2.3 Книги "деревенщиков".

Как только я разобрался в бутырских книжных списках, то стал усиленно рекомендовать своим равнодушным сокамерникам читать попадающихся "деревенщиков" – настоящую русскую национальную литературу. Однако придётся признаться, что особого успеха эти книги среди ворья не имели. Я утешал себя объяснениями, что этим людям и не могут быть интересны глубины жизни "трудяг", "волов", которых они привыкли грабить и обманывать, что на деле воры антинациональны и потому им не может нравиться ничего из стоящего.

Что же довелось прочитать мне в Бутырке?

С удовольствием перечитал книгу Фёдора Абрамова "Деревянные кони" о трёх поколениях русских женщин: до колхозной ещё и почти святой Ниловне, грешнице и вечной труженице Пелагее и её непутёвой Альке, бросившей родную деревню, ушедшей в городские официантки и международные стюардессы. Какие вихри ломают и размётывают традиционные устои деревенской жизни, оставляя пустое место! Перед арестом я посылал Ф.Абрамову письмо, убеждая, что без коренных изменений отношений в деревне, без запрета вмешательства верховного начальства в дела деревенских жителей не приходится ждать от них ни самодеятельности, ни добра. А тут, читая повести и рассказы Ф. Абрамова, я убедился, что он прекрасно знает мои доводы и высказывать их начал 10 – 15 лет назад. Вот только некому их слушать, раз приходится снова и снова открывать их как истину всё новым и новым людям и рисковать, их высказывая…

В каком-то из сборников мне запомнилась поэтическая повесть В. Астафьева о жизни "сёмушки" и рассказ Валентина Распутина "Вверх и вниз по течению".

Прочёл рассказы и другого, менее знаменитого иркутянина В. Лапина "Разноцветье, разнотравье", видимо, комсомольского журналиста, ставшего под влиянием В.Распутина писателем. Просто видно, как борются в книжке комсомольско-романтические (иногда до лживости) ноты с жизненной правдой, доходящей до трагизма.

Настоящим открытием для меня стало чтение невзрачной, неизвестной мне дотоле книжки М.Колосова "Три куля чёрных сухарей" - воспоминания о детстве в Донбассе, в шахтёрском посёлке. Казалось бы, при чём тут "деревенщики"? Ан нет, и здесь всё та же тоска по деревне, по дружному, чуть ли не общинному быту родственников.

Интересными и правдивыми мне показались некоторые рассказы из книги журналистки "Известий" Татьяны Тэсс "Весенняя метель":

Пожалуй, самым большим моим последним открытием стал В. Личутин через его книгу "Последний колдун"

Поиски в деревне нравственности, веры не только православной, но даже языческой в книгах "деревенщиков" всегда связаны с темами "Великого Перелома" жизни или, как Личутин точнее выразился, Разрухи.

Ещё две прочитанные в тюрьме книги были посвящены этому страшному времени специально: "Мужики" Б.Можаева и "Кануны" В. Белова. Причём в обеих книгах речь идёт о времени, непосредственно предшествующем коллективизации – перелому, описывается пока ещё богатая, благополучная, в общем, жизнь свободной частной и свободно-кооперированной деревни и только мрачными, но пока приглушёнными диссонансами показана деятельность будущих губителей этой счастливой жизни – всяческих Макаров Нагульных и Николаев Разрух. Обе книги кончаются фразой "продолжение следует". Наверное, продолжения о самом Переломе деревенского хребта уже написаны, лежат в столах писателей и... ещё долго не увидят свет.

Почему к книгам "деревенщиков" я стал применять восторженное и веское определение – "национальная литература"? Потому что, читая здесь художественные нерусские книги, я чувствовал в них всё ту же почвенность, то же внимание к своим исконным национальным корням, характерам, идеалам, сказкам родного народа. Таковы книги Ч. Айтматова. Такими же мне показались повести татарина Гиязова о военном детстве и более ранний Хазгил Авшалуков в его повести "Возмездие" – о татской дореволюционной, в основном, деревне (вот бы посоветовать её тату Алику Пейхасову в 252-й камере). Повесть слабая, какая-то детская, но я читал с интересом о быте горских евреев, как оказалось, обыкновенных в целом горцев, сходных с лезгинами.

Даже более ранние нерусские вещи демонстрировали мне "деревенский", вернее почвеннический, национальный характер. Вот запись о главном романе основоположника современной армянской литературы Хачатура Абовяна "Раны Армении":

Это настоящая "поэма в прозе". Абовян - современник Гоголя, и у него юмор, пересыщенность пословицами, высокая патетика и романтика. Несомненен пиетет к русским храбрецам – освободителям от иранского ига, ведь армянским националистам они казались по–европейски непобедимыми.

Интересно отношение Абовяна к церкви: от просветительской насмешки над попами до трепета перед святой верой – главной скрепой армянского народа (вместе с языком). Кстати, удивительно, главный герой Аваси служит не только русским, но и туркам, которые обещают ему восстановить древнюю армянскую столицу Ани (кажется, она и сейчас лежит в развалинах на турецкой границе). Значит, до России армянские патриоты склонялись за помощью в восстановлении своей государственности к Турции. Но помощь ни турок, ни русских не помогла. Как и Украина, Армения лежит между великими деспотиями, открытая всем завоевательным ветрам, и в этом корень её национальных бед. Потрясающие картины резни со стороны не турок, а персов (причём видно, что персидское начальство пыталось вначале наладить мир с армянами при войне с русскими, но безуспешно). А к концу века и в начале следующего та же история повторилась уже в турецкой Армении. А вообще-то это очень давний восточный фанатизм и зверство – угнетать за веру и переселять население во время войн. В Европе такое было невозможно, а вот в Азии...

Попала к нам в камеру книга основателя словацкой национальной литературы Яна Калинчака "Повести" – фактически сборник словацких исторических и очень сентиментальных легенд.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Читая "Айвенго" Вальтера Скотта (до тюрьмы не читал В.Скотта), я и в нём находил дорогие мне качества "деревенщиков": неприязнь к пришельцам–завоевателям (норманнам), поиски национальных исконных основ и нравственности в мужиковатых саксах, особенно в свободных иоменах и дворянах. Та же почвенность!

Даже роман Э. Золя "Мечта" мне хотелось бы определить словом "почвенный" – с такой любовью в нём описаны добрые старые французские нравы маленького провинциального городка.

Да, чуть не забыл упомянуть ещё одну словацкую книжку, но она относится скорее к сталинской теме, хотя написана хорошим человеком - Виктором Эгри " Я расскажу всем", 1967г.

На удивление мало я прочитал книг по русской истории. Только перечитал знаменитый "Князь Серебряный" А.К. Толстого и просмотрел две книги Валентина Иванова "Русь изначальная" – совершенно почвеннические, апофеоз ещё вполне языческой, не варяжской и не православной России, но храброй и изначально общинной и справедливой. Понятно, что если почвенник начинает копать в такую глубину, которую невозможно увидеть через объективные исторические свидетельства, то он может найти там только самое лучшее, идеальное.

"Исторический пробел" мне удалось заполнить лишь книгой Дмитрия Балашова "Младший сын", 1980г. Роман рисует Русь в одну из ключевых, альтернативных эпох её развития, когда, казалось бы, она могла выбирать: с Западом против Орды-Востока или с Ордой против Запада. 13 лет назад в диафильме "Новгородские начала" я упрекал Александра Невского за то, что он повернул Русь именно ко второму пути. Сейчас мне иногда кажется, что альтернативы всё же не было. На огромных евразийских просторах рано или поздно должна была утвердиться огромная империя, пользующаяся западной культурой и оружием. Долгое время такой была Византия, со временем преобразованная мусульманской революцией–завоеванием в Османскую империю. А северной Византией стала Россия. Неизбежно, в силу географического фактора, фигурально говоря – почвы (на деле от необходимости иметь громадную военную силу, которая заодно подавляла и самодеятельность населения). Так что судьба наша действительно от земли, и в этом почвенники правы!

Только сейчас, когда действует ООН, система коллективной безопасности, и существует перспектива установления прочного мира, охраняемого всем миром, может, с уменьшением реальной военной опасности будет уменьшена и армия, и её роль в обществе. В том числе и в нашей великой срединной сверхдержаве. И, может, тогда, с изменением народной психологии (сегодня ещё говорят: пусть будет что угодно, какие угодно расходы на оборону и безопасность, лишь бы не было войны) роль военной силы, а вместе с тем и насилия вообще, в стране уменьшится, будут созданы настоящие предпосылки для нашей общей демократической эмансипации? Может, тогда изменится наша почва и всесильный географический фактор?