1.2. “Репортаж о первом обыске”.

В январе 1979г двое веселых неизвестных (представившихся работниками Мосгоругрозыска/, имея при себе трудолюбивого следователя прокуратуры, двух робких понятых и печального милиционера, увели из моей квартиры имущества на сумму свыше пятисот рублей /два мешка машинописных рукописей и пишущую машинку. Прикрытием у них был ордер на обыск с целью обнаружения “клеветнических материалов, порочащих советский государственный и общественный строй” по делу №46012/18-76.

Правда, “веселые ребята” не уставали утешать меня, что изымают не насовсем, что “там” разберутся и все хорошее и правильное, безусловно, вернут. Однако, и чужой, и мой личный опыт показывает, что верить этим обещаниям нельзя. В 1973 г. мне клятвенно обещали, что забранный при обыске у Якира фотоаппарат вернут после суда, а потом так и не вернули. Зачем они так делают, зачем нарушают не только собственные обещания, но и свои собственные инструкции и законы /конфискации может быть подвергнуто только имущество осужденного, но никак не свидетеля/, понять невозможно. Я лично склоняюсь к признанию низменных мотивов: помешать работе --изъятием машинки, месть за обличения и критику – изъятием всех дорогих ему материалов, или простая корысть/до сих, пор гадаю, кому попал мой старый товарищ по походам - фотоаппарат “Зенит-3М” с объективом “Мир”, сожалею о нем и злобствую на похитителей/.

Итак, 25 января меня в числе других членов самиздатского журнала “Поиски” ограбили, очевидно, с низменными целями. И при этом я не сопротивлялся, не кричал и созывал добрых людей на помощь. Наоборот, открыл двери квартиры, выпроводил побыстрее дочь на хоровой кружок, раскрывал все шкафы, разворачивал коробки, листал книги, стремясь побыстрее закончить обыск и избавиться от непрошеных гостей. 6 часов мы неутомимо работали, как говорится, плечом к плечу, отбирая все, что могло интересовать “веселых ребят”/ я до сих пор не понимаю, почему репортаж политзаключенного из Владимирской тюрьмы они все-таки оставили, хотя и держали в руках, а вот обычные путевые дневники и выписки из краеведческой литературы забрали.../ И при этой кажется, мы даже не теряли симпатии друг к другу. Они помогали мне одевать двойняшек в детском саду, а я приглашал их ужинать вместе, когда кормил детей.

Но как возможно такое? Такое сотрудничество и даже приязнь? Такое извращение?

Я объясню: они понимали, что изымают не клеветнические материалы, а материалы журнала “Поиски” и все, что может стать его редакционным портфелем, а также все, что характеризует меня самого. Они понимали, что я вовсе не “патологический клеветник” и не “агент американского империализма”, а обычный инакомыслящий, если и больной - то совестью, тем, что с грибоедовских времен называется в России - “горем от ума”, и потому не могли не проявлять уважения и стеснения.

Я же понимал, что они пришли сюда не по собственной злой воле, а по долгу службы, может, даже тяготятся своими мерзкими обязанностями, и сочувствовал им. Ведь в комсомольской молодости я и сам оказывался в аналогичных ситуациях - например, в пору организации добровольных народных дружин и оперотрядов. До сих пор не могу забыть стыд, когда нас, студентов МВТУ им. Баумана, приведи в ГУМ и заставили довить “спекулянтов” и “нарушителей правил социалистической торговли”, т.е. тех, кто, купив туфли или кофту, потом из-за неподходящего размера и т.п. решают продать их за ту же магазинную цену... Все мы - советские люди и попадаем иногда в стыдные ситуации, и лишь немногим счастливцам удается избежать их, да и то не всегда и не полностью.

Может быть, момент острого стыда придет и к моим молодым “гостям”, но пока они все еще веселы и играют с самого начала до самого конца разбитных и свойских парней.

Я их увидел в 12 часов дня, ввалившихся в наш вагончик /меня на 2 недели послали от института помогать прокладывать на улице кабель - привычнейшая для всех хозяйственная гримаса - и, конечно, мы, ставшие из конструкторов и технологов чернорабочими, почти не работали, сидели больше не в канаве, а в вагончике для обогрева/... “Ну, где тут лопаты, дайте, ребята, поработать... вместо Сокирко... Есть такой?.. Его на работу срочно вызывают. Ну, а мы сейчас... “ А через минуту, когда я выкарабкался из теплой конуры, они уже кончали балагурить: “Ну, мы пойдем, переоденемся и завтра придём... “ и быстрым, догоняющим шепотом мне в спину: “Ладно, это мы просто так говорили, а на деле: вот машина, поехали... “ и уже в машине, зажатый двумя веселыми грабителями, я услышал: “Ключи от квартиры с собой?” Теперь всё стало понятно.

Впрочем, они не были самостоятельными разбойникам, а лишь пособниками тех, кто послал их на дело. Впрочем, и начальство их тоже творит не собственную волю, а плывет по воле обстоятельств. Безрассудно и бездумно. Всех их можно понять и посочувствовать...

Обыск шел 6 часов, спокойно и деловито, с профессиональным распределением обязанностей. Один из веселых ребят вёл со мной душеспасительные и доверительные беседы, другой руководил обыском, указывал, что взять, а что оставить; следователь переписывал подсовываемые папки, понятые лихорадочно считали количество листов и складывали изымаемое в специально запасенные мешки... В беспомощном отчаянии я наблюдал, как стекаются в их бездонное нутро мой труд, мысли, чувства, жизнь - на уничтожение. Не только моя жизнь, но и других людей. Квинтэссенция не только прошлой, но и будущей жизни. Ведь если они захотят, то на этих материалах состряпают “дело” - им это просто - и засадят на какой - угодно срок, вычеркнут большую часть жизни. - У меня, у родных, у знакомых... Но сейчас мне жалко не столько будущего /Бог знает, каким оно будет/, а прошлого, уже воплотившегося в вечной бумаге и вот - погибающего.

Хорошо верующим, они могут отнестись с презрением к человеческой памяти в бумаге и делах, уповая на потустороннюю душу. Я же знаю, что моя бессмертная душа живет только в этом, сотворенном и напечатанном, и я трепещу за ее существование... Слава Богу, пока исчезают лишь копии. Главное сохранилось, но надолго ли? Но что-то уже пропало навсегда, останется лишь в непрочной памяти. И как я буду все это восстанавливать и когда? И будет ли на это время?.. А мешки все полнятся доверху... Ах, проклятые.

Но мне не дают долго отчаиваться. Веселый собеседник нашел новую тему разговора. Мы с ним перебрали уже много тем: и прокладку кабеля, и спецовочную одежду, и кооперативные взносы, и дату установки телефона в квартире, и воспитание детей, и выезд за рубеж /”совсем не только евреи выезжают”/, и обучение в МВТУ им. Баумана, и защиту диссертации и денежную базу самиздата, и летние походы, и еврей ли Солженицын, и роль Сахарова в журнале “Поиски”/?/... Ну что еще?

-А Вы были на Пушкинской, на последней демонстрации?
- Был.
- Почему же я Вас там не видел?
-Просто шел с Бульварного кольца, а Вы, наверное, на улице Горького всех задерживали...
-А-а...

И мы пускаемся в воспоминания. Впрочем, вспоминаю, конечно, я: глухой забор, возведенный вокруг памятника Пушкину, грохот компрессора и отбойных молотков на случай речей, кучка молодёжи у забора, сцепившихся за руки и полные решимости не поддаваться на провокации, а вокруг них - кольцо наблюдателей и метущихся “неизвестных”, наскакивающих на сплоченных людей. Сам видел, своими глазами - и эту стойкость немногих людей, и эту бешеную злобу “веселых ребят”, когда от толкания и шипения: “Щенки проклятые!”- они переходят к действиям: вцепляются в волосы, бьют каблуками по пояснице...

Мой собеседник молчит, а потом переходит на другую тему... О своей дочери, которая сейчас болеет ангиной, и о том, какие у меня хорошие дети и как всё же нехорошо... И как все-таки начались у меня эти досадные отклонения? Неужели все началось с комсомольской активности? Неужели с раздумий о причинах царящего кругом бардака и циничного безверия в коммунистические идеалы?.. Странно... А всё же, может, подумаете... Ведь 70-я статья тяжёлая...

И я соглашаюсь: “Да, тяжёлая... А за что?” - 0н поживает плечами. Потом вместе с ним и одним понятым весело шагаем в детский сад за моими двойняшками, грузим их на санки и с почётным эскортом улыбающихся дядь катим домой... Еще через полчаса дети накормлены, понятые отпущены, я читаю протокол обыска, а милые грабители сидят на диване и читают оставленные ими книжки... “За остальными и диафильмами мы приедем в воскресенье”, - шутят они (на следящее утро я утаскиваю свою диафильмовскую “душу” в неизвестном направлении, ибо от этих шутников можно всего ожидать).

Мы ждем хозяйку с работы, чтобы было на кого оставить маленьких, когда хозяина повезут на допрос. Все чинно и пристойно. Пусты мои полки. И только протокол подпрыгивает в моей руке - свидетельством о будущей кремации.

А в машине, в том же окружении, меня начинают посещать мысли выздоровления: “А что же дальше? Как же жить теперь под угрозой нового обыска или, еще хуже, ареста? Можно ли привыкнуть к жизни под угрозой, к ожиданию нового беззакония?” И как бы почувствовав мое новое состояние, ангел-хранитель /или дьявол-охранник/ заводит очередное: “Разве нельзя иначе, через письма в компетентные органы, конструктивно... “ На что получает неожиданно горячее: “Нет, нельзя иначе!”

Про себя я продолжаю: “Нельзя без поиска, нельзя без альтернатив, нельзя без раздумий, без споров и взаимопонимания неравнодушных людей, нельзя без риска! Никак нельзя! Без этого страна погибнет, развалится, не будет будущего у детей, у всех детей!”

Как же не понимают этого люди, стиснувшие меня в служебной “Волге”? Все наши люди?! Как они не понимают, что отказываться от собственных мыслей и надежд, от их воплощения, значит - предать Родину, стать презренным в будущем, погубить свою реальную душу... Как же они не жалеют себя?
31.01.79г.