| предыдущая | оглавление |
Пытаясь обобщить главное в выступлениях моих оппонентов, я хотел прежде всего опереться на попытку обобщения, изложенную Е.М. в его втором выступлении (ЗЭС №2):
"Инварианты налицо, они лезут в глаза. Вот они:
1. Все оппоненты согласны, что в нашей экономике весьма неблагополучно.
2. Никто не отрицает, в принципе, необходимость более или менее радикальных реформ, перемен (хотя некоторые – более осторожные или более проницательные? – видят и сопряженные с переменами опасности для общественной стабильности – угрозу анархии).
3. Большинство (из тех, для кого вопрос не нов) не отрицает принципиальных преимуществ рыночной экономики перед плановой – в виде, нам знакомом.
4. Все или почти все считают, что явления нынешнего черного рынка не способствуют оздоровлению экономики.
5. Большинство считает, что поднятие государством розничных цен до уровня цен черного рынка, по тем или иным соображениям нежелательно или вредно, или не даст желаемых результатов.
6. Большинство считает, что рекомендации к "служивой интеллигенции" всем идти в спекулянты, шабашники и подпольные капиталисты – очевидная нелепость.
7. Всем, так или иначе, не понравился неуместный и бестактный наскок на интеллигенцию.
8. Никто не предлагает позитивной программы взамен предложенной К.Буржуадемовым".
В целом я должен согласиться с этим обобщением, как выражением основных положений дискуссии, правда, несколько уточнив и дополнив его положениями участников ЗЭС №2. Но позволю себе коснуться вышеизложенных "инвариантов" более подробно.
По пунктам 1,2,3 – за исключением Л.Раздраженова, который не видит перед Россией никакого будущего кроме "позорного краха" и потому считает бессмыслицей любые надежды и расчеты на реформы, все мои оппоненты, действительно, высказываются за реформы – но по-разному их понимают.
Во-первых, один из высказавшихся – В.Р. (думаю, что в числе невысказавшихся удельный вес его единомышленников велик), недвусмысленно стоит не за рыночную экономику, а за совершенствование планирования, т.е. за укрепление ее нынешнего "социалистического" характера. Впрочем, при более близком знакомстве, он оказывается сторонником экономической реформы, ведущей к гибким ценам, обобщенному, немелочному и нетотальному планированию, т.е. реформы, ведущей на деле к рыночной экономике.
Кроме того, большинство авторов возражает против безоговорочного одобрения рыночной системы хозяйствования, считая, что в современных высокотехнических условиях государственное регулирование и планирование хозяйства – совершенно необходимо (и даже, что роль их будет расти). Таким образом, большинство участников дискуссии стоит на позиции конвергенции, т.е. "соединения преимуществ рынка и планирования", социалистической устойчивости и западной эффективности. Соединить, так сказать, приятное и выбросить неприятное.
И лишь несколько авторов видят несомненные преимущества не гипотетического, после конвергенции, хозяйства, а реальной, ныне существующей рыночной системы хозяйствования (даже с учетом ее трудностей и недостатков) и расценивают рынок не как вчерашний день, а как принципиально более высокую ступень хозяйственной организации по сравнению с тотальным государственным планированием.
Если принять, что участники дискуссии представили некоторую случайную выборку мнений оппозиционной интеллигенции (ибо само участие в самиздатском сборнике есть важный признак оппозиционности), то представленный спектр мнений показывает, что большинство инакомыслящих, несмотря на все свои различия по вероисповеданию, профессии и т.д., придерживается идеи соединения преимуществ государственного планирования и рыночной экономики. С чисто экономической точки зрения такую позицию можно квалифицировать как позицию демократического (или христианского) социализма. Очевидно, что последовательной либеральной точки зрения придерживается меньшинство.
Такой результат – очень понятен и естественен, но вместе с тем и огорчителен, на мой взгляд. Почему? – Ведь если чаемая экономическая реформа (либерализация экономики) и вправду начнется, т.е. будет развязана экономическая инициатива и самодеятельность населения, то в погоне за наивысшей эффективностью это население будет вводить элементы рынка или экономической свободы до предельного в демократических условиях уровня (примерно такого, который мы наблюдаем сегодня в странах западной демократии). А чтобы удержать население на ином уровне, на большей степени государственного планирования, большей социалистичности экономики окажется необходимым использование государственной власти для придержания или даже подавления развязанной экономической инициативы низов, т.е. придется использовать антидемократические меры, что войдет в резкое противоречие с первоначальными демократическими устремлениями самих реформаторов. На этой почве возможен кризис, замешательство вплоть до анархии и даже конечное поражение реформы.
Если в наше время и возможна кардинальная экономическая и иная реформа, то она должна опираться прежде всего на нынешнею оппозиционную интеллигенцию, как на наиболее активных и заинтересованных помощников. Но если эта интеллигенция, эти потенциальные реформаторы начнут реформу, не желая на деле доводить ее до логического, т.е. последовательно либерального состояния, а будут тешить себя надеждами на конструирование на ходу некоего небывало хорошего экономического порядка, то они окажутся несостоятельными управителями и лишь развяжут стихийные, неуправляемые процессы (спасением от которых сможет оказаться возвращение к "твердому порядку", т.е. к реакции на реформу).
Таковы опасности экономических иллюзий, бытующих в сознании нынешнего диссидентского большинства. Уменьшить эти опасности может только непреложная убежденность, что о конкретных экономических формах своей самодеятельности (социализм или капитализм, или еще как…) имеет право решать только сам народ, и что любые формы подавления его свобод, в том числе экономических (под флагом сохранения социалистических или морально-христианских идеалов) общественно опасны и недопустимы.
Пункты 4 и 8. Утверждение Е.М., что "все или почти все считают, что явления нынешнего черного рынка не способствуют оздоровлению экономики" – не совсем верно.
Двое (В.Грин и К.Светлов) практически солидаризировались в положительной общей оценке черного рынка и его роли. И.З. положительно оценил крупных "подпольных бизнесменов", О.У. говорит о воспитывающем влиянии на него черного рынка… Кроме того, многие резко подразделяют сегодняшний рынок на положительных частников, продающих собственную продукцию, и отрицательных спекулянтов, перепродающих продукцию на том же рынке – Фантомас, О.И. и пр. Правда, большинство и вправду не признает за черным рынком конструктивной роли, утверждая, что "НЭП из черного рынка не возникнет" (что мне напоминает следующее: развернувшаяся в гражданскую войну стихия "мешочников" не имела никакого отношения к утвердившемуся позже НЭПу…)
Зато Е.М. прав, замечая, что никто не выдвигает иной конструктивной программы, никто не указывает на преобразующую роль каких-либо иных явлений. Впрочем, многие говорят следующее: экономическая реформа должна проводиться только легально, только сверху. В таких словах не следует искать примитивной "трусливости" и т.п., скорее здесь кроется пожелание, чтобы вначале была завоевана политическая свобода (гласность, свободы печати и т.д.), а уж потом устраивались экономические дела. Как именно? – Там видно будет…
Мне кажется, что здесь проявляется некоторый революционный максимализм современного оппозиционного создания, разрыв между желанием политических свобод и сомнением по отношению к свободам экономическим. Это свойство вполне согласуется с вышеотмеченным социалистическим направлением большинства авторов, принявших участие в дискуссии. Ибо желая и добиваясь политических и культурных свобод, они отталкиваются от людей, в своей жизни добивавшихся свобод экономических, интуитивно надеясь, что потом, когда нынешние препоны будут сметены, они смогут установить желательный им демократический или христианский социализм.
Основные доводы против положительной роли черного рынка – не логического, а морального свойства, имеют корни еще в древнем хилиастическом (что по Шафаревичу равнозначно "социалистическом") толковании христианской морали. Единственные существенные экономические возражения сделал только Е.М., отождествив рост инфляции и рост сферы действия черного рынка (да деле между этими явлениями существует не прямая (причиная) связь, а более сложная и косвенная, корреляционная…)
Пункты 5,6,7 касаются отношения интеллигенции к экономически свободной жизни. Здесь я вынужден согласиться с версией Е.М. За исключением В.Грина и при грустном нейтралитете И.З. остальные участники отнеслись резко отрицательно к предложению заменить низкие государственные цены на потребительские товары – ценами равновесными, рыночными. Столь же отрицательно они отнеслись к идее по возможности избавляться от государственной службы, к обвинению интеллигенции в практической неготовности к свободной и потому трудной и ответственной жизни.
В этой отрицательной реакции – самый печальный для меня результат данной дискуссии. Проявилась в этом экономическая личная безответственность современной интеллигенции, самой формой существования тесно связанной с государством, способной в идеале на протест и возмущение, но не способной к свободной жизни. Отсюда ее приверженность к государственности (социалистической или религиозной окраски), отсюда внутренний экстремизм. Эти черты во многом совпадают с недостатками, которые были отмечены еще сборником "Вехи". К сожалению, повторяется старая история. И это не может не тревожить.
Подводя итог, легко увидеть, что мои обвинения и самообвинения, высказанные в начале дискуссии (ЗЭС №1) остались, к сожалению, в силе. Но трудно было бы ожидать, что прошедшая дискуссия не оказала на меня никакого влияния, что она не изменила мои взгляды – изменила, и очень существенно. И потому я лично благодарен каждому из участников дискуссии: они меня многому научили.
На многое я теперь смотрю по-иному: и на способы полемики, и на соотношение инфляции и спекуляции, и самое главное – на историческую преобразующую роль экономически свободных людей в нашей стране.
Последнее – самое важное. И потому здесь мне следует обозвать свои размышления и выводы, как
Покаяние К.Буржуадемова
За полтора года споров вокруг морального оправдания экономически свободных людей было много пережито. Аргументы оппонентов, как правило, меня не убеждали. Я сожалел только об одном – о первоначальной резкости своих обвинений, хотя психологически, как реакция на более ранние устные споры, она понятна. Но эти устные споры и разгул обвинения частников и спекулянтов моими знакомыми уже забылись, а вот резкость моей статьи осталась и ее уже не сотрешь.
Но хотя доводы оппонентов впрямую меня не опровергали, но, видно, они оказывали свое косвенное влияние и потому, мне кажется, что сейчас я стал лучше понимать, в чем был прав, а в чем – нет.
Сейчас речь пойдёт о главной теме, такой, которая не была даже обозначена ни в моем "Я обвиняю…", ни в ответах на него, а именно: может ли экономически свободный человек стать главной освобождающей и преобразующей общество силой?
Я говорил о пользе и моральности занятий этого типа людей, и лишь из этих слов можно было косвенно сделать вывод о моих надеждах на преобразующую роль и даже "гегемонство" в будущем. Подспудно как раз такой возможный вывод и стал глубинным источником возражений. Чтобы оспорить это "гегемонство в будущих преобразованиях" приходилось оспаривать их сегодняшнюю эффективность и моральность, но последнее оспорить трудно, даже, на мой взгляд, - невозможно…
Однако может нашему взаимопониманию поможет более внимательное обсуждение главного, до сих пор открыто не проявленного противоречия: какова же в потенции историческая роль экономически свободных людей – положительная или отрицательная? Сейчас я не вижу на этот вопрос однозначного ответа и должен публично покаяться, что вступил в дискуссию, не имея в этом достаточной ясности.
Вспомним же основные аргументы.
Теперь восстановим основные доводы "против", отвлекаясь при этом от ошибочных аргументов о паразитизме спекулянтов и частников, в принципе .
Таковы основные доводы "за" и "против". За каждым из них – стоит правда, несмотря на внешнее противоречие. Разгадка этого парадокса, как мне сейчас кажется, заключается в двойственном, противоречивом характере самих экономически свободных людей, этой нарождающейся советской буржуазии, вернее, в распадении ее на два разных типа.
Чтобы быть понятным, я приведу две исторические параллели. Первая – из истории послереформенной, дореволюционной России. В стране за это время успела вырасти буржуазия, но от революции и хаоса ее не спасла. В революцию российская буржуазия разделилась. Свободное частное крестьянство (мелкая буржуазия) под водительством большевиков свергла и уничтожила не только бывших феодалов: царя и дворян, но и крупную буржуазию, а потом и сама погибла под тяжкой дланью укрепившейся новой власти. Таким образом, "экономически свободные люди" той России оказались не одним классом, а совершенно разными и даже противоположными людьми. "Третье сословие" России оказалось разорванным прежними феодальными различиями.
Крупная буржуазия (купцы и промышленники), конкурируя и вытесняя помещиков-дворян, сами стремились в них перевоплотиться. И это у них получалось неплохо: быстро набирались и дворянского лоску, и культуры, и даже родовитости, а главное, научались барским методам обращения с нижестоящими. Вместо крепостных они стали использовать современные машины, а обнищавших крестьян - в качестве низкоквалифицированных рабочих, закабалив их крепче прежнего барина. Они широко использовали и внеэкономические способы принуждения к труду, и тесные связи с самодержавным государством и его казенной промышленностью для получения дополнительных доходов. В определенном смысле и крупная русская буржуазия заражалась и регрессировала в контакте со стародворянскими верхами, превращаясь в класс новых крепостников. И наоборот, дворянство как бы находило в этом новом богатстве себе опору и омоложение в "нуворишах". Экономически свободные по своей деятельности эти люди своими устремлениями принадлежали старому, рвали свои связи с мелкобуржуазной средой, из которой вышли, предавали ее и, наоборот, консервировали существование старых порядков. В этом историческая вина крупной русской буржуазии, расплатой за которую и стало уничтожение в годы революции.
Что касается мелкой буржуазии, крестьянства, то при всей своей юридической свободе после реформы Александра II, а потом – Столыпина, идеологически она еще не осознала себя свободной буржуазией, духовно тянулась к прежним формам общинности, коллективности, уравнительного передела и грабежа чужого имущества. Потому она так охотно и пошла на революцию.
Общая беда и вина экономически свободных людей дореволюционной России состоит в том, что они не осознавали своего собственного достоинства и специфики свободных людей, среднего сословия России, ответственных за ее существование, что душой и помыслами они принадлежали еще старому, феодальному разделению, что наряду с экономической свободой они не доросли до духовной свободы и независимости от старых идеологий. В этом – корень последующих бед.
Упреки моих оппонентов к нынешним деятелям черного рынка почти полностью укладываются в канву осуждения крупной российской буржуазии: она сливалась с правящим классом и укрепляла его, она широко использовала хищнические, внеэкономические приемы обогащения и вместе со всем правящим классом довела страну до революции. Но и я прав в своих надеждах, что если нарождающаяся буржуазия осознает свое значение и свое достоинство, то она (и только она) может стать основой прочного эволюционного развития.
Вот второй обещанный пример: развитие Китая после Синхайской революции (1911 г.) и капитализма в нем – являет все те же черты: духовная разорванность нарождающейся буржуазии, глубокий антагонизм внутри этого класса, что проявилось даже в традиционно различном отношении Китайской компартии – отрицательном к крупной (компрадорской и бюрократической) буржуазии, и положительном – к мелкой национальной буржуазии. В книге А.В.Меликсетова "Социально-экономическая политика Гоминдана. 1927-1949гг.. " М., 1977г. подробно описано, как трудно удержаться буржуазии на собственной основе, как даже социал-либеральная идеология Гоминдана постепенно трансформировалась в сторону принятия курса на государственный монополизм, на интересы крупной бюрократической буржуазии, что и привело Гоминдан в конечном счете к поражению. При чтении книги ощущаешь, что перерождение буржуазии почти неизбежно…
Как же избежать такого исторического тупика, такой нравственной и социальной порчи экономически свободных людей? На мой взгляд, только одно: осознание и укрепление общей идеологии свободных людей, свободных не только экономически, но и духовно, и во всех иных смыслах. Свобода неделима! Только активность в выработке идеологии свободы и утверждения ее в качестве всеобъемлющей основы разных и взаимотерпимых убеждений и верований, которых придерживаются люди, позволит им оторваться от прежних разделений.
Выходит, что мы не можем приветствовать только экономически свободного человека самого по себе – ибо на деле он может оказаться консерватором и апологетом старого. Мы можем приветствовать только человека, осознавшего свое новое положение и гордящегося им, человека со своим чувством чести и моралью, который не столько приспосабливается к старой системе, сколько вырабатывает новые отношения и порядки, живет на собственной, независимой от начальства основе. Мы не можем приветствовать людей, которые нарушают экономическую монополию государства лишь для того, чтобы установить свою собственную монополию, кто лишь перераспределяет монопольные прибыли из государственного кармана в свой и не озабочены самим делом. Извлечение прибылей из несообразностей государственной экономики – само по себе неконструктивное дело и может быть оправдано, в конечном счете, лишь как условие и этап создания самостоятельного экономического дела, хозяйства.
Конечно, нельзя осуждать людей, нарушающих ныне действующие инструкции и статьи УК, которыми запрещается свободная экономическая деятельность вообще в нарушение всех естественных человеческих прав, но и советовать нарушение даже несправедливых законов страны мы не можем. Мои оппоненты правы: любое нарушение законов опасно тем, что стирает грань между дозволенным и недозволенным, аморальным в поисках наибольшего эффекта и прибыли. Раз человек решился нарушить, например, закон о запрещении частнопредпринимательской деятельности, то у него может появиться желание нарушить закон о хищении социалистической собственности, а там – любой иной собственности. Опасность такая существует и главная вина за ее создание лежит, конечно, на несовершенном и, даже более прямо – плохом законодательстве. Тем не менее, экономически свободные люди должны стараться не нарушать его (тем более – естественные права и мораль), стараясь найти достаточный "люфт" для своей деятельности и, по-возможности, расширить его. Такие люфты между нынешним законом и свободной эконом.деятельностью существуют и сегодня, их только надо находить и использовать…
Мы можем приветствовать только такого человека, который ценит не потребление и прибыль сами по себе, а свободный и эффективный труд, который, конечно же, связан и с высокой денежной оценкой человека, старающегося жить хорошо и помочь в этом другим, т.е. человека глубоко морального, обладающего буржуазной моралью, или, по М.Веберу – капиталистическим духом ( но не моралью религиозного бессеребренничества или коммунистического фанатизма). И если среди современных экономически свободных людей таких моральных людей немного, то их надо искать и находить. Они должны быть – ибо в них и в их преобладающем общественном влиянии – наша надежда.
Вот в этих признаниях и состоит мое покаяние. Я был неправ, не отмечая в должной мере, что человек нашего будущего должен быть не только экономически свободным, но и отстаивать свою духовную свободу, обладать прочной (протестантской) моралью и независимой (либеральной) идеологией.
Однако это покаяние никак не колеблет моего отрицательного отношения к людям, ругающим всех "шабашников, леваков и частников", т.е. нарождающуюся советскую буржуазию и свободных рабочих – оптом, подряд, только за то, что они – спекулянты и частники и заняты своим рыночным делом по рыночным же ценам и не способны снижать последние до уровня государственных подачек. Таких людей, которые ратуют против свободной рыночной экономики и за сохранение государственной системы распределения (и свое привилегированное положение в ней) – много, и я продолжаю с ними спорить. Пусть люди нас рассудят.
| предыдущая | оглавление |
