Приложение № 2. Книги, прочитанные в тюрьме

2.1. Обзор

Отдыхом я наелся уже на второй день и начал поглощать имеющееся в камере чтиво. Кипу старых газет я прочитал скрупулёзно, но из 4-х библиотечных книг только одна была мне интересна (хотя подростком я её уже читал) – Ольга Форш "Радищев". Не спеша я окунулся в атмосферу Германии и России 18-го века и метаний тогдашнего диссидента Радищева. От нечего делать прочитал толстую книжку про похождения красного венгра в гражданской войне 1917-19годов в России. А потом какую-то брошюру Богданова "Пробуждение чувств" - молодёжи о любви. Ею зачитывался Шурик Синица. Четвёртую книжку я тоже читал, но совершенно забыл, о чём она. В общем, поначалу было скудненько.

Официально каждому заключённому полагается из тюремной библиотеки выписывать одну книгу на 10 дней. Однако если в камере пять человек, при удачном подборе книг получается одна на два дня, чего в принципе вполне достаточно даже для меня, книгоглота. Конечно, библиотека заявлялась к нам реже, примерно раз в две недели, а среди выдаваемых книг попадались часто настолько известные и плохие, что их и перечитывать не было возможности. Но я всё же не был привередлив, из неизвестного читал всё подряд, а после установления хороших отношений с заведующей библиотекой давали мне лично гораздо больше одной книжки. Так и получилось, что за 7 с лишним месяца заключения я прочитал 104 книжки, не считая юридических сборников, т.е. примерно по книге за два дня. Книги стали главной, основной формой моего умственного здесь существования, особенно когда я стал записывать их краткое содержание.

Сначала у меня не было ни ручки, ни бумаги. Потом мне пожертвовали огрызок карандаша, а в обрывках бумаги, которую утром давали для туалета, можно было найти много приличных и ровных кусков-карточек. Когда же Лиля прислала деньги, то первым делом в ларьке я купил ученических тетрадок, шариковую ручку, стержней, конвертов. Теперь мне можно было писать! Правда, подследственному заключённому разрешается писать только жалобы или выписки из своего дела, однако я игнорировал это правило, тем более что сформулировано оно несколько двусмысленно: "разрешается иметь при себе только материалы по делу". При шмонах камеры на мои записи обычно не обращали внимания и только два раза целевым образом изымали всё подчистую. В первый раз отобрали все записи личного плана, оставив всё же записи прочитанных книг. Во второй раз и их "замели", и как я ни просил Бурцева посодействовать в возвращении - ничего не получилось. Только записи последних двух месяцев (40книг), которые я сам передавал Бурцеву на сохранение, лежат у меня сейчас дома в качестве вещественного доказательства продуманного и прочувствованного в тюрьме. Об остальном можно писать лишь по памяти.

Итак, я прочёл больше ста книг. По их содержанию можно судить о подборе книг в Бутырской библиотеке и догадываться о характере чтения и мыслей огромного количества заключенных (говорят, 5-7тысяч). Конечно, мы выбирали лучшее из предлагаемых списков литературы в 30-40 наименований, но ведь списки были заданы и трафаретны. Да и заказывая одно, мы получали иной раз совсем другое. Надо ещё учесть, что из моей сотни около 30 - книги по философии и марксизму (специфика моих личных запросов), но в остальном, думаю, что структура прочитанных мною книг отражает бутырские запасы, и структуру издаваемых ныне книг. Старые книги просто не держатся, даже не зачитываются до дыр, а рвутся и уничтожаются ворьём. За всё время только один раз мне попалась книга довоенного издания и одна начала 60-х годов. Остальные (кроме 1979-80гг) или без страниц, или со склеенными страницами (в них часто вкладывают для просушки самодельно проклеенные карты - "стиры"), или с разодранными обложками - жалко и страшно смотреть. В Лефортово, говорят, книгам много легче, потому что ворья меньше.

И всё же попробую описать структуру охваченных мною в Бутырке книжных богатств. Прежде всего, около 40 - иностранных авторов. Правда, в число иностранных авторов вошло и 11 томов "Философского наследия", и 7 томов Маркса-Энгельса, а остальное - художественная классика (В. Скотт, Дж. Лондон, Э.Золя, итальянские новеллы), про спорт и путешествия, и сюда же я включил пять ярко национальных авторов: армянин, татарин, тат, словак, венгр.

Из остальных 15 - русская классика и история, около 10 - наши известные "деревенщики" (Абрамов, Распутин, Астафьев, Можаев, Личутин, Белов и др.), 5 - про русскую природу и животных, зато оставшиеся 30, т.е. половина - подлинно "советские" книги: военные и чекистские детективы, слащавые истории про Ленина и подвиги коммунистов и т.п. Однако и среди них около 10 книг мне были просто интересны своей точкой зрения и освещением неизвестных ранее сторон революции и войны, а около 5 - новое для меня явление, открывшееся только в Бутырке - добротный и умный официоз, постсталинизм.

Таким образом, только 10-15 книг оказались для меня откровенно плохими и совершенно неинтересными. Учитывая, что до того я читал больше всего самиздат и книги друзей по их вкусам, я сейчас имею возможность сделать неожиданно утешительный вывод: не так плохо обстоит дело в нашей литературе, как это выглядит в интеллигентских разговорах, наряду с макулатурой выходит много хороших книг, существует и развивается великая русская литература. И ещё: по книгам в Бутырке можно самообразовываться и познавать мир. Времени для этого много, вот только обстановка в камере не благоприятна для сосредоточения, так что не раз я мечтал об одиночке. Но с другой стороны – без общения вовсе завоешь, да и книг тогда не хватит. Нет, "спец", наверное, лучше всего. Мне повезло.

Впрочем, были дни и недели, особенно вначале, когда книг у меня не было, но я всё равно не скучал. Голова была беспрерывно занята воспоминаниями, конечно, про дом, детей, но больше всего про наши с Лилей летние походы. Огромную роль здесь играла музыка: как только по радио звучала мелодия, которую мы использовали в том или ином диафильме, так я сразу отключался от любого занятия и безропотно погружался в воспоминания, не мог им сопротивляться и только по окончанию музыки волевым усилием заставлял себя вернуться к прерванной мысли. Само же "мышление" без бумаги и печатания шло медленно и плохо - не привык и, наверное, уже не привыкну. Главные мои усилия были направлены на философское самоосознание, или, как я тогда определял, на поиски веры. Такой веры, которая позволила бы мне увязать материалистическое моё мировоззрение и уверенность в духовном бессмертии в самую прочную основу для перенесения страданий и угроз. Теперь уже было очевидно, что время для таких испытаний может придти очень скоро.

[ Описание прочитанных в БТ книг приведены дальше по разделам, причем Витины тюремные записи напечатаны курсивом.]