно потому подразделяете его на политический и нравственный. Если так, то Вы обречены на бездействие, и это печально.

4. Следовало мне вступать в "Поиски" или нет? Сейчас я думаю, что не стоило, что я обманулся "Приглашением", что вместо поисков взаимопонимания почти сразу попал в группу противостояния, из которой почти невозможно было выйти. Так что это ошибка и беда, и беда всех, кто настроен на реальный компромисс, т.е. на реальное сосуществование оппозиции и власти. Вы пишете: "Вступив в "Поиски", примерили маску и вышли на сцену, так и надо играть роль до конца", а в начале письма пишете, что я один из немногих, которые соответствуют "Приглашению" "Поисков". Но тогда может: "Поиски" перестали соответствовать своему приглашению, раз мое вступление в них оказалось маской? Опять же – я не отрицаю своих ошибок, но не вижу, почему именно мне надо каяться, по Вашему мнению, и перед другими, и больше других. Думаю, что моя вина не больше Вашей или, скажем Валерия Абрамкина (специально выбираю ваши имена, как крайности). У каждого из нас равная ответственность перед миром, наверное, неодинаковые пути и судьбы, но окончательную оценку нам дадут, и сами мы ее поймем, только в будущем по делам нашим.

Кстати, Вы утверждаете, что я предал своих читателей, тех, "которых раньше "побуждал к мысли", тем, что "осудил мысль". Это очень тяжелое обвинение и совершенно необоснованное – только на все той же фразе: "осуждаю свою антиобщественную деятельность". Одно из двух: или Вы и в самом деле верите, что я реально осудил самиздат и себя прежнего в стремлении к свободной мысли и буду осуждать впредь, и тогда зачем Вы пишете мне? Или Вы в это не верите, знаете, что эта фраза вынужденная, и тогда зачем Вы на ней настаиваете? Ей-богу, Вы как будто обожествляете именно эту фразу, начхав на все остальное.

5. И снова: моя ситуация - "компромисс" или "капитуляция"? – На самом деле ответ будет зависеть от того, сохраню я работоспособность или нет. Внешне мое обещание не заниматься впредь самиздатом (именно это, а не заявление или что-либо еще) выглядит как "капитуляция", "складывание оружия" и т.д. Но, во-первых, не верны сами эти военные термины, термины противостояния, я просто не желаю ими пользоваться. Ведь, слава Богу, мы не на войне. Для меня желателен не только контакт с властями, но и сотрудничество (т.е. компромисс ради сотрудничества), а уж оппозиционность из меня просто невозможно искоренить. А во-вторых, самиздат для меня не был никогда единственной сферой жизни и мысли, а взятое обязательство должно означать только смену занятий. Тем более, что ощущается смена форм выражения свободных мыслей. Надеюсь, что Вы ее найдете. Надеюсь, что это не будет самиздат, предназначенный лишь для печати на западе (практически).

6. С Вашими словами: "Важно, чтобы соображения о компромиссе и т.д. не стали основой нравственного комфорта, самооправдания, порицания других за "движение к ненависти" – я согласен, но в меру. Самоуспокоение на почве тотального самооправдания – мерзко, но понимание, правильно или неправильно поступил в главном – необходимо.

Сейчас я убежден, что в главном поступил правильно, а если пойму, что сделал главную ошибку, то должен буду исправлять ее: покаяться перед миром, вернуться к самиздату, пусть на короткий срок и сесть в тюрьму. Но если Вы считаете, что я сделал эту ошибку, то в тюрьму надо стремиться и Вам.

Вы правы, что наши власти сейчас за лояльность почитают только "молчаливую покорность", управляемость. Но это не значит, что оппозиция не должна стремиться к лояльности, как бы ее не загоняли преследованиями в нелегальщину. Ведь нельзя соглашаться на толкование лояльности властями. Поэтому я не согласен, что правозащитному движению необходимы "нелояльность Буковского" и "экстремизм Солженицына". Мы многим обязаны Буковскому и Солженицыну, но "это" они осуществили еще здесь, стоя на позициях законопослушности и лояльности – вопреки нелояльности и экстремизму. В рамки этих терминов совсем нельзя заключать этих замечательных людей, также как и Т. Великанову, В. Абрамкина и многих других. И именно потому, что они не экстремисты, с ними возможна связь. Связь невозможна с настоящими экстремистами, вроде Ильина или Затикяна, но они, слава Богу, лишь нехарактерные случайности в нашей жизни (и кстати, меня эта нетипичность очень обнадеживает насчет будущего).

Кончаю свои возражения. Наверное, они противоречивы так же, как и Ваше письмо, простите ту же спешку. Видно, настоящее понимание придет к нам только со временем. И до свидания… 14.1.1981г.