5.16 Запись беседы с зав.отделом и пропаганды МК КПСС Барабановым А.К.

31.1.83г. звонком домой меня попросил о встрече Барабанов А.К. по поводу письма Ю.В.Андропову, отправленного мною в ЦК в декабре 82г.

В конце следующего рабочего дня я пришел в его рабочий кабинет. Беседа шла час с четвертью. Стол был совершенно пуст. Мой собеседник, лет 40, очень улыбался, был крайне вежлив и сговорчив. Признался, что такое поручение – переговорить с автором такого письма и сообщить результаты – в его практике впервые. ("Уж не знаю, что они раньше делали с такими письмами…" - "Видимо, переправляли в наши досье"…) С моим письмом он только бегло ознакомился (в разговоре же я убедился, что прочел он его очень внимательно и многое запомнил) и никаких оценок дать не может. Меня же он просил рассказать "преамбулу", т.е. предысторию письма и выраженных в нем взглядов. Не скрыл, что расспрашивал обо мне партком института и что получил положительный отзыв по работе. Видимо, имел он сведения и из органов, потому что совершенно бесстрастно и как хорошо известное слушал сообщения про мои суды и иное. Хотя и заинтересовался гораздо менее значащими деталями. Однако с упором подчеркивал свою независимость от органов - мы, мол, совсем иная организация. Смешная деталь этой игры: начав беседу с упоминания, что она носит сугубо доверительный характер (“Вы можете быть уверенны”), кончил он ее просьбой широко не распространяться (“хотя он и не делает из сказанного тайны”). Я шутливо заверил, что он может быть спокоен, "Голос Америки" об этом говорить не будет. В ответ же услышал: "Да что Вы, я этого совсем не опасаюсь. Просто не хотелось бы, чтобы узнали другие люди, из органов…" (?)

Коротко рассказывая свою историю, я упомянул про "Критику программы КПСС" в 1961 году, книгу К.Буржуадемова "Очерки растущей идеологии", вышедшую на Западе, в 1974г., критику проекта Конституции СССР в 1977г., участие в "Хроники", "Поисках" и особенно – в сборниках "В защиту экон.свобод", суды 1974 и 1980гг.. Наконец, упомянул экономические письма в "Правду" после выхода из Бутырок. На вопрос о моих научных связях и основах упомянул про два года работы в ЦЭМИ АН СССР и друзей, про незащищенную диссертацию, а также о беседе в тюрьме с приближенным к власти профессором-экономистом В.А. и о своем предложении – участвовать в помощь реформам.

Из реплик Барабанова я смог понять следующее:

1. "Товарищи в ЦК" очень заняты, но письмом моим, видимо, заинтересованы, раз поручили навести обо мне справки и переговорить. При следующей встрече ("обязательной"), видимо, будут даны и какие-то оценки. С другой стороны, сразу же было сказано, что мои предложения совершенно не оригинальны, многие такое пишут – в письмах (статьях, просто расчетах…). Последнему я обрадовался: "Очень хорошо, что не один я так думаю. Значит, есть основания для принятия правильных решений"…

- Ну, не так все просто и быстро. У них (т.е. в ЦК), видимо, есть какой-то синклит ученых для изучения и оценок предложений… И не забывайте, что есть очень влиятельные силы, считающие, что в прошедшем спокойном периоде дали слишком много воли, "развели разнузданную демократию" и пр.

- Ну, такой "разгул демократии" мы на своей шкуре испытывали. Какая там демократия, о чем говорить.

- Да и предложения все стоят на грани, как бы сказать, на грани наших основ…

- Это иллюзия. Здесь нужно переубеждение. Это просто инерция старого мышления…

2. Видимо, Барабанову было поручено выяснить, одинок ли я в своих мыслях.

Он даже прямо задал вопрос, есть ли среди инакомыслящих думающие со мной. Я отвечал, что, конечно, есть, имея в виду людей, настроенных на компромисс. Хотя, конечно, инакомыслящие – разные люди и среди них есть и люди жесткого склада, "непримиримые".

Тема взаимоотношения с инакомыслящими Барабанова весьма интересовала. Он не отрицал неизбежности разных убеждений, но подчеркивал, чтобы не было запрограммированной враждебности.- "Иначе о каком диалоге и понимании" может идти речь. (Такие "поисковые слова" в устах зав.отдела МК мне показались очень интересными). Я же упирал на то, что шаг навстречу должна сделать и власть, отказавшись от совершенно необоснованных обвинений в клевете, от смешивания в кучу инакомыслящих (мы согласились, что можно говорить – просто мыслящих, потому что все люди мыслят по-разному), добросовестных – от враждебных людей. С неблагополучием в этой области он соглашался, и говорил о "существовании инерции", которую следует преодолевать (ведь никто не заинтересован, чтобы всех этих людей, многие из которых начали с хороших побуждений, держать только в лагерях – такой путь уже испробован при "отце родном" и сколько негативного принес…), но снова упорно поворачивал, что необходимы изменения в отношениях среди инакомыслящих, настоящего отказа от враждебности, а если без этого начинать, допустим, пересмотр нынешних строгостей, а он вызовет лишь усиление враждебности, консервативные силы тут же скажут: "Вот видите, к чему приводят разговоры с "ними" – и дело понимания и диалога будет отброшено далеко назад… Я же снова поворачивал к судам и необходимости освобождения людей добросовестных, даже готовых уйти в частную жизнь, но не способных из чувства чести говорить слова раскаяния и неправды – говорил об Абрамкине, показывал ответ следователя из Барнаула на мое письмо Ген.прокурору, даже под конец просил помочь советом, как мне действовать в этом деле дальше. Барабанов обещал навести справки в Минюсте. Но предупредил, что надежд на иной ответ, видно, нет, а из попыток зондажа, какие изменения сейчас происходят, вряд ли что удастся – зондаж дает неверные результаты.

3. Сам Барабанов подтвердил, что мое письмо, конечно, никакой клеветой считаться не может, да и по тону видно, что пишет гражданин, обеспокоенный развитием и трудностями страны – (чем и все мы обеспокоены, а что Вы думаете по-другому, так что ж с этим сделаешь").

Первого раздела письма (внешнеполитического) он не касался вовсе, только упомянул, что, конечно, все проблемы взаимоувязаны и все надо решать вместе. Наиболее содержательным и обоснованным, по его мнению, является второй раздел – про экономику. Хотя, конечно, вводить рынок в таких масштабах у нас, он думает, нельзя. Получится анархия. Целесообразно только сильно расширить сферу частных услуг, ремесла и т.д. Опыт Венгрии превозносится нашей печатью, но ведь сколько у них проблем, да и страна маленькая. Толкование ленинского НЭПа у меня односторонне, не следует забывать и работы Ленина о хозрасчете донэповского периода. Свои возражения и аргументы я пересказывать не буду.

Лично Барабанову интереснее всего раздел про внутриполитические проблемы, но как раз здесь он отметил у меня наибольший… "пессимизм" (имея в виду – по отношению к официальным догматам…) – мои взгляды он характеризовал, как типично социал-демократические. Мою поправку: "буржуазно-коммунистические" воспринял как столкновение противоположностей, из которых "должна родиться истина". Согласился, что вопрос о коммунизме совсем не простой, великий вопрос (тем более для Вас, с 1961 года).

Вот, кажется, основное содержание нашей беседы. 1.2.1983г.

Событие 76.Суд над В.Л.Гершуни

За несколько дней до суда над Гершуни пришла повестка из Мосгорсуда -явиться свидетелем. Потом звонила секретарь суда о том же. Был я вызван на Каланчевку на 11.30 12.4.1983г., а уже в 12.30 был свободен после допроса.

Суд шел в маленькой комнате, вернее, кабинете зам.председателя Мосгорсуда и был закрытым. Кроме судьи, двух заседателей, прокурора, адвоката и секретаря, была только сестра Гершуни. Никаких оцеплений перед комнатой суда не было, как не было и комнаты для свидетелей. Все тихо и просто.

Так же тихо вел себя и суд, расспрашивая про мое знакомство с Гершуни и работу в "Поисках". Мое отношение положительное к "Поискам" тихо, без возражений игнорировал, неопределенными показаниями, в духе данных на следствии, вполне удовлетворился. Суду нужно было еще одно доказательство всем известного: что Гершуни являлся членом редколлегии "Поисков", т.е. формальность. Но, несмотря на формальность и предрешенность, чувствовал себя я очень плохо: как будто помогал неправедно осудить хорошего человека, пусть только тем, что лишь подтвердил всем известное, пусть даже выразил мнение о его высоких качествах и невиновности. Все равно…

Другие свидетели, видимо, говорили о СМОТе. В тот же день суд закончился. Как и ожидалось, приговором к лечению в спецбольнице тюремного типа.

Событие 77. Суд над Абрамкиным

В этот же день я слушал рассказ Кати о суде над Валерием, шедшим в Барнауле 4 дня с 30 марта по 2 апреля. Кроме Кати на суде присутствовали родители Валерия. Адвокат был местным, назначенный судом, и играл довольно неприглядную роль.

Основные обвинения, построенные на провокационных показаниях некоего Титова, с которым Валерий некоторое время был близок в лагере, а потом резко разошелся и не общался вплоть до освобождения Титова. Сейчас же последний жаловался, что до сих пор не может избавиться от "зловредного влияния" Валерия и смотрит на все антисоветскими глазами, что Валерий высокомерен и всех вербует на свою сторону, что он злой гений по части заведомо ложных измышлений, порочащих… и т.п. Все другие свидетели из лагеря и следственного изолятора – обычные уголовники, способные лишь утвердительно отвечать на наводящие вопросы о вине Абрамкина. И наконец, ставилось в вину опубликование парижской "Русской мыслью" "Письма из Бутырок" Абрамкина.

Прокурор вел себя довольно сдержанно, так что Валерий в последнем слове сказал, что не имеет к нему особых претензий. Что касается адвоката, то вину он признавал доказанной и спорил с Валерием, ссылаясь, что по новому Комментарию "тенденциозные высказывания" и есть преступление, вина по ст.190-1. У суда же он просил не выносить наказания, связанного с лишением свободы, учитывая, что "Абрамкин сделал большой шаг к исправлению".

На следствии Валерий давал большие показания о своем почвенническом мировоззрении, (изложил кредо), подтвердил, что не может эмигрировать, жизнь вне страны немыслима, лучше за решеткой. На суде он подтвердил, что после освобождения собирается заниматься только частной жизнью и не будет заниматься самиздатом, даже если к тому будет представляться возможность. Кроме того, он признал свою вину частично, признал ошибочность своих выражений, что в СССР не существует демократии, господствует тоталитаризм и т.д., но юридической вины не признал. Вел себя очень спокойно.

Тем не менее, суд признал его виновным и присудил к максимуму: трем годам строгого режима (сильное ограничение права на переписку, свиданий, передач).

После суда на свидании Катя услышала такую оценку Валерия: "У него такое чувство, что по нему прошлись ногами". По-видимому, ему говорили о возможности ее ареста и о возможности его освобождения в ином случае.

Со слов Л.Терновского, с которого перед освобождением в лагере взяли подписку об уходе в частную жизнь и что самиздатом он больше заниматься не будет, а перед этим "пожаловались, что с Абрамкина, мол, взять такую подписку не удалось", Катя предполагает, что такая предварительная встреча у Валерия в лагере все же была, а может и без такой "неудачи" было решено начать уже давно (почти год тому назад) подготовленное следствие о клевете на строй в лагере. Наверное, уже в Барнауле, учитывая опасности для семьи после обыска у Кати, Валерий решил отбросить молчание и говорить все честно. Это свое непременное требование: говорить честно – он подчеркивал на суде. Думается, что он пошел навстречу следствию и суду, максимум, что мог позволить себе честный человек его убеждений. А результат – тот же.

Этот результат на меня произвел гнетущее впечатление. Действительно: что еще надо от Валерия, когда всякому, кто хоть немного знает Валерия, понятно, что свои обещания он выполнит, что на суде он отказался от противостояния и пошел навстречу властям так далеко, как лишь мог. Все. Идти дальше для него – это слом, потеря себя, душевные терзания, т.е. невозможно… И действительно, чего суд от него хотел?

Я по-прежнему убежден, что вины Валерия на этом процессе не было даже в советском смысле. Потому что если судить за "разговоры и анекдоты", то большинство окажется за решеткой, некому будет охранять… Или за частное письмо, без ведома автора попавшее зарубеж.

Неужели тут действует инерция мести? А может, Валерию "не верят"? А когда поверят?…

И все же я цепляюсь за надежду – на кассацию, на "химию" после половины срока или же хотя бы освобождения после второго срока.. на окончании этого кошмара. Теперь, после того, как Валерий открыто объявил о своем почвенничестве и что он остается в стране даже при отказе от своих гражданских прав – я верю для него только в хорошее.