| предыдущая | оглавление | следующая |
Нельзя сказать, что здесь я много прочёл из русской классики, в основном потому, что не выписывал уже читанное, а классика на то и классика, чтобы быть заложенной с детства. И тем не менее, оказалось, что до Бутырки я не читал по-настоящему "Детство, отрочество, юность" Л.Н.Толстого, хотя многие годы книжка стоит на моей книжной полке. А сейчас сколько тепла получил от этой солнечной вещи!
Впервые и буквально с восторгом прочитал несколько повестей и рассказов Н.С.Лескова (том из серии БВЛ). Раньше я судил о нём по "Левше" да "Леди Макбет Мценского уезда" - замечательным, но, думалось, единственным удачам второстепенного русского писателя. Вдруг открылся мне такой художник, совершенно необычный и глубокий знаток народной жизни, такой почвенник, каким больше и быть невозможно! Звания классика Лесков достоин, на мой взгляд, больше Салтыкова и Тургенева. И только одного мне не хватало – возможности, при необыкновенно сильной потребности, поделиться своим открытием с Лилей. Вот бы она радовалась, прочтя "Запечатлённый ангел", о том, как пишут настоящую икону и как живёт благодаря ней высоконравственная старообрядческая строительная артель. Он так ярко и полно описал труд и быт этой сектантской, истово верующей и одновременно экономически независимой коммуны, что я ещё раз с радостью уверился: были-были и, наверное, есть западные ростки на русской почве. И показывает это сам почвеннейший Лесков.
Наверное, не случайно Лесков симпатизирует прежде всего англичанам, а Левша соревнуется с "аглицкими мастерами". Снова я радуюсь парадоксу: чем почвенней, тем буржуазней и западней!
Другая большая повесть Лескова "Очарованный странник" поразила описанием отношений русских с Великой Степью. А какая бездна русских характеров открылась в других вещах Лескова, что просто диву даёшься, как я мог не знать столь великого писателя! Сдержанное отношение к нему современного литературоведения понять можно - из-за очевидной нереволюционности Лескова, но ведь для меня это не минус, а плюс!
Событием (хоть и на ступень меньшим) стало знакомство с другими русскими писателями - Маминым–Сибиряком по его известному роману "Приваловские миллионы" и художественной биографией В. Старикова "Время бросать камни", о содержании которой сохранилась запись:
"Биография охватывает первую половину жизни, до 30 лет. Книжка средняя, много натяжек, вроде записи Мамина в пролетарские писатели только потому, что он первым описывал быт уральских рабочих, хотя на деле Мамин – разночинец, последователь Писарева. Хорошо описание детства в лесном посёлке, у реки, в семье священника, замечательной по своим нравственным устоям. Именно отец-священник с его трудолюбием, неприхотливостью, идеалами добра и морали сформировал сына - демократического писателя. А вот мир, особенно бурса- каторга (почти "малолетка" по нашим понятиям), старались стереть, сломать Дмитрия, как его старшего брата Николая, но не смогли. Как бы мне хотелось быть для своих детей таким же твёрдым постепеновцем и хорошим человеком - но где там! Особенно сейчас...
Помню своё удивление положительным описанием настоящего горнозаводчика Бахтирёва и других в "Приваловских миллионах". Я ожидал, что автор будет "вскрывать их хищничество и грабительскую суть", но остриё сатиры направлено против дворянских приживал и накипи на горнозаводческих трудах и прибылях. Опять же интересна связь семьи Бахтирёвых с прочной, старообрядческой верой. И пока была тверда вера, крепки были хозяйством сибиряки. Россказни, что Мамин-Сибиряк – певец уральского пролетариата, лишь современная легенда, а его волновали совсем иные проблемы. Привалов – один из последних лишних людей в русской литературе. Может, это даже главная тема не только литературы, но и русской жизни. В Бутырке она для меня началась "Радищевым" Ольги Форш.
Сергеев-Ценский считается советским писателем, хотя он даже после революции 1917года продолжал свою дореволюционную крымскую тему. Я и воспринял его дореволюционным. Его "Севастопольскую страду" я читал ещё раньше (здесь довелось перечитать две последние части), а вот два крымских романа (1913 и 1918), потом вошедшие в серию "Преображение России", читал впервые.
Ещё одно известное имя дореволюционной России – В.Вересаев. Раньше я знал лишь его "Записки врача". Сейчас же прочёл два тома из его пятитомника: рассказы и повести (т.2) и воспоминания (т.5). Убедился: у этого автора тема близящейся революции звучит постоянно, недаром он по убеждению марксист, правда, меньшевик. Между прочим, воспоминания Вересаева кончаются историей его сотрудничества с журналом Н.Михайловского и В.Короленко "Русское богатство" и отхода к марксизму, причём, если Михайловский остро переживал уход от него талантливого автора, то Короленко только удивлялся: "Не может быть, чтобы марксисты завладели всей Вашей душой... Ну, какой же Вы марксист?!"
И всё же Вересаев–марксист, как и Горький. Для меня Вересаев стал промежуточным звеном между Короленко и Горьким. Как и Короленко, он вырос в разнонациональной польско-русской семье, в атмосфере высокой культуры и нравственности, но не имел короленковской цельности, ясности, оптимизма и, наверное, изначального демократизма и западного уважения законов. Ведь Короленко вырос на Правобережной Украине, почти Западе, и состояние барича ему чуждо. А может, дело в том, что отец Короленко был неподкупным судьёй и сына воспитал на непреложном уважении закона – не знаю, но думаю, что Владимир Галлактионович не то что не дорос до марксизма в русском варианте, а напротив, сразу же перерос его. Вересаев же, следуя примеру Горького и дворянскому комплексу вины перед народом, живописует страдания "рабочих и крестьян", конечно, с художественным преувеличением, вполне уместным в литературе. Но на основе такого преувеличения он, как и Горький, приходит к революционной романтике, а там уж и к марксизму.
Короленко тоже волнуют темы революции: и каторжники Сахалина, и жуть Якутской ссылки, где он жил сам, да и многое другое. Он тоже допускает художественные усиления, но никогда не теряет ясного взгляда на вещи в целом. И потому не потерял головы ни в каком догматическом учении.
Здесь я прочитал заново сборник его (Короленко) лучших вещей и ещё раз порадовался, насколько он свой, близкий по духу человек, только несравненно лучше. Не закрывая глаза на страдания людей, он не ограничивается только пожеланием будущих идеальных преобразований, а напротив, включается в реальный протест, борьбу за реальные изменения. А как он вёл себя во время революции и гражданской войны! Единственно верная и достойная позиция: открытый и действенный в гуманизме нейтралитет. За то, что Горький дружил с Короленко даже после революции и не изменил ему, несмотря на уговоры Ленина, я уважаю Горького. Как жаль, что таких, как Короленко, в России слишком мало было, чтобы уменьшить размах разрухи, а в русской литературе и культуре было слишком много романтического и разрушительного.
Книги Горького я ни разу не включил в библиотечный заказ, а вот 1-й том Куприна прочёл (по большей части перечёл) с удовольствием.
Интересным было знакомство с Л.Н.Андреевым "Рассказы и повести", 1980г.
Самый значительный рассказ – "Жизнь Василия Фивейского" – о священнике Иове, который вырабатывает новую веру, будущем пророке новой секты. Но не успел он стать вероучителем, сошёл с ума. Мистики здесь прорва, особенно в отношениях с сыном-дегенератом. Впечатляет образ серой ночи – метели, кидающейся волком на человеческое жильё. "Рассказ о семи повешенных" - знаменитый психологический портрет людей перед смертью. Особенно интересны самые твёрдые - Муся и Вертер с их атеистическими убеждениями, что для них смерти нет (а вот страшащийся Вася уже заживо мёртв). Они знают, что бессмертны и идут на физическую смерть с радостью и спокойствием, как Бруно... Эх, как завидно этому сознанию! Вот какой веры мне не хватает!
Последний рассказ из революционных "Иван Иванович" – о полицейском околоточном начальнике, попавшем в плен к красным дружинникам. Там он начинает им прислуживать, даже строит баррикаду и невольно распоряжается и командует (!!!), но когда приходит минута, возвращается в правительственные войска, расстреливающие дружинников. Всё это возможно и верно. Но что же делать? – Стрелять Ивана Ивановича?- Как на это отвечал сам Андреев, понять возможно, если прочесть все основные его работы, а до этого мне далеко.
О нашей великой революции и гражданской войне, которую прорицала русская литература, я прочитал здесь немало книг. Среди них были, конечно, серые. Например, уже упомянутая книжка о похождениях красных мадьяр в 1917 –18гг. Потом была документальная книга "Контрреволюция в Москве в 1918-1920гг., интересная только деталями.
Но гораздо больше нового мне дало чтение художественной литературы и, прежде всего романа "Люди и города" К. Федина, кажется, первого его большого произведения, напечатанного в 1923г. Со временем он стал мэтром соцреализма, кующим несгибаемых большевиков на фоне знакомых и более живых мятущихся интеллигентов. В 1923г соцреализма ещё не было и К. Федин имел собственное и достаточно романтическое представление о революции и компартии. Я даже испытываю сейчас уважение к позднему Федину, что он перепечатал свою первую вещь без изменения (бывают случаи, когда постаревшие члены ССП корёжат свои первые и единственно стоящие произведения, как грехи молодости, так случилось с "Первой девушкой" Н. Богданова). Повесть Федина автобиографичная. Ведь самого автора первая мировая война застала в Германии, где он и был интернирован все военные годы. Наверное, взят из жизни и немецкий друг героя Курт, из ярого прусского патриота вдруг ставшего столь же ярым революционером, твёрдокаменным коммунистом. Революционеркой становится и возлюбленная героя – немецкая аристократка Мари прямо участвует в решающих событиях революции 1918г. Только сам герой (неужели Федин?) остается мягким, гуманным и интеллигентно-нерешительным, даже когда прибывает в Россию, на родину революции. Из-за своей мягкотелости и порядочности он даже даёт уйти от революционной кары нелюбимому жениху Мари немецкому графу и вождю "восставшего мордовского народа" (было ли такое?), т.е. банды. Получается, что из-за абстрактного гуманизма герой предаёт и революцию, и свою возлюбленную. Вдобавок, его кто-то женит на себе. В результате Мари отворачивается от него с негодованием, а друг Курт сердобольно убивает запутавшегося героя и блестяще оправдывает свои действия на тайном заседании партийного комитета, который тут же переходит " к следующему вопросу повестки дня". Так заканчивается действие романа.
Пожалуй, в 1980г. Главлит не разрешил бы перепечатку романа, обнажено демонстрирующего террористические нравы компартии в гражданскую войну, в то время как приходится открещиваться от западных обвинений в родстве с такими организациями как "революционные марксисты" – "Красные бригады" в Италии или "Фракции Красной Армии" Баадера – Майнхоф в ФРГ. А ведь Курт – близнец любого члена "Красных бригад", А Мари - просто прообраз Ульрики Майнхоф. Свыше двух тысяч убийств и других диверсионных актов политического терроризма за несколько последних лет на 70-80% принадлежат левым организациям, считающим себя красными, марксистскими, ленинскими, коммунистическими и т.д. и т.п. Европе есть на что жаловаться и чему ужасаться.
Но, конечно, я совсем не разделяю бредовых убеждений, что в левом политическом терроризме в западных странах виновата, мол, лишь "рука Москвы". Марксизм ведь в самой Европе родился, фашизм – тоже, корни сегодняшнего терроризма в Европе, несомненно, свои, отечественные. И читая в тюрьме "Мартина Идена" Дж. Лондона, мне было неприятно узнавать всё тот же романтизм и презрение к "буржуазности" – идейные корни тоталитаризма и терроризма на западной почве. Знаменитый роман Лондона мне напомнил сказку о Тарзане. Только Тарзан в одиночку научился читать и говорить, а Мартин почти в одиночку овладел человеческой культурой за пару лет – выше всех окружающих, выше всего мира. Против воли всего света, презирая все традиции как буржуазные. Мартин побеждает и покоряет буржуазный мир, завоёвывает популярность и деньги, чтобы потом умереть от пресыщения и презрения к человечеству, облагодетельствовав напоследок всех добрых и близких ему людей.
Красиво. Аж зло берёт.
Наверное, этот роман автобиографичен, и Лондону тоже пришлось пережить немало тягот, прежде чем завоевать мировую известность и положение. Обаяние романа от перемешивания правды и вымысла. Меня в нем задевает не то, что отличает анархический бунт Идена-Лондона от нашего восточного коммунизма, а то, что начинает с красивой и всесильной романтики, ведёт к бунтам новых левых и участию в них интеллектуалов (вроде Йенг Сари) и кончает всеобщей бойней в Освенциме или Кампучии. Начинается с утверждения власти в драке кулаком, потом интеллектуальным кулаком берётся верх над ненавистным миром, а когда не получается интеллектом, хватаются за терроризм, т.е. за вооружённый кулак, за ту же уголовщину. Я воочию видел, как красуются и распускают хвост уголовники в идейном самооправдании. В красоте Мартина Идена я видел то же самое.
Кроме уголовной и революционной романтик, в чём-то сливающихся, конечно, существует и иная, какая-то чистая романтика. Ведь называют, например, романтиком литовского художника и музыканта М. Чюрлёниса. Поминаю о нём, как о противовесе Идену, потому что прочёл здесь "Гимн солнцу" Феликса Робинера:
"Кажется очень средней книжкой, но мне нравится она искренней любовью к художнику – гению по воображению, крестьянину - по роду и трудолюбию. Интересно толкуются картины, с подчёркиванием, что отличие гения – упорное строительство своего мира (тоже крестьянская черта!). Он – творец, а не разрушитель, как Мартин Иден, всего лишь выдуманный творец (наверное, Лондон неверно истолковал себя). Чюрлёнис - действительно творец и потому, что как дилетант использовал новые средства, а учиться этому заранее нельзя было, и потому, что стремился к всеохватности, постоянно рисуя бесконечные глубины- космоса, человеческого духа, жизни, истории – всё от переживания много прочитанного. Отсюда формула: гений есть дилетант и сумасшедший. Интересно, что в дилетантизме Чюрлёниса упрекнул М. Волошин, который тоже был дилетантом, наверное, от хорошей зависти. А ответил на это Бенуа: "Бог тоже был дилетантом". Блестяще сказано!
И ещё: отчаянная неприспособленность Чюрлёниса к жизни от огромной углублённости в своё. Гении – невольные эгоисты, хотя и не всегда, и хотя нельзя это оправдывать".
И ещё темы, созвучные русским, мне слышались в толстом томе (630стр.) "Итальянская новелла ХХ века", М., 1969г.
Италия сменила простой абсурд существования при фашизме на безумную сложность нынешнего мира, казалось бы, такого хрупкого и неустойчивого, но вот уже существующего скоро 40 лет. И хотя правая мафия и левый терроризм угрожают здесь больше, чем где-либо, есть надежда, что Италия останется демократической навсегда. А раз у нас с ними было так много схожего, то почему мне не быть историческим оптимистом?
Прочитал два романа Леонида Леонова, тоже революционного романтика - мэтра соцреализма, именно "Дорога к океану" и "Русский лес". Дотошно вгрызается Леонов в подаваемый материал то о железнодорожном строительстве в России, то о лесоразработках и роли леса, то про историю описываемых мест и даёт мне, читателю, много интересного и нового. Лекции Вихрова в "Русском лесе" о лесе сейчас, в пору обострения экологических проблем и споров читаются с особым интересом. Трудолюбивый и внимательный Леонов опередил время, стал в один ряд с деревенщиками. Но это лишь одна его сторона. В "Русском лесе" он – очевидный сталинист (чего стоит образ профессора Грацинского, отъявленного и замаскированного вредителя и провокатора с дореволюционных ещё времён, и одновремённо вредоносного оппонента светлых научных идей Вихрова и классового двурушника, и под конец даже иностранного шпиона!) Одну часть романа читаешь с наслаждением, другую с возмущением и стыдом, третью с насмешкой (например, о подвигах молодых комсомольцев).
Роман "Дорога к океану", написанный в 20-ых годах, цельнее и интереснее. Заслуга в этом, возможно не столько Леонова, сколько страшного и обаятельного духа того времени, романтики ожидания мировой революции. Сколько в нем намешано жестокой правды и красивой лжи! Правды о революционной разрухе и лжи о стальном железнодорожном комиссаре и его антиподе инженере – белогвардейце. Но, может, ещё более интересна фантастическая часть романа, живописующая будущую мировую революцию и гражданскую войну. Фактически это художественное развёртывание известного тезиса Мао Цзе-дуна о желательности мировой войны, где пусть половина человечества погибнет, зато капитализм будет уничтожен и выжившие будут осчастливлены коммунизмом. Читая роман Леонова, убеждаешься, что этот дикарский тезис был созвучен множеству русских романтиков 20-ых годов.
Однако о революции возможны и совсем иные рассказы – не романтичные, а правдивые, и не обязательно только в эмигрантской литературе. Произведения Бабеля, Артёма Весёлого, Ивана Катаева, А.Неверова, А.Платонова, которые сейчас переиздаются и доступны для чтения, не оправдывают, а просто показывают то первобытное состояние бедствующих людей, хаоса, жестокостей, Россию во мгле. Описывают так, что не ужаснуться невозможно. В Бутырке мне, к сожалению, досталась только одна книга из этого ряда – сборник повестей и рассказов А.Платонова "Потомки солнца". Большую часть этого сборника я читал раньше, но только сейчас познакомился с Платоновым – революционным фантастом. А ведь не стал соцреалистом! И фантастика Платонова иного плана, чем у Леонова или А.Н. Толстого. Она тяготеет не к живописанию будущих жестоких воин, а к утопиям создания будущего прекрасного мира, к глобальной технической перестройке земного шара и, значит, небывалого, может, коммунистического мира. Наверное, вначале он был увлечён "творческой силой революционных масс", но быстро пробудился от этих иллюзий. В "Човенгуре" он сам расквитался с ними, так же как Е.Замятин – со своими большевистскими убеждениями в знаменитой антиутопии "Мы".
Читая фантастику Платонова, я думал о необычайной популярности у нас этого даже не литературного жанра, а скорее фантастического стиля мышления, утопического, когда будущим оправдываются сегодняшние жертвы и лишения. Потом, когда 20-ые годы сменились сталинским социализмом, революционная фантастика преобразовалась в скучную "соцреалиалистическую". Одного из бездарных его представителей В. Немцова, написавшего толстенный том "Альтаир", я пробовал читать, но не смог даже здесь. Были и иные наследники знаменитой антиутопии Замятина: на Западе Хаксли, Дж.Оруэлл, у нас Булгаков ("Роковые яйца", "Собачье сердце"). На грани фантастики и мистики и его "Мастер и Маргарита". Мотивы антиутопий содержат вещи моего любимого С.Лема и братьев Стругацких. Они читаются как социальные прогнозы. Мне особенно близка одна из главных сквозных мыслей Стругацких о ненужности и вредности вмешательства извне в развитие цивилизации. Так надо поступать и на земле: не насиловать естественное развитие чужеродными образцами и тем более чужой силой.
| предыдущая | оглавление | следующая |
