Последняя ночь и последние книги.

Эту ночь я практически не спал, не мог. Пытался вспомнить текст "своего-чужого" заявления и не вспомнил точно. Не мог понять, как же мне его расценивать и как расценят мои знакомые, как примет меня моя душа, блуждающая ныне на свободе в людской памяти и восприятии. Нет, поголовного осуждения я не боялся, знал, что основная часть знакомых будет рада моему приходу. А вот как именно этот поворот скажется на них и чем-то большем, мировой душе что ли, безличной, но главной для человечества, я не понимал, не мог понять, а от больных вопросов не мог уснуть.

Конечно, многие осудят и не поймут, что в главном я не изменил ни себе, ни данному Валере обещанию – что ж, с ними придётся раззнакомиться. Как-то придётся исправлять ложь ещё неопубликованного заявления, исправлять со связанными руками – обещанием не обращаться больше к самиздату… А может, ещё и не освободят. Ведь сколько раз за лето я ждал со дня на день. Лучше повременить до крика: "С вещами!" Но сейчас совсем иное дело – ведь подписанные документы сам видел… И всё равно не верится. Не голова, а каша из обрывков хаотичных мыслей (мне ещё долго предстоит находиться в таком растрёпе от мыслей и чувств). В одном я уверен – Лиля будет рада, и это держит на поверхности, не пропаду, итоговая правда моей изнурительной борьбы – торговли, в конце концов, прояснится. Вот если бы Лиля отказалась, тогда б я не выплыл, тогда б пришлось искать сук, чтобы вешаться, как Иуда… Господи, да какой же я Иуда? А разве Иуда уж такой плохой был?.. Ничего не понимаю…

Перед глазами прислонена к стенке моя последняя книжка в Бутырке – путевые записки советского журналиста Скворцова "Конец дороги мандаринов", М. 1978г. (№104 по моим записям) о послевоенном Вьетнаме, но мало чего я в ней вижу, как не заставляю себя. Дорога мандаринов – главная путевая артерия прибрежной страны, по которой века и тысячелетия рвались на юг войска китайских мандаринов. Гигантской деспотической сосулькой из древнейшего китайского центра человеческой кристаллизации – в ростепель индокитайских племён горцев и рыбаков. Проходит в Китае очередной всплеск анархического бурления, распада и свободы, растрачивая накопленную в веках народную энергию, и превращается вновь в огромный тоталитарный морозильник, идеал упорядоченности и этикета, выплёскиваясь холодом на соседние народы. Однако, ничто не вечно. Снова копится энергия сопротивления у китайского народа, чтобы удержаться структуре – династии, империя отказывается от самых уязвимых для охраны вытянутых сосулек. Вьетнам снова получает независимость, но не надолго, только успевает перейти от первобытной "бамбуковой цивилизации" к самостоятельному усвоению китайской, как новые полчища сосулек катят с севера на юг.

Впрочем, сама книжка (довольно средняя) говорит об этом мало. Про Китай-холодильник – мои собственные "термо-философские" домыслы, которые посещали меня в тюрьме часто, при любой книге и по любому поводу. Книжку же про мандаринов я даже не дочитал до конца, занятый попутными переживаниями. Да в ней больше не о китайцах, а об американцах, которые тоже пришли извне и пытались не подморозить, нет, лишь упорядочить и навязать жидкостную демократическую структуру народу, росшему тысячелетия под суровым континентальным китайским влиянием: то жар войны, то холод императорского деспотизма. Американцы, может, добились бы во Вьетнаме успеха, если бы вели себя как китайские мандарины, а они - американцы и другими быть не могут. Сонгми – исключение, которое подтверждает правило. Да и вообще, демократия – особое состояние общества, где свобода его людей сочетается с упорядоченной структурой, вроде переохлаждённой жидкости, вернее жидкого кристалла. Она может создаваться и расти только самостоятельно, эволюционно, как живой организм – самый характерный пример упорядоченной жидкости, термодинамической модели свободного правового общества. У Китая веками не хватало сил превратить Вьетнам в свою сосульку, Америке тем более не могло удастся превратить первобытно-феодальную страну в представительную демократию, извне вдохнуть органичность и умеренность. Американские усилия только укрепили воинский, деспотический дух этой страны на долгие годы. Нет, укрепить право и свободу в стране извне силой, энергией, давлением невозможно – только информация извне может быть полезна, как то сырьё, из которого можно самостоятельно, своими силами строить упорядоченность и порядочность. Нет, не американские солдаты, а американские писатели и художники, путешественники и журналисты могут быть полезны демократиям других стран.

На другом от Вьетнама краю Тихого океана, на оконечности Южной Америки лежит "Огненная земля", про путешествие по которой я прочёл ещё раньше книжку Р. Кента "Плавание на юг от Магелланова пролива", М. 1977г. Два американца на парусной лодке или пешком путешествуют по суровой, холодной земле вымирающих индейцев и прибывающих европейских колонистов и рассказывают, ничего не скрывая: ни нищеты и слаборазвитости аборигенов, ни бед, которые несёт им даже искреннее покровительство белых миссионеров, ни бессовестности или высокого благородства и гостеприимства колонистов, живущих на огромных пространствах отдельными хуторами либо коммунами-колониями, как в Австралии, на Аляске, на Дальнем Востоке (когда там ещё имелось право на отдельную жизнь). Отъединение от внешних завоеваний способствует удержанию демократических порядков, жидкостных, органических структур. А внешние информационные веяния только способствуют их сохранению. Вот если внешние воздействия осуществляются внешней силой, энергией высокой температуры – никакой органичности при этом не удержаться. Так было в Азии, так на моей многострадальной Украине.

Перед Кентом я прочитал с большим удовольствием "Дерсу Узала" Арсеньева о нашем дальнем Востоке, Приуссурье. Вспомнились собственные впечатления от уссурийской тайги, наше с Лилей недавнее путешествие в Сибирь. Как нам открылось в Сибири сочетание трёх цивилизаций – языческой лесной, степной буддистской и городской атеистической, так и Арсеньев на Дальнем Востоке общался с цивилизацией первобытных гольдов, китайских сельских колоний и русских переселенцев. Самым интересным оказался контакт с охотником гольдом Дерсу Узала, с его естественнейшим природным, просто абсолютным коммунизмом, совершенным одухотворением и даже обожествлением всего мира вокруг, с его "вселенской душой", ставшей необычайно высоким и привлекательным образцом для подражания современным людям. Вот только как вернуть себе "вселенскую душу" гольда и древнего грека? Простой и ясной веры в живой и одухотворённый мир и своё бессмертие в нём? Как вернуться к истокам? И когда мы с Лилей поедем на Дальний Восток, по арсеньевским местам, сможем ли не быть слепыми?

Все три книжки рассказывают о путешествиях вдоль берегов Тихого океана – величайшего Средиземноморья планеты, складывающейся великой цивилизации третьего тысячелетия, где Европа лишь праматерь на задворках. Но мысль в поисках идеалов и опыта будет всегда обращаться к праматери, к первоначальному Средиземноморью, на берегах которого складывалась античная цивилизация торговых финикиян, искусных греков, трудовых и воинственных римлян… "Энеидой" Вергилия в переводе В. Брюсова, М.1935г. я заканчиваю перечень прочитанных в тюрьме книг. Старая и мудрая книга древних путешественников и язычников повествует об испытаниях, которые претерпел праотец римского народа и, можно считать, европейских народов - Эней. Недаром потом у разных народов появились свои переложения "Энеиды". В молодости я читал украинскую "Энеиду". Правда, её автор Котляревский написал скорее пародию, но зато первоначальный источник – Вергилий был глубоко серьёзен. Его стихи хорошо звучали в камере (я читал вслух), и ворьё пронимала латинская речь. А для меня величие античной философии, науки, истории открытия демократических государственных форм связывалось с живой тогдашней речью и мыслью. В эти минуты в Бутырке воскресали живой Вергилий и даже грек и троянец Эней, хотя его, быть может, не было тогда, зато сейчас он есть.

Как у гольда Дерсу Узала, у греков-римлян тоже была великая и детская душа, удивительно гармоничная миру. Может, потому грекам и удалось сделать так много открытий, как только они получили финикийскую письменность и начатки ближневосточной культуры. Кажется, в античности всё было открыто и начато, так что нам остаётся только вспоминать это общечеловеческое, своё детство и обогащать сегодняшним содержанием. Чтобы быть "как дети", как гольды и греки.

Завтра я выхожу из тюрьмы и сам не знаю, что со мной будет, как отнесутся люди и какой станет новая жизнь. Удастся ли избежать сходящихся крайностей участия в структуре подавления или диссидентского максимализма? Удастся ли найти правильный путь, чтобы хотя бы в конце жизни сказать: да, я правильно тогда сделал? Удастся ли жить свободно и нравственно? Удастся ли увеличить в нашем мире количество знания? Хотя бы у своих знакомых? Хотя бы о том, что происходит в Бутырках и что ждёт человека, который будет бороться за выход из-под давления на органичных, нравственных основах? О прочитанном и понятом в камере - ведь любые знания, идеи, информации требуют материального воплощения, направленных потоков энергии для освоения реального воплощения в мире, в моём неорганическом продолжении…

Нет, я ещё не умер, на земле существует не только моя память в бумагах-слайдах, но я сам ещё выйду из преисподней в своем обычном физическом обличии и сам довершу свой идейный портрет-память, не позволю его исказить ни диссидентским максимализмом, ни причастностью к структуре давления… Жизнь даётся человеку только раз (как там говорил Николай Островский? - правильно, в общем, говорил) и надо держаться за неё упорно и трудолюбиво, увеличивая в мире количество Добра и Гармонии. Завтра я ухожу отсюда, уплываю с тюремной шконки в такой родной и знакомый, но, наверное, изменившийся для меня свободный мир. Море неизвестного, целый Тихий океан ожидают нас с Лилей в новом плавании. И нельзя не решаться на него, уже сейчас я оттолкнулся от пристани в поисках новой жизни. И ничего, что это была тюремная пристань. Это тоже не новость для Тихого океана, именно каторжники создавали на его берегах новую жизнь: свободную Австралию создали английские заключённые, самым заметным зданием на Огненной земле (по Р.Кенту) была тюрьма, а русские беглые каторжники были предками крепких сибиряков и свободных казаков. Важно только найти щель в замороженной структуре и расшириться из неё на свободу не бесплодным свистящим на мир от ужаса гремучим газом, а крепким и зелёным побегом. Но как, как это сделать?

Страшно и молодо отправляться в неизвестное, ничего толком не понимая, без руля и ветрил…

Так ли я думал в ту ночь или ещё бессвязней, сказать невозможно. Скорее чувствовал в странной смеси мыслей о выходе, термодинамической философии (она не забывалась все эти месяцы, особенно с момента изъятия на шмоне её листочков) и книжки о Вьетнаме – Тихом океане. И многие дни после выхода я пребывал в таком растрёпанном состоянии. Пожалуй, только сейчас, в этом дневнике, я начинаю заменять чувство мыслью, да и то ещё очень далёк от ясности.

Ещё надо много сделать, долго плыть, чтобы ответить безусловно: да, я хорошо сделал, отправившись в опасное плавание из бутырской весёлой тюрьмы…

В окне засерел рассвет и настало утро.