Раздел IV. Первый год после тюрьмы

Событие 63.Весь декабрь и январь Витя добивался встречи с "коллегой следователя", чтобы выяснить его реакцию на последние месяцы, чтобы понять, будут ли реализованы обещания помощи в получении научной работы, во встрече с Владимиром Александровичем, получении забранных бумаг в тюрьме. Встреча откладывалась по причине занятости не меньше десятка раз. Наконец, уже по телефону, "коллега" признался, что встреча их нежелательна, потому что вряд ли Витя извлечет из нее правильные выводы, что ведет себя Витя нехорошо, на добро, которое ему делают беспрерывно, начиная с сентября, отвечает двусмысленностью и в суде, и в АПН, и вообще. Почему вот в самиздате появилось заявление для АПН? И для суда? Вы распечатывали или жена?… Витя говорит, что "коллега" видимо, что-то уже знает, может, даже о моем письме, но прямо об этом не говорит. В ответ Витя сам обвинял, что его неожиданно втравливали – то в истории с корреспондентом АПН, причем с дешевым обманом, когда убеждали, что под заголовком "Русской мысли" стоит "орган НТС", а потом – в историю с судом, хотя про Терновского и его "дело" он совершенно ничего не знал – просто попытались использовать как удобного свидетеля.

Итогом этого разговора было уверение "коллеги", что Витя может решать вопрос о своей работе самостоятельно, без помех, как полноправный советский человек (конечно, на режимные предприятия Вас не примут) и что если у "коллеги" выдастся больше времени и нужда, то он сам найдет возможности для разговора.

Витя считает, что на этом "хороший период" отношения с "коллегами" кончился и только жалеет, что не удалось еще раз поговорить с экономистом Владимиром Александровичем. А я больше боюсь, что мой Открытый ответ с приложениями еще обнаружится, и Витю снова заберут.

Удивительное все-таки у нас сейчас состояние: боли и горечи от потери некоторых друзей, страха за Витино будущее и радости от того, что мы вместе. Последнего, правда, больше. Наверное, потому что мы здоровые люди. Отсюда и оптимизм, и надежды.

4.1 Письмо В.

Дорогой Витя! Не удивляйтесь такому обращению: Вы близки мне и дороги: мы давно идем одним путем сомнений и поисков, а если учесть, как нас мало на этом пути,- сколько, если всерьез? – четверо, пятеро? – то понятны и близость, и сопереживание.

Вчера мне попал в руки текст "Открытого ответа" и вызвал во мне желание выступить публично в Вашу защиту. Но… увы! Необходимого для этого "Открытого письма" С.В.Калистратовой у меня не было. Но ничего не сказать я не мог – и решил написать Вам.

Мне может быть больше, чем другим, понятна тягостность Вашего положения: уже несколько лет я то и дело сталкиваюсь с недоверием, подозрительностью, превратным толкованием моих слов и действий, даже с клеветой. И мне бы хотелось что-нибудь такое сказать, чтобы хоть немного ослабить остроту Ваших переживаний. Люди, не попадавшие в положение, аналогичное Вашему, полагают, что только трусость, слабость диктуют сомнительное поведение. Одномерность, узость людей, не чувствующих разнонаправленности нравственных давлений, не позволяет понять, какое мужество необходимо, чтобы отвергнуть общепринятые нормы, "абсолютную нравственность". И прямолинейность рождает "пену на губах". Я сомневаюсь, что этим людям можно доказать что-либо. Разве что немногим. И все меньше огорчает это, но я понимаю, что для Вас, стоящего в начале сходного пути, определение собственной позиции, места, отношений лежит через страдание. Я сочувствую Вам, я рядом с Вами.

Но мне хотелось бы напомнить вот о чем: боль, несправедливость и грубая обида способны вызвать ответную несправедливость. На письме Вашей жены, в общем, очень хорошем, лежит тень незаслуженно оскорбленного достоинства, незаметно для себя и она становится в позу обвинителя. Трудно, защищаясь, сохранить равновесие. Я так часто ловлю себя на раздражении, гиперболизации, ответном озлоблении. Я зачастую преувеличиваю порицание, достающееся мне, болезненно реагируя, раздуваю конфликт. Естественно, в состоянии возбуждения ощущаю лишь свою правоту, лишь впоследствии вместе с успокоением наступает просветление. И все же каждый раз трудно удержаться и инерция спора берет верх. Мне показалось, правда, только по письму Вашей жены, что вы сейчас находитесь в таком же состоянии. Оно понятно и без всяких оговорок простительно. Но я прошу Вас: усомнитесь в собственной правоте, постарайтесь понять оппонентов – ведь часть истины может оказаться на каждой стороне. Уж такова ее печальная судьба – быть разделенной.

Витя, я на Вашей стороне, поэтому, может быть, не примете в штыки мои замечания. Без них – никак, ибо даже будучи судьей пристрастным, я не могу оправдать Вас вполне.

Вот, например, Ваша жена пишет: "власти пошли на компромисс: согласились обойтись без показаний на других и без признания деятельности (…) клеветнической, а Витя согласился на заявление, в котором были чужие и неправильные слова".

Верно, это компромисс. Может быть, желательный. Но, конечно, вовсе не тот политический компромисс, о котором так долго мы твердили. Мне кажется, что понимание этого различия ускользнуло от Вашей жены (опять же – психологически вполне понятно). Не подменили раньше неосознанно и вы политический компромисс компромиссом нравственным? Наши противники, не понимая сути нашей позиции, совершают такую подмену постоянно. Они не желают ни задуматься, ни вслушаться. И Ваша ошибка (совсем по Фрейду) их только утвердит в том, что всякий компромисс кончается изменой.

Ведь речь и в самом деле об измене. В "Заявлении" Вы пишете:

"Осознав антиобщественный характер моей деятельности, я осуждаю ее и готов искупить свою вину…" Этого довольно. Что это значит? Отказ от своей позиции. И нисколько это не похоже на эволюцию. Что Вы осуждаете? "Антиобщественный характер" – это неподвластность мышления, свободный поиск, без которого невозможны ни развитие, ни "благо нашей Родины". Формы поиска – дело другое. Но, придя к пониманию иных форм, чем диссидентские, Вы не вправе осуждать прежнюю деятельность: без нее не было бы и этого понимания. Свободная мысль – единственный живительный источник, публично осуждать ее – это не компромисс, это капитуляция. Ибо основа политического компромисса – признание права на свободу мысли, компромисс – соглашение при сохранении собственных позиций, компромисс – ограничение, а не отказ, не измена. А капитуляция переходит в предательство, когда Вы даете показания, например, Полищук-машинистка.

Таким образом, не компромисс – капитуляция. И даже измена (может и не такая уж значительная, но дело не в степени вины). Но я не осуждаю Вас. И вот по какой причине. Заняв крайнюю позицию, Вы бы взвалили на свои плечи новую ответственность, выдержать которую были бы не в силах. Каков выход из непрерывного круга противостояния: смерть? сумасшедшие? позор? Бегство, которое то же предательство? И Вы правы, когда сделали свой выбор – пусть через поражение, но не такой уж большой ценой разорвать порочную цепь. Другое дело, что Вы не совладали с ситуацией, наделали ошибок небольших и маленьких, но кто не простит неготового человека, оказавшегося в экстремальной ситуации?

Труднее простить другую ошибку, ту, в силу которой человек, не готовый к осуждению, взял на себя бремя ответственности, вступив в редакцию, издавая сборники, побуждая к мысли других, тех, которых предал, осудив мысль.

Трудность прощения этой ошибки, необходимость для этого определенных нравственных и интеллектуальных усилий, делает часть людей неспособными простить. Другие же еще долгие годы будут осуждать, прежде чем поймут и простят. Но прежде – Вы должны будете сами признать, что ошибка была. Кающийся грешник дороже праведника.

Взявшись за гуж,… Я не фарисей. Идя той же дорогой, я не стану ждать, пока Вы согласитесь, что Вам, именно Вам не следовало браться за этот гуж – Вашей боли достаточно для меня. Очень человеческая слабость: когда жжет общая боль, невольно сжимаются кулаки. И у тех, кто потом станет молить о пощаде. И решимость Ваша свята, пусть она и принесла беду, и сдача нестрашна, во всяком случае, не страшнее несгибаемой воли к самоуничтожению.

Не желая лицедействовать, принимая роль, которая Вам ни по нутру, ни по плечу, Вы были правы в этом, но неправы в другом: прежде Вы уже примерили маску и вышли на сцену. От роли либо отказываются, либо играют ее до конца, ведь Вас связывает общая ответственность с действующими лицами. Но жизнь – это не театр, не зная своих возможностей, не прорепетируешь. Оказавшись в ложном положении, Вы нашли хороший выход, но не смогли выйти "чисто". Поэтому не стоит негодовать: отказавшись от публичных действий, откажитесь и от публичной защиты – доброжелательные, вдумчивые, честные люди протянут Вам руки. Я верю – придет время, и таких людей будет немало. А пока – стерпите и унижение, и страдание. 31.12.80г. .

P.S. Говорить о сложившейся ситуации "компромисс" – самоутешение, самообман. Речь идет не о компромиссе, а о поражении. Но это еще не значит, что это Ваша вина.

На протяжении десяти лет я беспрерывно говорил о необходимости компромисса – в Самиздате, в кругу друзей, в ГБ. Я убеждал, что компромисс возможен (до 73-74гг. я говорил "сотрудничество"). И вот, в конце 79г. я пришел к выводу, что никакого компромисса быть уже не может – мы стоим перед лицом поражения. Считаться или не считаться с ним? Личное дело каждого. Однако я полагаю, что поражение – не уничтожение, не гибель. Капитуляция сохраняет жизнь, значит – не все потеряно, только смерть безнадежна. Поэтому я стою на том, что мы должны принять поражение. Условие капитуляции мы можем еще долго обговаривать. В одних случаях они будут более, в других – менее унизительными, и быть может, следует бороться за каждую пядь завоеванной прежде почвы, но сдать часть позиции придется. Эта власть руководствуется тезисом "Если враг не сдается, его уничтожают". Я выбираю сдачу. И я думаю так. Ибо альтернатива этому – опустошение, запустение.

Вот поэтому я не вижу в Вашей капитуляции Вашего личного поражения. Поражение общее, именно оно определило Вашу ситуацию, и в его русле Ваш выход характерен, как альтернатива гибели. То, что Вы не смогли "чисто" осуществить идею, это не столь страшно, это только Ваша личная беда, это лишь свидетельство неполитичности характера. Важно лишь, чтобы Вы осознали поражение, чтобы соображения о компромиссе и т.п. не стали основой нравственного комфорта, самооправдания, порицания других за "движение к ненависти". А все остальное: перемелется – мука будет. 5.1.81.

Молчать, перестать мыслить Вы, конечно, не сможете. "Переболев", не "отойдете от диссидентства" – я не верю, что Вы сломлены, что Вы согласитесь на духовную смерть. И бессмысленно думать, что Вам удастся найти приемлемые официальные рамки для своей мысли. Альтернативы свободной мысли не существует для Вас. И значит, Вы будете работать. Однако очевидно и то, что возврат к обкатанным формам работы не только неприемлем, но и ненравственен. Поиск форм – вот задача. Разрешимая, думается. Вы не путали лояльность с санкционированностью, но не смогли найти форм, убеждающих власть предержащих в действительности Вашей лояльности, Вы просто приняли формы тех, кто был заведомо нелоялен.

Конечно, наши друзья – ведь они по-прежнему друзья, ибо мы разделяем общую обеспокоенность – возразят: не может быть никакой деятельности, которая не была бы предательством и которую власти при этом решились считать лояльной. И отчасти они правы. Косность аппарата и страх мешают им допустить какую бы то ни было свободу добровольно, а мы никогда не сможем быть равнодушными к убийствам и зверствам. Выход за рамки лояльности в этой ситуации неизбежен, и необходим для утверждения компромисса. В этой стране безоговорочная и последовательная лояльность – почва для поражения, уничтожения, а отнюдь не для компромисса, лояльность признается верхами лишь за молчаливой покорностью.

Однако, хотя все это и справедливо, но относится к движениям, а не к отдельным лицам, каждый из которых может занимать куда более узкую позицию. Каждому свое, но нелояльный протест Буковского так же необходим движению, как Ваш поиск лояльности. Ваша лояльность возможна, только лишь пока существует экстремизм Солженицына, Великановой и т.д. Собственно, компромисс – это тоже своего рода экстремизм. Приверженность идее компромисса выдает внутреннюю полярность, не отсутствие экстремизма, но его расщепление. Именно эта соединенность крайностей и дает возможность для двустороннего диалога (неэкстремист молчалив), не непосредственного диалога противников, но диалогов противников с некоей третьей стороной.

Лично Вы имеете возможность, оставаясь лояльным, не прерывать мысли, но это значит и не прерывать связи с диссидентами, пусть Вас осуждающими. Разве Вы хоть на мгновение усомнились в ненависти власти к Вам? Разве Вы просмотрели политический расчет в отношении к Вам? – И все же готовы на лояльность государству. Разве не еще естественней сохранить связь с иначе мыслящими диссидентами? Разумеется, это принцип. Жизнь – не воплощение принципов, личная обида – тоже фактор, мы не материализация идей. Но не следует свою обиду переносить на диссидентов вообще, на диссидентов, как таковых…"