| предыдущая | оглавление | следующая |
Вот передо мной это письмо. Кажется, самое важное и тяжёлое за эти полгода. Третий тяжкий удар за год – С.В.Каллистратова, Г.С.Померанц, теперь – Валера. А может - В.Ф. Абрамкин? Но ведь речь идёт ещё о сохранении дружбы (только не в сфере общественных интересов). Но ведь и в те разы те же признаки уважения: от Софьи Васильевны – «надеюсь, моё письмо не скажется на наших личных отношениях», от Григория Соломоновича – «глубокоуважаемый Виктор Владимирович…» - но где они, эти отношения? Да и были ли у нас когда-нибудь другие отношения, кроме идейных, общественных? А с Валерой разве у нас были иные отношения? Что же останется без них? – Кроме пустоты ничего не видно.
Но ведь мы переписываемся с Валерой об очень интересных вещах - есть о чём разговаривать. Значит, упор в отказе сделан на «деловые отношения» - самиздат, подписи – то, от чего я и сам уже отказался. В чём же тогда вопрос? Главное, конечно, в оценке как предательства моей нынешней позиции, т.е. моей главной сути. Какие могут быть разговоры о самом главном, доверие и дружба, если по своей основной позиции человек – предатель?
У меня нет недоверия к Катиным словам: наверное, Валера говорил или хотя бы подразумевал это слово – как это ни чудовищно для меня слышать после его письма из Бутырки, когда он узнал, на каких условиях я вышел и проводил свой суд, ни после всех последующих писем из лагеря. Предпоследнее его письмо, когда он так странно отозвался на тему «отторжение», подтверждает Катину правоту – на самую главную тему Валера не желает разговаривать со мной. Теперь понятно почему…
Да, отныне я не буду ссылаться на защитное мнение Валеры, оправдывавшего мой выход из тюрьмы. Его послесудебные слова: «Виктор, я рад за тебя, за Лилю!.. Не терзай себя ненужными упрёками…» - были или плодом ошибки (может, он не знал о моём заявлении на суде - но на каких условиях, он думал, меня выпустили?) или сказаны поспешно, и сейчас, после обдумывания обернулись противоположным – оценкой – «предательство».
Но как бы то ни было, а я благодарен Валере за те слова – они мне сильно помогли выжить в прошедший трудный год, а сейчас, я слишком уверен в своей правоте, чтобы поддаться растерянности, как было в первые месяцы. Спасибо ему на всю жизнь, хотя как жаль, что наше взаимопонимание оказалось столь неглубоким, едва ли не моим самообманом!
И ещё одно: должен ли я упрекать себя за неверное использование Валериных слов? В нечестности, как упрекнули меня после просмотра диафильма «Наши пансионаты» одни наши знакомые (весьма между прочим благополучные конформные – но, увы, тоже осуждающие «моё предательство» - впрочем, с ними у нас, действительно есть и иные интересы)? И еще, кстати, о фильме – в нём звучат Валерины защитные слова, но я не буду их стирать: что было, то было, а нынешняя правда и так объяснится, а этот фильм после предупреждения в КГБ я и показывать теперь не буду, так что и вопроса нет.
О «моей нечестности» - я её отвергаю. Напротив, именно тот упрёк и некоторое сомнение (может он справедлив?) заставили меня выяснять Валерино мнение как можно быстрее, даже из лагеря. А потом долго добиваться от Кати ясного ответа – и вот дождался… Почему она не сказала сразу? Почему вначале существовала Валерина формула: обо всём, что произошло после суда, я судить не могу и не хочу? Она была и в его письмах к нам из лагеря. Почему эта осторожность теперь зачёркнута безоглядным: «слабость» и «предательство»?
Нет, не врал я ни когда верил Валериным словам, ни когда добивался их уточнения, ни теперь, когда вынужден говорить своим друзьям об очередном отречении от меня, самом тяжёлом – из лагеря. И не одной минуты я не колебался в необходимости этой откровенности. Презренна сама мысль - скрывать на себя хулу, тем более от самых уважаемых людей. Но я не хочу и не могу заранее отвергать возможность иного объяснения этого письма. Как ни верю я Кате, а отложим окончательный разговор до возвращения самого Валеры, тем более что в наших отношениях мы уже не раз бывали на грани разрыва, а что-то толкало к новому сближению. На ближайшие годы для меня будет законом, конечно, Катина трактовка, но я оставляю себе надежду на её изменение в будущем.
Сейчас же мне надо просто пережить это письмо, осмыслить его – просто для себя, чтобы жить дальше.
Ну, прежде всего я, безусловно, отвергаю применительно к себе слово «предательство» «к себе, к другим, к читателям». За что? За публичное высказывание своего убеждения, что следует протестовать против неверного истолкования своих статей и неверного их использования. А почему? Потому что «нетактично (!!!) да и бессмысленно(?) осуждать мир (??) за то, что не так поняли»… Выходит, за то, что я публично осудил антисоветские штампы в заметке «Р.М.» обо мне, недавно готов был публично высказать «Посеву» претензии за самовольное и искажающее редактирование моих статей в майских номерах за этот год (но в КГБ мне не дали такой возможности). Это столь лихое обоснование предательства, что невозможно с ним не спорить! Впрочем, тут нет никакого желания спорить и обосновывать.
Ещё тяжелее, что за мной не признаётся даже право «на позицию», и тем самым заранее исключается возможность обсуждения этой темы. А что может быть более тяжёлым для духа «Поисков», чем отказ от взаимопонимания – не только с властями, не только с другими людьми, но даже с близкими друзьями?
Но я совсем не хочу упрекать Катю. Я ей благодарен и за откровенность, и за дружбу, а в том, что дух взаимопонимания в диссидентской среде пересилен духом морализирования и осуждения – она невиновата. Так же как и письма таких великих людей как С.В. и Г.С., её письмо написано под диктовку этого духа групповой морали. И если нам всё же удастся сохранить дружбу с Катей и Валерой даже на условиях вот этого «компромисса» (т.е. – им официально осудив «моё предательство» и тем самым, встав на общедиссидентскую точку зрения, а мне - внутренне наплевав на это осуждение), то это будет очень здорово.
Теперь ещё раз о несостоявшемся письме Глеба в «Р.М.». Своё отношение к нему я уже высказывал, положительным оно остаётся и сейчас. Остаётся же отрицательное отношение к статье Пирогова. В этом мы с Катей кардинально не сходимся – и не только из-за личной оскорбительности, а в главном – в различии ощущений – с кем ты? Для меня Пирогов, употребляющий слова «крысячье чумное племя», наверное, к следователям, членам партии, может ещё к кому, омерзителен, возможно, не меньше, чем я для него, разговаривающий со следователями. Мне рассказывали, какой Пирогов был здесь замечательным человеком – дважды сидел, несчастен в семье, бескорыстен, за рубеж уехал, с трудом отвоевав дочку, в которой души не чаял, а из имущества в аэропорту у него были лишь связки сочинений Маркса-Энгельса. Может быть, он таким остался и поныне. И, тем не менее, он для меня страшен, а следователи и «коллеги» даже ближе. Наверное, потому, что у С.Пирогова ненависти много больше. Наверное, потому, что «клеветников и наймитов империализма» сажают на три или семь лет, а то и дают условно, а вот с «крысячьим чумным стадом” обычно поступают иначе: быстрее и эффективнее. И пусть Катя не заблуждается, безусловно отделяя себя от зачисления в пироговские «чумные» - это не она будет решать, а пироговоподобные, но мы уже достаточно научены историей, чтобы обманываться насчёт защитных качеств «революционных заслуг» перед «революционным правосознанием». Чаще эти «заслуги» оборачиваются обвинением. И если сейчас я живу в своей стране и свободно думаю и говорю, хоть и не имею многих важных свобод, то при возвращении Пирогова (не обычного возвращения – ему я был бы РАД, а победоносного) эмиграция для меня, пожалуй, была бы наиболее безопасным вариантом. Однако надеюсь, это не случится очень скоро.
Катины предупреждения о сдержанности и ответственности бывших редакторов «Поисков» меня, отрезанного от самиздата, никак не обязывают. Но если бы я не был связан своим отказом от самиздата, то вряд ли бы согласился с тем, что только Егидес вкупе с Пироговым могут невозбранно толковать смысл идеи «Поисков взаимопонимания» в противоположный «Приглашению». Идея эта слишком важна и велика, чтобы отдавать её на толкование кому бы то ни было и, конечно, в своих узких частных рамках я буду настаивать именно на своём понимании, даже если останусь в одиночестве.
Вот, кажется, и всё о главном. Грустно и горько будет жить этот год до встречи и окончательного понимания: вместе или давно уже расстались? А если эта встреча задержится? Не дай Бог! Как я хочу, особенно сегодня, Валеры и Юры скорого возвращения.
| предыдущая | оглавление | следующая |
