4.5.3. Открытый ответ на открытое письмо Калистратовой С.В.

Дорогая Софья Васильевна!

Вам известно, что мой муж, Виктор Сокирко, дал обязательство властям не выступать в самиздате. Выступив в его адрес с обвинением в форме вопросов, Вы поставили его перед выбором: открыто защитить себя и сесть в тюрьму или молчанием как бы согласиться с Вашим обвинением и опозоренным “уйти в частную жизнь”.

Он согласен уйти в частную жизнь, но не согласен терять доброе имя. Семь тюремных месяцев ему долбили: “Признайте себя клеветником и вернётесь к семье, а нет – написанного Вами на три 70-е статьи хватит”. В конце концов, власти пошли на компромисс: согласились обойтись без показаний на других и без признания деятельности его и его товарищей по “Поискам” клеветнической, а Витя согласился на заявление, в котором были чужие и неправильные слова. Сейчас над Витей совершается повторный, уже диссидентский суд, суд без особых юридических формальностей и “прений сторон”; суд, где Вы выступили прокурором и, может, впервые отказались стать адвокатом, суд, где молчание подсудимого обеспечено угрозой тюрьмы, а общественный приговор, конечно же, повторит Открытое письмо прокурора, переводя его вопросы в казнящие утверждения (что уже и началось – мы получили письмо со словами: “Я требую от Вас ответа…).

Простите, Софья Васильевна, горечь этих слов, но ведь так получилось. Что не сделала с Витей горпрокуратура и горсуд, то успешно завершаете сейчас Вы, намекая, что он клеветник.

Выдержать это он не в состоянии, и Вы понимаете, почему за открытую защиту мужа берусь я, моля судьбу, чтобы власти не посадили Витю за мой ответ. Если посадят, я буду винить в своём семейном несчастье и Вас, если оставят дома – буду им благодарна за понимание тех причин, которые вынудили жену Сокирко выступить в самиздате.

Прежде чем касаться самих ответов на Ваше письмо, напомню историю наших последних встреч.

1.Накануне суда 28.09.80г. Витя приезжал к Вам советоваться. Вы говорили тогда, что надо перестать сидеть между двумя стульями, что невозможно не признать на суде себя клеветником и надеяться на свободу. И даже советовали не рисковать, а попросту признать себя виновным, а потом “заняться шахматами”, например. Витя с Вами не согласился, но Ваши советы я восприняла как тревогу за него. Помните ли Вы этот разговор?

В октябре я показала Вам свою запись Витиного суда. Вы прочли её без оценок, но, судя по “Открытому письму” постарались её прочно забыть. Сейчас я делаю часть этой записи открытой и тем лишаю Вас возможности её игнорировать (см. Приложение 1). Я привожу всё существенное, что Витя говорил на суде, не исключая и плохие, запрограммированные моменты.

Прочитайте ещё раз и скажите, опозорил ли Витя “Поиски” и сборники “В защиту экономических свобод” своей откровенной и лояльной защитой? Согласился ли он признать их клеветническими? Предал ли он главную идею “ Поисков” – идею взаимопонимания - или он отстаивал её на суде, как и на воле, всеми силами? Предал ли он своих товарищей – В.Абрамкина и Ю.Гримма или вместе с ними защищал главную идею “Поисков”?

2.Теперь я напомню Вам, что про обстоятельства, связанные со злополучным Витиным заявлением для АПН (только для заграницы) Вы узнали от нас на другой день после подписания. Узнали, что Витя считает его своей самой крупной ошибкой, уже отказался от него по телефону и в отчаянии готов встретиться с иностранным корреспондентом, чтобы свободно и полностью объяснить западным читателям свою позицию. Отказавшись помочь встрече – и за себя, и за своих друзей – Вы успокаивали меня, уверяя, что АПН-ское заявление, конечно, неприятно, но в рамках допустимого, что никто, кроме очевидных экстремистов Витю осуждать не будет, а риск тюрьмы за это интервью чрезвычайно велик. Вы вернули мне текст предполагаемого интервью, а АПН-ское заявление попросили оставить для того, чтобы сравнить с официальной публикацией, если АПН на неё решится.

Сожалея об отказе (оказалось, что действительное понимание Витей своей ситуации не нужно было ни АПН, ни Вам), мы не могли не быть благодарны Вам за обережение. 15 ноября Витя послал в АПН письменный отказ от заявления с приложением взамен текста несостоявшегося интервью. Об этом Вам стало известно через пару дней, и потому о Витиной позиции Вы обязаны были судить по этому документу. Тем не менее, Вы его игнорировали, объяснив: “Оно ещё хуже!”, что привело Витю просто в ужас: выходит, что для Вас заявление, написанное под “обаятельным нажимом” АПН-овца лучше, чем свободное изложение своей позиции?!

Сейчас я своей волей открываю Витино “Интервью для западных читателей” (см. Приложение 2), чтобы больше никто не имел возможности игнорировать его, изображая из Сокирко клеветника и отступника.

Правильно ли я излагаю все обстоятельства? Достаточно ли полно, как это и положено на суде, выясняю обоснованность предъявленного Вами общественному суду единственного доказательства Витиной вины – АПН-ского заявления? И не очевидно ли, что это доказательство – недействительно?

Мне горько это говорить, но считаю, что Вы осмелились пустить его в самиздат, пренебрегая моим доверием, потому что оно оказалось самым выгодным документом для осуждения Витиного выхода из тюрьмы, из противостояния.

3.16 ноября к нам домой пришли трое Ваших друзей, Они пришли ночью, когда я спала, и ночью же ушли. Они, как потом мне рассказывал сын, были очень похожи на трибунал, когда на кухне за чаем припирали растерянного отца вопросами. Они официально сообщили, что содержание АПН-ского заявления уже передано по западному радио, а затем показали Вите Ваше Открытое письмо, попросив выразить своё отношение. Конечно, они не говорили о возможности предотвращения Вашего письма и не спрашивали разрешения на распечатку Витиного заявления. Письмо с подколотым заявлением было свершившимся фактом.

Впрочем, Витя говорил, что чувствовал, как от него ждут раскаяния и просьбы о помиловании. Он не сделал ни того, ни другого, заявив, что о своём выходе из тюрьмы он не жалеет. Об исполнении приговора ему не объявили, но, видимо, уже на следующий день Ваше письмо пошло в ход.

По юридическим правилам осуждённому полагается выдавать копию приговора. Однако Ваши друзья копию Вашего письма не оставили, пообещав прислать вскорости. Это обещание они не выполнили, информация о передаче западным радио АПН-ского заявления не подтвердилась, а результат ночного приговора был представлен Вам (по Вашему утверждению) как согласие Вити на обнародование АПН-ского заявления и Вашего письма. Поверить этому было так же просто, как поверить в добровольное согласие человека на повешение, - но Вы поверили.

Наша надежда на то, что ложность слуха о публикации АПН-ского заявления и Витино объяснение, что отвечать он может только частным письмом (а лежачего не бьют) – Вас остановят – оказалась напрасной и даже смешной: ведь беззащитность подсудимого и безответственность обвинения лишь увеличивают воспитательные шансы неправого суда.

И разве это не похоже на осуждаемую Вами отечественную судейскую практику?

4. В начале декабря мы узнали, что блок из Вашего письма и Витиного заявления ходит по рукам. 10 декабря мы получили, наконец, Ваше письмо (после моего напоминания по телефону). 15 декабря я отвезла Вам Витин ответ. Я волновалась при встрече предельно, т.к. ждала чуда, вроде – “не Вами это сделано”. А получила тягостный, как Вы сказали, разговор. Вы сразу начали напористо отвергать пункты Витиного ответа. Похоже. Вам очень хотелось вернуть это письмо, забыть его; нашей просьбе сделать публичные разъяснения по хорошо известным Вам обстоятельствам и Витиным ответам Вы отказали.

И потому я решаюсь сделать открытой часть Витиного письма (см. Приложение 3) – вместе с Вашими вопросами, конечно, чтобы лишить Вас возможности делать вид, что ответы на них “логически” невозможны.

Изложив свои показания, я считаю законченной публичную защиту Вити. Вряд ли мне, доморощенному адвокату, удастся повлиять на приговор диссидентского суда. Это не удаётся в наших процессах даже профессионалам.

Ни Витя, ни я выступать в самиздате больше не будем. Обоюдное желание следователей и диссидентов, чтобы Сокирко перестал заниматься “общественной деятельностью”, чтобы К.Буржуадемов не писал больше своих спорных статей, будет осуществлено.

Отныне, кто и как бы ни судили бы о Вите в Самиздате, о какой бы измене и капитуляции ни толковали – ни я, ни Витя возражать не будем. Зачем? Честные и вдумчивые люди всегда смогут докопаться теперь до истины в Витином деле, а с фактом публичного диссидентского осуждения придётся, наверное, смириться, как с неизбежностью. Так что считайте, Софья Васильевна, что Вы выиграли свой первый обвинительный процесс. Вите остаётся лишь уверенность в своём конечном оправдании, а мне – так даже лучше, что, переболев, он отойдёт от диссидентства.

Но сейчас я хочу понять Вас, Софья Васильевна.

Мы с Витей знаем Вас много лет, в наших душах Вы занимали прочное тёплое место. Вы никогда не придерживались крайних взглядов, не позволяли себе осуждать кого-либо. Сегодня от вашей человечной тактичности осталась только вежливая форма: заявляя в начале письма, что не намерены “ни упрекать, ни оправдывать”, Вы на деле стали главным обвинителем.

Софья Васильевна, почему Вы изменились? Я пытаюсь понять и думаю, что Вы стали такой от огромной боли за посаженных в лагеря и изгнанных из страны друзей, от благородного негодования за нарушение международно-признанных правовых норм в нашей стране.

Я тоже разделяю эти чувства – Вы это знаете. Возможно, Ваша боль больше, а долг перед посаженными требует противостояния давлению властей. Это благородно, но правы ли Вы? И поддержат ли Вас заключённые, например, в Витином “персональном деле”?

Конечно, у них отношение к Вите трудно, однако судить косвенно можно. Так Вы знаете, что когда Т.Великановой рассказали (и думаю, очень пристрастно) о Витиной ситуации, она сказала лишь: “Хорошо бы послушать его самого…” – не поторопилась с осуждением.

А когда Витя в бутырском карцере рассказал А.Лавуту и Л. Терновскому о занятой позиции (не может признать себя клеветником и давать показания на других, а в остальном свободен в надежде выйти на химию), он встретил понимание и лишь одно “предупреждение”: “Смотри, тебя могут обмануть”. Когда Витя признался, что если его освободят, то он будет “им” благодарен, это тоже не вызвало возражений, в отличие от Вас. В свою очередь, обсуждая положение Саши и Леонарда (каждому, так или иначе, грозили переквалификацией на ст.70), Витя просил их быть благоразумными, не упорствовать по мелочам в противостоянии (например, не давать никаких показаний), чтобы хотя бы уйти на суд по лёгкой ст.190-1. С ним, в общем, соглашались… А Вы бы советовали им иное? Только молчать и держаться? Не обращая внимание на сроки 3 или 7+5, лишь бы соблюсти принцип: не участвовать в незаконном суде?

Я надеюсь, что здесь Вы сделали бы исключение в принципах и не будете осуждать политзаключённых за такие компромиссы. Но тогда почему Вы осуждаете Витю за его компромисс, конечно, гораздо более глубокий, но совершённый в согласии со своими убеждениями в главном?

Наконец, я напомню письмо из тюрьмы Валерия Абрамкина, написанное уже после суда, в той части, которая обращена к Вите:

“Особо мне хотелось бы сказать о Викторе Сокирко. Я знаю, какому давлению подвергся он здесь, в тюрьме, в следовательских кабинетах. Знаю, чем ему грозили. В июне Виктор изложил мне свою позицию, я поддержал его и в основном одобрил. Не думаю, что те маленькие уступки, которые он вынужден был сделать под прессом следствия и суда, могут быть поставлены в вину этому мужественному и честному человеку.

Виктор, очень рад за тебя, за Лилю. Прошу, очень прошу не терзать свою совесть из-за ложного понимания чувства солидарности. Поверь, мне было бы вдвойне тяжелее, если бы найденный нами совместно выход из той июльской ситуации был бы нереализован.”

Вы знали это письмо и всё же решились судить Витю за решение, ответственность за которое взял и Валера (не буду обсуждать реальную степень этой ответственности) Значит, Вы осуждаете и В.Абрамкина?

Подведу итоги: так думают те немногие политзаключённые, которые знают Витю и его взгляды. Они думают не так, как Вы. Они не осуждают людей, которые могут найти выход из тюрьмы ценой компромисса. Возможно, что многие из нынешних тоже могли бы найти такой выход и вернуться домой, но боятся Вашего осуждения и предпочитают отсиживать свой срок. Так хорошо ли это: в принципиальной борьбе против лагерных сроков инакомыслящим осуждать реальные пути сокращения этих сроков? И чего бы Вы хотели больше: продолжения противостояния или возвращения из заключения своих друзей?

Я констатирую: в своей твёрдости противостояния Вы начинаете осуждать тех, кто из него выходит, как вышел Витя своим отказом поддержки западной радиопропаганды и выражением лояльности к нашим властям. И дело не в том, что Вы не разделяете его взглядов. Я тоже не всё разделяю, но в отличие от Вас считаю, что он имеет на них право. Дело в том, что в этом осуждении Вы дозволяете неприятные средства, даже по отношению к своим знакомым, с которыми хотите сохранить хорошие личные отношения.

Не так давно Г.С.Померанц ввёл в самиздат старую мудрость: зло в этом мире начинается с пены рвения на губах у добродетели. Для меня Ваш “процесс” против Вити стал подтверждением этой мудрости.

Не в моих силах убедить Вас, и всё же хочу кончить пожеланием. Дорогая Софья Васильевна, не поддавайтесь разрушительной власти негодования, остановите своё движение к ненависти, простите мне это письмо и вернитесь к самой себе, прежней!

22.12.1980г. Ваша Л.Ткаченко