| предыдущая | оглавление |
Глеб! Надо объясниться. Твоё письмо В.С. –сплошная истерика (в этом же ты винишь В.С.), едва прикрытая изысками стиля (хотя некоторые куски превосходны, не в них суть).
«Не важно, что думают «диссиденты», Катя, Петя, Абрамкин, Померанц…» То есть, как это неважно? Для кого? С каких пор? (Оставляю в стороне нарочитую или, вернее, больную ухмылку: «Катя, Петя…»)
Если даже разошлись пути. Если даже на пороге полного разрыва – важно. Важнее нет. Иначе всё то же треклятое, только перенесённое на иной край: незаменимых нет. В пределах человеческой жизни – есть. Есть незаменимые – те, в кого всматриваешься, вживаешься в поисках самого себя. Те «Поиски» кончились, а эти нет. Разве не так?
В.С., кидающийся в самые разные диалоги именно с этой целью, может казаться смешным, может быть назойливым – себе в убыток. Но его безумная страсть к открытости – знак «свыше». Я в нём вижу своё: кончающуюся Историю, отторжение человеком той самой избирательной гибели, от какой все прогрессистские чудеса, завоевания и утраты… Ты или кто другой может не видеть, либо не признавать этого знака. Согласен. Но как не замечать необычности его (В.С.), находящейся не за пределами человеческой связи, а в ней – в ней всеми потрохами, всеми неловкостями и ошибками, всеми наивностями, из которых то и дело проглядывает что-то страшно важное из не дающегося всем нам?! Впрочем, не ты ли писал С.В. К.: откройте глаза, да В.О. всегда был такой, и до Бутырок. Отчего же теперь ты так настойчиво отсчитываешь его от «мазни, подписанной 3-го сентября прошлого года»? Не для того ли, чтобы соорудить из В.С. героя размежевания, мужа ухода? Беда в том, однако, что он не такой. И за его счёт не размежуешься и не уйдёшь (и куда??).
«Поражение не только учит человека, но иногда и строит его». Прекрасно сказано. Но строит поражение, а не «капитуляция», «отречение», «отступничество» и т.д. И если сказано не для красного словца, то как не продолжить, не разъяснить: в чём же то самое поражение, какое в данном случае строит человека?! В том ли, что В.С. принял на себя «ответственность» за совершённое им безответственное действие? Так, во-первых, В.С. его (это действие) за безответственность не считает и из-за этого весь сыр-бор. А во-вторых, и это посущественней, неужто так занимала бы нас (и тебя, и меня) бутырская и постбутырская одиссея В.С., если бы не стояло за ней нечто более общее, относящееся и к нам, и к другим, а не исключено, что и ко всем на свете?
«В моих глазах мерой того, чем ты рискнул, определится выбор того, на что ты обязался». То есть, следуя за логикой твоего текста – мерой ответственности за безответственное, мерой отступления от совести, диктуемого совестью же, определится и высота той деятельности, той жизни (чего же ещё?), какую решился («обязался») вести условно осуждённый В.С.
Наконец, мы подошли к существу. К деятельности. К делу. К характеру этого дела. Стоящее ли? Такое ли, что ради него стоило отступить и даже “отречься”? Такое ли, что согласуется с другой, со “второй” совестью, которая, видно, должна быть, по крайней мере, в глазах рискнувшего чем-то выше первой).
Не поставив эти вопросы – ясно, без околичностей, не стоило и писать. Твои иносказания красноречивы, слов нет; в полемике с Померанцем они были бы, вероятно, весьма уместны, соответствуя взятому им стилю и тону, но тут они запинаются, не будучи в состоянии переступить некий порог. Конкретности, определённости? Да, но ещё и откровенности, но ещё и мужества в признании собственного поражения. Общего с “Поисками”. Общего с В.С. Общего со многими другими, известными и безвестными людьми в разных географических и духовных точках. В том самом, который, разрешая (и поощряя) жёсткость, должен бы удержать тебя от той распекающей и наставляющей манеры, какой бы и места не было, если бы… Если бы не внутренний спор - с собой, который ты хоронишь от друзей, от близких вчера и сегодня, расплачиваясь за это недооткровенностью наедине. Позволь мне это предположить, ведь я тебя как будто не дурно знаю…
“Нравственный выбор вышиб у тебя старую почву из-под ног, (называешь эту почву диссидентством, можно и так)…”
Вышиблась ли старая почва у В.С., да ещё без остатка, это ещё надо обсудить. Но будь, по крайней мере, последователен. Если вышиблась, то откуда у В.С. две совести и к чему призыв: “Благородную осанку и моральное достоинство тебе всё равно не сберечь, но храни в себе две совести и следуй той из них, которой трудно следовать”.
Нет, Глеб, это ты к себе обращаешься, себя убеждаешь, о себе пишешь. И ничего зазорного не было бы, если бы прямо - к себе и о себе. И прямо, а не в скобках, не пренебрежительным мимоходом: “Ты называешь эту почву диссидентством, можно и так”. Нет, так нельзя. Ибо – не только не мелочь, не словесная условность имя этой старой “почвы”, а то кровное, твоё и не твое, из какого выходить, уходить можно лишь, выдирая себя и оставляя “там” клочья мяса.
Сумасшедшая вещь- дефиниция. Что есть диссидентство – прежде чем “почему я (отныне) не диссидент”. По Лившицу не выйдет, хотя бы ещё потому и больше всего потому, что Лившиц проиграл своё сражение, поскольку не захотел и не смог обратить проблему на себя. Смешно ли, что, назидая задним числом мёртвых левых своих 1920-1930-х, какие переворачивали эстетику с этикой в придачу, допереворачивались до фашизма, смешно ли или, напротив, совсем не смешно – и хуже, чем грустно, что при этом он (Лившиц) умудрился из этой коллизии, из этого карнавала смерти выключить себя тогдашнего и себя нынешнего (нынешне-тогдашнего), забывший и о Сталине, и о реалистических душегубцах и скоморохах, а главное забывших, что подлое и низкое, равно как и жалкое, сникшее, коленопреклонённое, впутавшееся в чужую игру, шли следом подлинно высокому, и кто из них сын, а кто пасынок его, не скажешь даже задним числом, а уж передним… Провидцам оставалось в лучшем случае изгойство с надеждой быть вспомненным и признанным после катастрофы и скоропостижной оттепели, и снова сомнение – кто более прав: вовремя ушедший в сторону, захоронивший мысль в голове и черновике, или полуслепой и вовсе слепой, какому приговорено было истлеть на Колыме или подо Ржевом? До сих пор гадаем, до сих пор мучаем себя этими сомнениями, исподтишка догадываясь, что и правы были и не правы были и те, и другие, что не в раздаче призов за правоту – право и обязанность следующих, а в том, чтобы себя ощутить неправыми и правыми,… чтобы похоронить вовсе это заклятие, попробовав начать иначе.
Так, может, и диссиденты (наши) не инакомыслящие, а скорее (точнее) инаконачинающие? И спотыкающиеся, разбивая порой лоб в кровь об это непредрасчитываемое начало… Где, собственно, межа между ними и “остальными”? С одной стороны, вроде проще простого: кто за решёткой или кандидатом туда – одна порода, а кто не там и в заботе о том, чтобы не попасть туда, совсем иная. Правда, и “иная” может ненароком попасться, да не в этом суть. Знаем, что не в том, но в чём?.. Диссиденту есть что терять, и диссиденты не ангелы, и не одного образа мысли они – “инакомыслящие”, и даже не одинакового поведения “перед лицом”, и тем паче не одинакового образа жизни, если можно (допустимо) говорить о диссидентском образе жизни, не соскальзывая в секту, в хиппизм… А ведь межа есть. Межа в людях – в судьбах. В добровольности избранного пути. В невозможности быть другим. Что более противосталинское, чем это? Другая мера чистого (но и того и другого). И другая запретность прообразом свободы, ищущей свою “онтологию”, свой отход? Нашла или, найдя, потеряла? Вот она – сегодняшняя злоба дня. “Семейная” наша тема, какая захиреет, размениваясь на дрязги и недомолвки, если не открыть его взору и суждению всех. Открыть, не взирая на лица – отечественные, эмигрантские. Только открытая имеет шанс проясниться. Только открытой – иммунитет к “использованию” профессиональными и добровольными охранителями и надежда – охранить душу в безвремении.
О том, скажешь ты, я и говорю, ради того и пишу. И я думаю: о том говоришь, ради того и пишешь. Только отчего прикрыто, а не открыто? Отчего не кладёшь на стол спора свою судьбу, свой духовный опыт, свои эксперименты “нравственного выбора” между “совестью” Шестидесятых и “совестью” Восьмидесятых? Ещё раз: за счёт В.С. не удастся. Это вообще никому не удастся не за свой счёт.
“Достань ты нам, если не ключи от рая, то – курицу в супе”. Призыв адресуется В.С., но, разумеется, это фигура красноречия. Тут скорее - рикошет в автора письма В.С., столь тебя задевшего. Но ещё и зашифрованное кредо; курица в супе здесь совсем не случайная (и только отчасти символическая), главный же иероглиф – Генрих Наваррский, “решивший однажды, что Париж стоит мессы” и обменявший ради этого Парижа (то бишь Франции) истое гугенотство на нечестивое католичество. Он тебе мил, не отпирайся. Да и к чему отпираться? История за Генриха, ибо история в согласии с нацией-обществом-государством, этим треугольным основанием новоевропейской цивилизации. А в каких отношениях с ним, с ним, с Генрихом Четвёртым наш ХХ век, какой глядится уже в XXI-ый (не вполне уверенный, что дотянет до него)? Подстановки вызывают обычно скепсис гуманитариев- профессионалов, но мы-то знаем, что окольные ассоциации выводили к сути успешнее, чем прилежные, причинно-следственные рассуждения. Со времён Герцена ассоциации эти, образы- понятия, работают в русском духе, осваивая и оспаривая понятия-категории европейской дедукции, “немецкой классической философии”, и это также имеет отношение к русской свободе, ищущей и не находящей свою – альтернативную “онтологию. свою человеческую твердь… Кстати, Герцен не очень жаловал “твоего” Генриха и даже его Нантский вердикт – за нетвёрдость, неокончательность в веротерпимости – ставил в один ряд с испанской инквизицией, а уж “курицу во щах” вовсе отождествлял с мещанством, к какому (убедил себя и убедил других) идёт и уже пришёл авангардом “образованный мир”. Но как раз у Герцена находим, написанное в 1855-м для тебя и едва ли не тобой, хотя как знать… Потчую цитатой. “Бывают времена, в которые люди мысли соединяются с властью, но это только тогда, когда власть идёт вперёд. как при Петре I (загадка – кто при Петре I состоял в этих людях мысли? - М.Г.), защищает свою страну, как в 1812 году, врачует раны и даёт её вздохнуть, как при Генрихе IV и может быть Александре II”
Однако покинем на время Герцена и герценовские предположения с разочарованием и попробуем выйти прямо на тебя и твою подстановку. Рискую предложить разгадку иероглифов: как Париж стоит обедни, так и Москва стоит того. чтобы обменять диссидентство на … Отточия заполни сам. Это не провокация, а желание вывести наружу твою скрытую боль и важную мысль. Боль оттого, что в жертву вводишь (вводишь?) и самого себя, важность же мысли доказывается сугубо непросто и с громадным риском не только ошибиться, но и поскользнуться. (И тут В.С. – знак свыше!) Поэтому давай хотя бы предварительно очертим предмет.
Сначала о диссидентстве, о наших 60-х. Мыслимо ли приносить их в жертву и с какой стати? Опыт XVIII, XIX и XX столетий, всеобщий и отечественный, уполномочивает сказать: мыслимо. Любое умственное, духовное движение, если оно чему-то научилось, давно, как чумы, остерегается собственной монополии, стремления вобрать в себя всех и вся и тем закрепиться “навечно”. Любое, но при любых ли обстоятельствах? Обстоятельства нынешние как раз делают сей отнюдь не оригинальный тезис непременным: сигналом возможного действия с неизбежным названием и размером. (Вчера ещё Польша вызывала чистый восторг, горечь же относилась исключительно к прогнозам вторжения. А сегодня? Всё самое срочное там – избежать гражданской войны, но и самое новое оно же: действиями, реформами, диалогом, согласием, способным предотвратить кровь, ярость, свалку; предотвращением этим, изображением этим строя уже не тот вчерашний “социализм с человеческим лицом”, а иной, другой, ниже и выше: разноукладный надолго, практически “навсегда” социализм с частной жизнью как нормой, а также с введением внутрь, одомашненным международным правом, а также с внепартийностью в государственных буднях и в работающем национальном согласии).
Так это Польша - хоть и немалая, но не “супер”. И состоящая из поляков, как Франция Генриха IV из французов. А мы: Евразия, сотканная из разных цивилизаций и поперхнувшаяся не только в имперских, но и в антиимперских попытках свести себя к одному единственному основанию. Во имя чего нам жертвовать нашим диссидентством? Какая ж обедня стоит Москвы, то есть (будем называть вещи своими именами) русской России, что, разумеется, не равнозначно “России для русских”, но вместе с тем требует выделить первую в качестве условия и проблемы, самоочевидности, утратившей свою очевидность!? Исключим сразу пошлости типа “диссидентство – еврейская затея”. Это также умно, как изображать диссидентов агентами ЦРУ. Движение за гражданские права достаточно обнаружило и у нас свою межнациональную и надэтническую солидарность, особенно всякого рода комки грязи отлетали от него, попадая в клевещущих по тупости, из подлости и за плату… Но ведь не ради славы и даже чести шли лучшие в инакие. Шли и остаются, настаивая на своём (и всеобщем) праве думать, вслух обмениваться мыслями, идущими дальше абортированных частностей, намёков, подтекстов. И даже оставаясь меньшинством, “кучкой”, не теряют надежды обрасти сменой, умножиться и, даже расставаясь с этой надеждой, не теряют веры в последствия нравственного примера – не завтра, так – через завтра, спустя несколько поколений… Ты (или кто другой) оспариваешь эту веру, именно её. У тебя есть для этого и право и резон. Право участника, резон же современника, остро чувствующего отмеренность сроков, неотвратимость утраченных возможностей, страшную власть инерции, притом всякой, в том числе инерции отстающего противостояния. Отстающего или обретённого на отставание?
Может быть, и обречённого, вероятно, обречённого, но если бы даже только отстающего, то и это тревожно, то и это опасно – в двояком смысле: отставанием от “центров решения”, имеющих дело (ныне) с судьбой всех и отставанием от человеческой толщи, от перемен в её сознании и подсознании, от самых массовых импульсов и инстинктов. Странно бы вроде, называть последние отставанием: кто от кого здесь отстаёт: не равнодушный ли обыватель от совестливого диссидента?! Но отставание отставанию рознь. Бывает отставание “в темпе”, а бывает “в смысле” (и тогда выходит абсурд). Бывает отставание не только в ответах, но и в вопросах, когда неназванные немые вопросы обскакиваются жестом и рыком. Об этом говорим между собой, но, похоже, что и тут не договариваем. Боимся ли уступить “приоритет” или совестно признать себя слабой стороной в споре? Да не спор это и много больше, чем размолвка – развод с возвратом к “последним” или что тоже (сегодня тоже) – к первым вопросам человека. Развод между плотью и духом, между бытом и бытием, между курицей во щах и рефлексией, довлеющей себе, развод между пафосом и обиходом своего и … не то, чтобы чужим в голов и откровенном виде, а тем “своим”, которое не только чужое “чужому”, но и “своё” способно укоренить в себе: (осмыслив, превратив в поступок и в жизнь!!), лишь соотнеся с “чужим”, им проверив, его впустив в дух и в душу, и непременно на равных началах, не меньше, не ниже, а то и больше когда речь шла (идёт!?) о том, чтобы так устроиться в мире, что он стал лучше - нами, а не хуже – из-за нас. Старая российская (??), до чёртиков запутанная делением на западников и славянофилов, и будто западников и будто славянофилов, прикрывающих затёртыми словами свою (нынешнюю) беспомощность в смеси с неутолимым желанием найти козла отпущения и… мессию.
Я далёк от мысли всех равнять в один строй и не повалюсь в ноги первому алкашу, прося простить меня за избыточный космополитизм и недооценку гумилёвского этноса. Но я также не склонен делать вид, что теоретически “здесь, по крайней мере, всё в порядке, что здесь нет подлинной (и новой) проблемы, что русский национальный вопрос есть чья-то злобная и злостная выдумка. Более того, как тебе известно, я полагаю, что он, этот вопрос, не только реальный, но и огромный, даже роковой; что в Мире, полном опытов и уроков, полном всякой прецедентности, нет прецедента для выхода “русской России” из тупика истребительной мощи и миродержавия, питаемой комплексом неполноценности, деревенской разрухой, утрачиванием стимулов к труду, бюрократическим склерозом и всеобщей фальшью; что на этом (русском) вопросе завязались сегодня не только наши, отечественные, всея СССР недуги и напасти, но и вселенские также. Нет, галлюцинацией вроде не страдаю, и ясно могу различить голоса “русской России”, говорящей устами Валерии Абрамкина, от мелоса Кожинова и Бородая, и не в том главную беду вижу, что недостаточно размежеваны эти голоса, а в том, что нет ещё у инаких, у инаконачинающих, силы взять сей вопрос на себя, сообразовав с заглавностью его свой способ думать и действовать – без угодничества, но и без брезгливости… “Ради жизни на земле”.
И поступаясь своим вчерашним днём, и отстраняясь от диссидентской схимы, и обращаясь лицом к… предержащим, от каких зависит и плоть, и быт, и курица во щах? Схимой недурно бы пожертвовать, ибо давно уже не одна лишь нужда заставляет диссидентов замыкаться в кругу себе подобных, нет, тут свой соблазн (????????) и свои трибуналы с импровизированными прокурорами и судьями… Но - вчерашний день, он ведь никому не принадлежит в отдельности, он ведь уже наследство, хотя наследники ещё на подходе, задержанные нашим и всесветским безвременьем. Не помешать бы им. Не помешать ни самодовольством, ни самоедством. И потому - не торопись с прочерками в собственной метрике. И, пожалуйста, без “антипироговской” резвости. Стоит ли отпихивать друг друга у кромки кратера?! Как ни готовишься к землетрясению, неизменна опасность опоздать. Но никогда не поздно искать способ предупреждения, оповещения, сокращения жертв. И ещё в запасе – переселение на не колеблющую(ся) твердь. В нашем случае условное: переселение на месте с превращением места в твердь. Кто-то называет это “почвой”, я предпочитаю “твердью” – местом, где, следуя замечательному определению Андрея Платонова, сможет обитать “истинный”, т.е. не истязающий себя и других человек.
Без особой телепатии “принимаю” твою улыбку и иронию. “Опять иллюзии, М.Я. А наше положение сыто им по горло. Можно, ведь, чураться и самодовольства и самоедства, и, тем не менее, угодить в кратер. Без “политики”, (???) вне политики непременно угодишь…”
Что ж, и я за политику. И я за диалог, не ограниченный наперёд никем. Скажешь – мало сегодня, уже мало. Мало соглашаться с этим, мало провозглашать это. Надо перейти Рубикон. Что ж, пожалуй – надо. Пожалуй – самое время, завтра будет поздно. Но – как? И – с кем?
У В.С. исходное: везде и в каждом ищи человека. Он (В.С.) экстремист понимания, и даже юродивый. Внушал себе – в Бутырках, в карцере: следователь не ниже меня. У кого-то, особенно не знающего его, это мышкинство наверняка вызовет отвращение. Мы же знаем (и ты знал раньше других!), что неотделимо оно, не врозь от его “буржуазно-коммунистических устремлений, от проектов всероссийской шабашки, введённой в русло подлинного обобществления (минус всякая монополия!), в русло действенной оптимизации, невыполнимой без узаконенных демократических процедур и ограничений исполнительной власти в пользу умственной и трудовой самодеятельности… Экстремист, юродивый, прожектёр, он вместе с тем влечётся к мере, готов за неё не только постоять, но и посидеть. В постоянном опробовании собою: до каких границ допустимо дойти, постулируя в “следователе” человека? (И не просто – Гомо, а платоновского: не истязающего себя и других…) Сомнительная штука? Весьма. Тем паче, что, не уходя из диссидентства, В.С. постоянно оспаривает его, упрямо долбя: надо превозмочь Противостояние; если диалог всерьёз и во главу угла, то, стало быть, наперёд запрограммирован компромисс – и предпосылкою, и следствием – Согласие…
Однако согласны ли “следователи”? В.С., похоже, пренебрегает этим, по крайней мере, как необходимым условием своих экспериментов. Похоже, что его категорический императив: легализовать Согласие вопреки любому запрету на Согласие. (И это не “вторая” его совесть, а первая и единственная!)
Ты теперь упрекаешь его, что он несмел в отстаивании возможности и необходимости “гражданского согласия с властью”. (“И выходит, что обличаем мы твёрдо, а соглашаемся какой-то бормотливой бесчестной скороговоркой… Это исключает доверие, но подстрекает безответственных чиновников переиграть нас в безответственности”.) Я не пишу памфлета, не то мог бы обратить твои бранные слова насчёт скороговорки (мало, что бормотливая, но ещё и “бесчестная”) в некий бумеранг. Оговорился ли ты местоимением “мы” Но оставим в покое стилистику. Попробуем вернуться к содержанию. С чего ты взял, что “гражданским соглашением с властью” очерчивается - и ограничивается – антропология и прагматика В.С.? Это ведь тоже надо ещё доказать. И хотя сам В.С., вероятно, принял бы Генриха IV за образец и не стал бы отклонять параллели между тогдашним французским протестантизмом и нашим нынешним диссидентством, однако я не уверен, что вы так бы просто и легко сошлись с ним в определении обедни. И не потому, что он исключает какое-либо согласие с данной властью, какова она есть, скорее оттого, что это согласие для него лишь частный случай более широкого, всеобщего согласия, вводимого в жизнь (и сверху, и снизу) и становящегося жизнью. Из трёх герценовских вариантов соединения “людей мысли” с властью он, вероятно, потому и сосредоточился бы на третьем, что им предусматривается случай, когда власть врачует раны и даёт своей стране вздохнуть. Тут уж, в этом случае не до игры с чиновниками в ответственность и безответственность, и вообще не до игры избранных с избранными или с претендующими на избранность…
Не скрою: он (В.С.) меня и восхищает и пугает. Я пытаюсь мысленно проверить его веру и его выкладки критерием “русского национального вопроса” и прихожу, то к утешительным заключениям, то, напротив, к усугублённому отчаянию. Ибо не убеждён, что его “буржуазно-коммунистическая” модель достаточно нова для нашего – искомого – не катастрофического начала, а его человеколюбивое “почвенничество” достаточно крепко, чтобы противостоять вздыбленному и соблазнённому инстинкту. А ежели недостаточны они (и та, и то), то приемлем ли, допустим ли его отказ от Противостояния и от особой – диссидентской скрепы и связи?
Вопрос ему, вопрос себе. И не об одной лишь судьбе близких (ближе нет) речь, а ещё и о невозможности для всех начать “иначе”, не имея внутри себя инаконачинающих. Об общем, всеобщем согласии: дотянуться ли до него без среды, которая первой примет это за предмет деятельности, за норму собственных отношений, которая стойкостью и соблазном самоотождествления с властью соединена (???) со стойкостью и соблазном абсолютного неизменного “нет”?! Нынешняя ли это будет среда, только повзрослевшая, возмужавшая, или другая – не знаю. Знаю только, что ответ не в прописях. И не колеблясь, утверждаю: “феномен В.С.” не сводим ни к расхожему отступничеству, ни к индивидуальной аномалии; его нельзя, поэтому и “укоротить” праздным морализированием или снисходительным и руководящим покровительством.
… Я исписал, Глеб, в ответ на твои три страницы втрое больше, а за кадром ещё странное о Западе, который будто на одно лицо, и важное об “игре на политических нервах сверхдержав”. И ещё, и ещё, о чём в другой раз…
Правда, я привык с тобой говорить, а не переписываться, но мне показалось, что в этом случае говорить мне было бы труднее.
Может, изменился я, может, ты переменился, а, может, “просто” действует стук в общую дверь. Твой М.Г.
| предыдущая | оглавление |
