| предыдущая | оглавление | следующая |
Итак, весной1948 года мы быстро вернулись в Москву, вернее в купленный дедом деревенский полудом в соседнем Мазилове. Здесь прошли нелегкие, но в целом для меня благополучные позднесталинские годы, когда я впитывал коммунистично-партийное одноверии отца. На чердаке мазиловского деревенского дома, в пыли и обломках старых икон я нечаянно наткнулся на часть старого учебника «Закона Божия» и с интересом прочёл её. Но воспринимал эти страницы я как сказки, старые христианские легенды. Естественным образом, от радио и школьных книг я, стал обычным филевским школьником, напичканный «научными и космическими фантазиями».
И всё же остатки деревенского быта Мазилова и старых Филей, правда, замусоренного гниющими кузовами машин в пойме речки Фильки, и реставрируемый, хоть и медленно, царственный храм в Филях приучали душу к мысли о том, что это все есть общее наследие моей страны, России, которое мне надо помнить слитно с памятью о своих православных предках. И действительно уже нет ни деревень Фили и Мазилово, ни речки Фильки, но жива торжественная память прекрасного Покровского храма в Филях (фильмы "Московские церкви"ч.2, «Весны света»)
У моего деда Митрофана Степановича в те годы практически не было авторитета. Жена по старинке оказывала ему уважение, но младшие дети, особенно Соня, почти в глаза ему дерзили и упрекали за скопидомство и несовременность, ссылаясь на пример его старшего, более удачливого брата Ивана Степановича: и под раскулачивание не попал и с начальством умел ладить. Покупку участка земли с половиной избы в Мазилове они считали отцовской глупостью, но оказалось, что таким «нерасчетливым поступком» дед обеспечил жильём семью дочери Татьяны и тем определил мое собственное почти деревенское детство взамен барачных филевских подворотен. И только сейчас я могу оценить всю удачность для меня этого дедова «скопидомства», позволившего ему, а по сути, нам, иметь свою недвижимость. Да, жизнь в деревенском доме была совсем нелегкой, связанной с ежедневными хождениями по грязи еще незасыпанных противотанковых рвов к филевским заводам, в магазины и школу, с вечной заготовкой дров и ношением воды из дальнего уличного колодца, с кормлением кур и поросенка...
Но зато овражные спуски на
санках к чистой Фильке зимой, зеленая от травы наша Полевая улица летом, с
удобными местами для игры в городки, пригодный для купания недалёкий проточный
пруд у Филевского лесопарка делали для матери неприемлемой даже мысль об
отправке меня из дома в пионерлагерь. Ни одного пионерлагеря я так и не узнал.
Знал только свой мазиловский дом, посильные по двору обязанности и чтение
взахлеб. Кстати, именно летом я очень много времени проводил один, но
одиночества мне даже как будто не хватало. Поэтому в хорошую погоду я устаивал
из пары половиков и коврика у стены террасы собственное бунгало, куда и
забирался не только с учебниками перед экзаменами, но и просто с книгами. Так
купленный дедом и перестраиваемый вместе с отцом дом в Мазилово как бы вложил в
меня на всю последующую жизнь простые мещанские желания и привычки. Я стал
нормальным мазиловцем, подмосковным жителем. Кстати, сразу за нашими окрестными
огородами и колхозным полем тянулись Белорусская железная дорога и Можайское
шоссе, ведшее к огородам под картошкой на Поклонной горе, за ними виднелся
таинственный лес «калининской», на деле, сталинской ближней, кунцевской дачи - и
еще дальше поднимались краны высоток Московского университета.
Деревня получила название от старинного занятия её жителей, смазывающих деревянные оси и ступицы колес дегтем и проводивших иной тележный ремонт карет и телег, съезжавших в неё с Можайского тракта. Особое впечатление моего детства было связано с тем, что один из одноклассников принес в класс пушечное ядро, найденное им на своем огороде у Поклонной горы. Конечно, французы здесь не держали своих огневых позиций, но вот потеря ядра одной из отступающих русских колонн была понятной, Для нас же это была встреча с реальной историей почти на соседнем огороде. А с другой стороны деревни лежал барский пруд, из которой вытекала речка Филька, которая впадала в Москва-реку прямо у Западного порта уже достаточно грязной. У Кастанаевки и нашей деревни она была еще прозрачной, пригодной для купанья и пескарных запруд.
Слава Богу, еще жив и здоров Александр Павлович Аракчеев, мой одноклассник со
2-го по 4-й класс 590 московской (филевской) школы и сосед по деревне Мазилово.
И потому в нашей с ним памяти до сих пор еще жива подмосковная деревня Мазилово
со всеми ее яркими от детства впечатлениями. Мы не были соседями: я жил на
Полевой улице, ближе к Москве и железной дороге, Шура - подальше на Главной
улице, которая потом, после слияния Мазилова и Кунцева с заводской Москвой стала
прямым продолжением Кастанаевской улицы Москвы, сразу за сельским магазином и
колхозным домом культуры, но ближе к началу деревни у деревенского пруда, из
которого вытекала наша Филька. Главный пруд моего детства жив до сих пор, хотя
уменьшен до прямой неузнаваемости. А ведь именно его я впервые решился
переплывать на мяче и лишь потом, обретя уверенность, переплыл соседнюю
Москва-реку, по которой ходили грузовые и пассажирские теплоходы и в которой
даже тонули старшеклассники из нашей школы, как говорили, едва ли не на глазах
друзей. Мой путь к купанию часто шел именно через дом Шуры,
вернее, пристройку к
дому. Жили они с матерью (отец погиб на войне) очень бедно и потому гораздо чаще
именно Шурик приходил в наш дом, где были и книги, и немецкие часы с боем, и
мягкие стулья. Для него наш дом был подобием богатого, почти барского дома, хотя
на деле, конечно, все это «богачество и культура» были очень относительны. Но,
как я сейчас понимаю, они для Шурика в его детстве были очень важны, примерно,
как для меня самого была важна поездка в сказочную Германию. Можно сказать, что
для Шурика знакомство с нашим домом было опосредованное знакомство с Европой,
через которое и он стал тоже чуть европейцем. Наша взаимная расположенность
оказалась долгой, можно сказать, на всю жизнь, хотя могла прекратиться после
окончания 4-го класса и перевода всех старшеклассников, живших в деревне
Мазилово, в школу Кунцевского подчинения. Она была ближе к дому Шурика, а наш
дом, по мнению родителей, был ближе к московской школе и потому мы разошлись, но
как оказалось, не навсегда. Заслуга в верности этому детскому знакомству
принадлежит прежде всего Шурику,
который уже давно отслужил армейский срок, перестал быть Шуриком, откликается на
имя Саша, имеет приличную электромонтерскую профессию, большую семью, внуков и
даже правнучек, но по давней с детства привычке связывается со мной на Новый год
в день рождения по телефону каждый год и даже приезжает. И пока он это делает, я
продолжаю благодарить его за живую память.
Другой мой одноклассник -дружок Валерий Антипов
был приезжим (его отец-офицер вечно кочевал по
гарнизонам, вплоть до начала своей учебы в Академии Генерального Штаба) и
появился в нашем классе довольно поздно, но был очень разговорчив и развит. Жили
они в деревне Фили на Красной улице (параллельной будущей линии
метро) в бедном деревенском доме. Но зато рассказов от него я услышал
немало (особенно впечатлила меня трагедия бывшего немецкого линкора (крейсера)
«Императрица Мария», погибшего в Севастополе, прямо у берега). Ещё у меня была
переписка с Валерием примерно этих лет и студенческих - в ней слышатся отзвуки
наших юношеских споров. В последний раз мы виделись с Валерием, уже после
окончания института (он кончал Харьковский авиационный институт) на его
свадьбе, а потом дороги наши разошлись.
Еще более кратким было время юношеской дружбы троицы из школы 590, к которой я примыкал и которая в 1954 году перешла в бывшую женскую школу 63: Толя Михеев, Валерий Дутлов, Володя Гулин.
4 "е" класс, учительница Нина Ивановна, я справа от неё
.
6 "е" класс, математичка Нина Ефимова, я смотрю в парту
На фото 1954 года я с Соней и мамой в огороде, а также соседка Зоя - дочь погибшего в войну прежнего хозяина мазиловского дома. Мне запомнилось, что она смеялась над милиционерами-«краснооколышными» петухами» звала их.
| предыдущая | оглавление | следующая |
