| предыдущая | оглавление | следующая |
Вечереет и пахнет соснами/Опаленный зноем покой.
Хмелем рощ и лугами покосными
Веет
сумрак над тихой рекой.
Сень прохлады эфиром
блуждающим
Воскрешает дыханье земли,
И природы хорал несмолкающий
Эхом
дня замирает вдали.
И в глубоком раздумье, навеянном
Вековой безвозвратностью дней,
Ты
выходишь на берег, усеянный
Мириадами чудных огней.
...................................................................
.................................................
Попробуем перевести мысли, изложенные в отчеркнутых ([…]) шести четверостишьях, в прозу, чтобы их понять. Получается следующее:
1) Во Вселенной есть "разумное" начало, "трезвый смысл бытия" (т.е. смысл мира), однако разгадать его трудно, практически невозможно – он погребен. А знает смысл мира, видимо, только один Бог – и только он один может сказать, насколько сильно мы заблуждаемся.
2) Любой пророк потерпит поражение, отыскивая смысл мира, ибо все относительно, и даже зло и добро для Вселенной – одно и то же ("одного измеренья слова").
3) Человеческий ум, дерзающий познавать объективный мир, в конце концов, обманывается неким "сомнительным источником (якобы) мудрых истин", возможно, пророком, и приходит к нерешительности и тягостным думам.
4) Жизненные заботы есть чепуха, заполняющая человеческое время. Чепуха с точки зрения смысла мира. И вообще жизнь вертит людьми во имя ложной истины.
5) Прав только глупец и поэт (гений). А вообще мир – это всегда суета сует.
Таков прозаический перевод-подстрочник. Если же изложение сделать более связным, то получится следующее: в мире все относительно и непонятно. Однако человеку, чтобы действовать, необходимо знать "смысл мира", т.е. иметь абсолютно верное знание о нем, ибо только абсолютно верное и полное знание может дать человеку по-настоящему верную путеводную нить. И только. Смысл мира запрятан очень глубоко, так, что доступен одному Богу, если он существует, а, скорее всего – никому. Эта невозможность познать смысл мира приводит к относительности добра и зла и к бессмысленности всех действий человека, ибо совершенно неизвестно, к добру или злу приведет любое конкретное действие. В этой ситуации, полной неизвестности, правы только две категории людей – дураки, которые, естественно, ни о чем не задумываются и потому действуют во имя любых ложных целей, и поэты, т.е. гении, которым задумываться уже просто ни к чему, ибо они получают откровения об истинном смысле бытия непосредственно сверху, возможно – от Бога. Видимо, существует категория людей – неправых. Видимо, это люди, которые задумываются о жизни и воображают себе, что их мысли о мире имеют какую-то объективную ценность, вернее – истинность, и, кроме того, пытаются действовать согласно своим мыслям, а на самом деле – во имя ложно понятой истины. Видимо, эта третья категория людей – дерзающих, мыслящих и свершающих – наиболее антипатична автору, поскольку она наиболее многочисленна и определяет весь человеческий мир ("вечен мир суетою сует").
Грубо говоря – это мировоззрение человека, который когда-то в юности не воспринял глубоко материализм и не преодолел естественную начальную религиозность, которая сегодня, не найдя нормальный выход в активной религии, перешла в скептицизм по отношению к возможности объективного знания у всех людей вообще, а у себя – в частности.
О религиозности здесь можно заключить по следующим признакам: глубокое убеждение в существовании "смысла всего бытия", абсолютной истины в последней инстанции, абсолютной вершины познания – есть основа для веры в Бога. Эта аксиома отвергает привычное всем нам утверждение о существовании относительной, вернее, неполной, но, тем не менее – объективной истины, позволяющей людям действовать – пусть даже без абсолютной гарантии на успех и справедливость. Дело осложняется тем, что речь идет, в основном, не о научных истинах, способных полно или неполно отражать реальный мир, а, главным образом, - о моральных истинах, о справедливости. Ведь известно, что моральные истины не только неполны, но и относительны, что они зависят от того, к кому и как применяются. Одно и то же действие может быть и злом, и добром одновременно – для разных людей, разных народов или человечества в различные периоды. И, конечно, если не выбрать какую-то одну базу определения истинности (или справедливости) моральных истин, а постоянно рассматривать историю и действительность с разных и даже противоположных точек отсчета, то все человеческие дела предстанут перед нами грудой дел чепуховых, "суетою сует".
Автор не желает принимать ни одну из оценочных баз – ни народ (патриотизм), ни класс (марксизм), ни все человечество в целом (классический гуманизм). Он согласен принять за базу только весь мир – живой и неживой. Конечно, такой всеобщей моральной базой в мире может быть только Бог.
Кроме того, убеждение в существовании поэтов (гениев), способных быть абсолютно правыми, т.е. получать божественное откровение сверху – тоже базируется на врожденном и не преодоленном признании Бога.
Но религиозность религиозности рознь. Есть развитая религиозность, которая человека поддерживает в его вере, в его действиях, в его убеждениях и моральных нормах как высших, божеских, т.е. всеобщих и справедливых для всей Вселенной и всех времен. Такая религиозность может делать людей подвижниками и героями, фанатиками дела и веры.
А есть религиозность, которая только убеждает в тщете любых усилий, призывает спасать свои души от участия в "грязной политике" – то ли путем молитвы Богу, то ли посвящением себя "святому искусству". Такая религиозность "ухода от мира", отказа от познания мира и активной в нем жизни – готовит человека к концу, к смерти. И, видимо, именно такого рода религиозность свойственна автору. Это же можно заключить и из его враждебности к людям, пытающимся "познавать и дерзать".
Есть ли альтернатива этой религиозности второго сорта, этому скепсису, при действительном желании разобраться в мире? – Конечно. Материализм, например, предлагает следующее: в мире нет какого-либо смысла, абсолютной истины, и, след., - нет Бога. Человечество ведет осмысленную деятельность, направленную на сохранение своего существования. Смысл жизни каждого человека – это жить самому и посвятить свою жизнь человеческому благу (человечеству в целом). Поэтому человек должен расценивать все явления – хороши они или плохи – с точки зрения человечества, народа, класса, коллектива, семьи и, наконец, самого себя, где человечество – главное звено.
Каждый человек был рожден и воспитан к жизни для человечества, народа… семьи, себя. И он обязан выполнить возложенную на него задачу, чтобы оставаться человеком, а не пустоцветом…
II. Отшумело ветрами мятежными/Голубое величье дорог
–
Словно юность путем заснеженным/Завершила лазурный
пролог.
Словно все, что мечталось и пелось/ В
светлокудрые вешние дни,
Развенчала разумная зрелость,/
Погасив голубые огни.
Голубые огни одержимых,/
Безрассудной извечной мечтой,
От довольства и неги
гонимых/ Нареченной им свыше судьбой!
Путевые огни
вдохновенья,/ Вечных поисков, светлых надежд,
Беззаветного сердца горенье/ Средь толпы равнодушных
невежд!
Лишь о вас в серый день непогожий/ Затоскует
невольно душа,
гда жизнь заметает порошей/ Голубые огни
не спеша.
Как бы вас охранить в непогоду/От засилья
бездарных судей,
Пронести через долгие годы/Вдохновенный
тот факел огней?
В них вся жизнь, в них душа
человека,
Одинокого в мире своем,
Что повсюду от века до века/Средь толпы слыл всегда
чудаком.
В них – движенье миров и созвездий,
В них – знаменье грядущих путей,
Предрешенность побед и возмездий
Поколеньям разумных людей.
Так
светите ж над бездной счастливых
Обладателей теплых
углов
Голубые огни одержимых,/Голубые огни чудаков!
Этот отрывок может показаться прямой противоположностью первому. На деле это не так. Здесь воспеваются не просто мятежные люди, ищущие истину мира, но скорее – поэты, занятые поисками всеобщего смысла мира, и "чудаки", обладающие этим волшебным ключом. Они противопоставляются толпам обычных людей, бездарных и равнодушных, ослепленных ложными истинами. Это воспевание вдохновения чудаков-поэтов, которое только одно в мире способно предсказывать "грядущие пути для поколений разумных людей". Кажется, что здесь прославляется первая, активная, мятежная религиозность – прославляется в пику "разумным" людям. Но прославляются половинчато: как бы автор прошел уже через этот этап мятежной юности, через голубые огни одержимой поэтичности и вдохновений от Бога, но теперь эти голубые огни гаснут, покидают его в сером течении будней: "развенчала разумная зрелость, погасив голубые огни". Сам автор уже не владеет этими голубыми огнями, а может только нежно вспоминать их или умиляться со стороны. Вину же за это "погашение огней" вдохновенья он возлагает на тот же разум ("разумная зрелость" и "жизнь") и их носителей – на бездарных судей и равнодушие толпы, которые убивают вдохновение автора.
На самом деле – процесс исчезновения вдохновения у поэта или художника может быть только закономерным итогом собственного равнодушия к миру. Никакая бездарность судей и равнодушие публики, тяжелые материальные условия и непризнание не могут отнять вдохновение, хотя весьма способны утяжелить жизнь и не дать физических возможностей для его выражения. Видимо, еще раньше, в дни поэтической юности, среди многих плодов вдохновения, автор не успел получить сверху самое главное – абсолютные критерии добра и зла (среди большого количества другой информации о грядущих путях человечества, предрешенных победах и возмездиях, движениях миров и созвездий и пр. и пр.). Вследствие чего автор счел невозможным любое действие на пользу мира или добра – даже поэтическое (ведь поэзия – это тоже оружие). Но ввиду принципиального отсутствия содержания столь же принципиально должна отсутствовать и форма, т.е. само поэтическое творчество, что и наблюдается у автора на деле. Всеобщая неубежденность, естественно, приводит к невозможности что-либо сказать миру смело, убежденно, заинтересованно, поэтически, приводит к творческому бесплодию. Это азбука.
В конечном итоге, весь вышеприведенный отрывок – только поэтическое выражение равнодушия автора к миру обычных людей (разумных), выражение отсутствия в нем инстинктивной любви к миру и людям, той самой любви, которая составляет моральную основу не только у любого настоящего поэта, но и у любого человека. И видимо, кроме равнодушия автору уже нечего больше сказать – дело сделано, можно закрывать лавочку.
III. Свободный мир, покоя полный,/ Приют лазурной
тишины,
Свои задумчивые волны/ несешь с порога
старины.
Ты помнишь древности далекой/ Великую суровость
дней
И злой борьбы итог жестокий/ Рожденный волею
людей.
Проходят годы, гаснут страсти,/ К заре восходит
новый век –
Пора свободы, мира, счастья – / И не
спокоен человек!
Страшась гармонии ревниво,/ Круша
понятий ложный фарс,
Бежит от счастья торопливо/
Низвергнуть мир "свободный класс".
Свободу поиском
свободы/ Заменит раб слепой судьбы
И вновь свобода для
народа/ Предстанет символом борьбы
И вновь в болезненном
экстазе/ Под лязг и стон секир и плах,
В священном
фатума наказе /Стихия утверждает крах.
Смятенье духа,
буйство плоти,/ Кошмар пожизненного сна…
Все ж хорошо
сидеть в болоте,/ Где цель предельно так ясна!
Если первый отрывок продемонстрировал как бы общефилософские взгляды автора ("антидиамат"), второй выразил идеалы автора ("анти-научный коммунизм"), то последний отрывок касается прямо истории и политики ("антиистмат"). И на удивление, в своей реакционности заходит много дальше общей пассивности первых.
В прозаическом переводе этот отрывок звучит так: В старину люди жестоко и зло боролись, но итог этой борьбы был неутешительным – войны и разорение. Сейчас, когда прошли годы и погасли страсти, все налаживается и …наконец, "восходит новый век – пора свободы, мира, счастья"… но, оказывается, к этому есть препятствие. Все упирается в извечное неспокойство человека.
Некий "свободный класс" людей (видимо, приверженцы свободы) боится уже созданной и будущей гармонии общества. Они, критикуя "ложный фарс понятий" (а все понятия – относительны в принципе), на деле отказываются от счастья своего и будущего и начинают низвергать существующий мир. Эти "рабы слепой судьбы" (или фатума) пытаются заменить существующую свободу – поиском свободы и борьбой за нее. Можно только догадываться, о какой существующей свободе говорит автор, но видимо, он имеет в виду свободу туризма на природе:
"Свободный мир, покоя полный,/ Приют лазурной тишины, Свои задумчивые воды/ Несешь с порога старины".
Результатом этой борьбы за свободу явятся мятежи, революции, гражданские войны и прочие ужасы - "лязг и стон секир и плах", чтобы "стихия утвердила крах".
Заканчивается же весь этот накал ужасов от происков злокозненных представителей "свободного класса" знаменательным признанием: "Все же хорошо сидеть в болоте, где цель предельно так ясна!"
Автор пришел весьма закономерно и логично к своему естественному концу: отрицание силы разума и морали, проповедь поэтической исключительности и своего права на равнодушие к людям, вплоть до прямого выступления против людей, борющихся за свободу – все это приводит к прославлению туристского болота, как единственно стоящего "свободного мира"!
Наслаждаться "свободой" этого болота мы и оставим нашего автора, оговорив за собой право на слабую надежду, что когда-нибудь поэтический бог все же вытащит его оттуда. Июль 1969г.
1968 год для Вити закончился 21 февраля 1969г. собранием заводского профсоюзного актива. В самиздате после этого появился протокол этого собрания, где одно выступление было хлеще другого.
| предыдущая | оглавление | следующая |
