|
 |
Смотреть онлайн в браузере (качество 720) Смотреть на YouTube (качество 480) Все слайды на Яндекс.Фото |
 | |
 | Наши пансионаты- 1980год |
 | Клязьминское водохранилище |
 | Сентябрь 1980 |
 | Пожалуй, это было нашим самым коротким путешествием. Комитетская «Волга» за полтора часа отвезла нас от дома в этот пригородный пансионат, выгрузила нас, детей, рюкзак, сумки, ракетки, оформила 4 путёвки и убралась, пообещав иногда наведываться. |
 | и убралась, пообещав иногда наведываться. |
 | Если идти от Москвы на север, то в пойме реки Клязьмы увидишь как бы морской залив. Это и будет Клязьминское водохранилище. А на его другом берегу в лесу стоят пансионатные корпуса – Молодёжный, Солнечный, Живописный, Зелёный, Дом культуры, столовые, почта, прокаты… В общем, хороший советский курорт на подмосковном море. |
 | Нас поместили в Солнечном корпусе. Вон видна наша лоджия. Слева от входа – густой лес, справа - шахматный клуб, а за ним и дорогой – море. За 12 дней содержания в этом благословенном месте Комитет госбезопасности выложил чистоганом 200 рублей, и это обстоятельство доставляло нам большое удовольствие. Как и все прочие пансионные обитатели, мы именовались туристами. Забавно. Впервые вели не бродячую, а оседлую жизнь на курорте и впервые в жизни получили официальную справку, что являемся туристами. |
 | Множество коллег-туристов тихо отдыхало на лавочках, как в деревне перед домом, завязывая знакомства, присматривая за детьми. Ни с кем из них мы не сблизились, не хотели, спешили друг с другом наговориться, в тюремных бумагах и себе разобраться. |
 | Вечером, когда потухал день, вокруг клумбы разгоралось веселье образца 50-х годов: баян, частушки, старые советские песни вроде «Катюши», «Звёзд балканских». |
 | Эти песни несли дыхание ещё далеко не умершей сталинской эпохи. Она ведь не только в лагерях и культе личности была, но и в таком вот ясном и безмятежном существовании. |
 | А утром клумба снова светилась яркими, удерживающими лето цветами, холодной росою сентябрьских ясных утр. |
 | Наш номер был обставлен полированными кроватями, шкафами, тумбочками. Красиво. Удобно. Понятно, что мы начали житьё с поисков подслушивающей аппаратуры. Но потом смогли успокоиться и даже себя высмеять. Смогли жить здесь как дома. |
 | Из окна и с лоджии было видно море, и яхты на нём, и церковь на том берегу, и лес справа - свободный, радужный и радушный мир, |
 | которому так радовались дети. |
 | Они живо нашли себе друзей. Это – Катя. От детского звона и игр приходилось скрываться |
 | в тихие холлы с мягкими креслами, столиками для карточной игры и телевизором. Благо, карты и фильмы собирали народ в основном по вечерам. |
 | Наверное, дети более естественно восприняли пансионную жизнь, чем мы. |
 | Голубые кремлёвские ели перед нашим корпусом их не смущали, не вызывали ни страха, ни восторга «Подумаешь, ёлки!» Дети ведь не знали, что такое Кремль и Лубянка… Нет, это будет совсем иное и, надеемся, более свободное поколение! |
 | В столовую мы ходили строго по часам и по талонам, без жданки и очередей. |
 | А кормят здесь обильно и очень вкусно. Да, Витин куратор выбрал хорошую фирму, чтобы подкормить подсудимого после его голодовок. |
 | Ублажённый желудок легко воспринимал слова из маминого письма: «Вот вы за пустой своей жизнью только один раз и поехали на курорт, а люди получают путёвки каждый год, платят только 30%, остальное бесплатно. И всегда всем довольны, не так как вы. Бросьте своих подлых друзей и будьте как все советские люди». |
 | Нет, мы ни на минуту не подумали следовать маминому совету. А этот пансионат приняли только как частичную компенсацию за пережитое и отсиженное. |
 | Дом культуры обычно заполнялся к вечеру: танцы, кино, игральные автоматы. Только читальный зал всегда был закрыт. В этот дом часто бегали наши дети, да и мы посмотрели пару фильмов, а однажды, в перерыве между телефонными звонками в Москву, даже танцевали. |
 | .Впервые за 10 лет, если не больше. И были счастливы от своей ещё молодости и удачливости. Ведь по советским порядкам и маминым представлениям полагалось бы Вите сидеть в тюрьме, а мне унывать и плакать, а мы вот здесь танцуем. Тем более что умения в современных танцах не надо – только отбросить стеснение и слушать ритм. |
 | И уговариваясь в этот вечер по телефону с друзьями об их приходе на суд, мы ощущали, как радость обессиливала наш страх перед судом. |
 | |
 | Когда Витин куратор из Комитета настоятельно рекомендовал уехать из Москвы, он ссылался на полезность отдыха, хотя и не скрывал главной цели – изоляции от друзей до суда. Вите и вправду нужно было побыть без людей (чужие – не в счёт), очнуться от тюрьмы нравственно, окрепнуть физически. Так всё и получилось. Витя окреп, и суд провёл правильно, как хотел. И потому в сентябре мы говорили Комитету спасибо! |
 | 2. Аресты Совсем по-иному мы были настроены к Комитету в конце января, после ареста. И я, и Лиля были в чёрных клубах ненависти и горечи. Тюрьма, как прямая дорога к молчанию, к смерти, вдруг открылась омерзительной реальностью. Но как произошёл этот срыв? А вот как. |
 | Острое чувство близящейся катастрофы страны, привело нас к требованию реформ, к самиздату, к участию в журнале «Поиски». Общая тревога заставляла нас пренебрегать угрозами и почти кидаться на опасность, лишь бы быть услышанными, лишь бы добиться хотя бы диалога, обсуждения, а потом и самих реформ. Но добились мы только обысков. Арестов и судов по 190 статье, якобы за клевету на советский строй. И этим, к сожалению, только подтвердили мнение пессимистов: в этой стране нет и невозможно быть оппозиции. Только ярость восточного солнца в человеческой пустыне. |
 | Но добились мы только обысков. Арестов и судов по 190 статье, якобы за клевету на советский строй. И этим, к сожалению, только подтвердили мнение пессимистов: в этой стране нет и невозможно быть оппозиции. Только ярость восточного солнца в человеческой пустыне. |
 | Это приёмная Мосгорпрокуратуры на Новокузнецкой улице. Чёрная «Волга» привезла меня сюда на первый допрос уже 25 января 79 года. А потом старший следователь Бурцев вызывал меня и моих знакомых сюда ещё много раз. |
 | Сейчас старинный красивый особняк дополнен современным корпусом, чтобы удобнее было работать «самым лучшим в мире следователям и зорким защитникам Родины» - это я цитирую ещё одно мамино письмо. Но всё же тесно Бурцеву в своём кабинете, заваленном изъятыми у нас машинками, материалами. Пройти трудно. Наши труды, доказательства, требования, жалобы, крики, свалены в кучу и обречены отныне лишь на извлечение из них судебных «улик». |
 | Да, пессимисты были правы. Прокуратура и не собиралась глубоко разбираться в наших материалах, отделять критику от клеветы. Она действовала как автомат, запрограммированный сверху на оформление заранее решённого деда, выясняла лишь конкретные детали: кто, когда и как сочинял, печатал, сверял, брошюровал, распространял, читал, обсуждал и т.д. А на наши законные требования: «Но где же здесь клевета?» она отмахивалась: «Это Вам суд докажет». |
 | Что тут можно было сделать? Идти в тюрьму, чтобы на суде свидетельствовать и том же? Но ведь и на суде никто не услышит. А из лагеря уже совсем невозможно вести спор о будущем, оттуда впору лишь кричать о ненависти. |
 | Я понимаю, что тюрьма - это поражение и диалога и реформ и потому считаю, что редакция «Поисков» правильно приняла решение выйти из противостояния и объявить о приостановке журнала до более разумных времён и возможностей. |
 | Но не успели мы обнародовать это трудное решение, 4 декабря был арестован Валерий Абрамкин. Осуществлять без него такое решение было очень трудно, горько, хотелось драться за Валеру. Но победил всё же разум. Журнал был остановлен, и может, это позволило некоторым из нас остаться на свободе. Однако тогда машина следствия была закручена столь круто, что в январе 80-го были арестованы ещё двое: Юра Гримм и я. Чёрная «Волга» меня выхватила с работы, привезла домой, всё обыскала и увезла. Сначала в КПЗ, а ночью, воронком, |
 | в Бутырскую тюрьму - следственный изолятор №2, вот к этим воротам. Ведь потом меня ещё раз увозила отсюда и привозила такая «Волга». Господи, а кого же сейчас ждут эти чёрные «щуки»?.. |
 | 3. Бутырский замок |
 | Найдётся ли москвич, не знающий Новослободской улицы? Выходишь из метро прямо на неё, а через пять минут хода она приводит к старинному Бутырскому замку, в котором когда-то ещё от Екатерины Великой размещались казармы, а потом тюрьма. |
 | С улицы тюрьмы не видно. 8-иэтажный огромный дом своим внутренним параметром обогнул по Лесной следовательский корпус, а по Новослободской – корпус общих камер. А вон то строящееся здание с башенным краном Витя видел через решётку и жалюзи многие месяцы. Сразу за краном начинается Горловский переулок, отделяющий северным проливом многотысячный Бутырский остров от многомиллионной Москвы. Спешат машины и люди. Витя, часто просыпаясь до побудки, слышал сипение троллейбусов и перекличку тепловозов на Савёловском вокзале. И сколь далёкой была для него тогда эта жизнь… |
 | В эту арку ежедневно входят сотни людей, больше всего женщин. За ней бутырская башня – первый бастион Архипелага. В башне всегда полно народа, кто ждёт свидания, кто сдаёт вещевые и продуктовые передачи. Продуктов принимают не больше 5 кг, примерно на 10 рублей в месяц. Если же учесть право подследственного покупать в тюремном ларьке продукты ещё на 10рублей, то получается существенное подспорье к тем 10, которые тратит сам Бутырский изолятор на одного заключённого. Значит, на 2/3 питание подследственного в руках его семьи. |
 | Мне пришлось выстоять здешние очереди только три раза из-за Витиного отказа от передач. Он берёг наши деньги и, кроме того, не хотел уступать блатным. На свидание мне тоже не пришлось идти и, слава Богу! Зато мы вдвоём пришли сюда с фотоаппаратом уже после суда и встретили неожиданно Соню Гримм, ждущую свидания с уже осуждённым Юрой. Соня-то нам и подсказала, что бутырские корпуса можно увидеть с окружающих жилых домов. |
 | И вот мы смотрим, а аппарат фиксирует. За жёлтым следственным корпусом – крыши тюремных камер, а на них колпаки вентиляционных труб и будки надзирателей. |
 | А потом мы последовали Сониному совету попытаться проникнуть в это 16-иэтажное здание – общежитие МВД. Наверное, здесь-то и живут бутырские охранники. Ведь они, по большей части, лимитчики. Это нам удалось. На входе сидел молодой и ещё добрый парень. |
 | C 16-го этажа мы увидели Бутырский остров со всеми подробностями. Жаль,не влез в объектив весь! Мощный четырехугольник корпусов общаковских камер, по 20-40 человек каждая, замыкается с юга следственным корпусом, а с ближайшего к нам севера - самым старым замком, ставшим спецкорпусом. |
 | Сейчас эта тюрьма, где надоедливо и громко звучит музыка радио, считается одной из самых лучших. Сюда водят иностранцев. Витя сам видел, как вел их начальник тюрьмы полковник Подрез... А когда-то в башне сидел Емельян Пугачев,в конце прошлого века замок описал Толстой в "Воскресении", в 20-ом веке сидели Дзержинский, Солженицын и др. |
 | В центре острова в окружении тюремных лип и тополей - белый куб тюремной больницы - 6предмет вожделения многих зэка |
 | Сам замок имеет форму тупой стрелы, нацеленной на север, на клязьминский наш пансионат. Через два верхних ряда его окон освещаются три этажа - галереи спецкамер. Короткий переход к 4-хугольнику, как ствол стрелы, тоже содержит камеры на обе стороны и окна их частично видны. |
 | |
 | Бутырки окружены квадратом бетонных стен. Внутри них охране запрещено иметь оружие – вдруг зэки отнимут. Только сила ключей, угроза карцера, а в случае нужды руки «весёлых ребят» позволяют держать в клетках тысячи подневольных и часто до безумия отчаянных людей. |
 | |
 | И в ту первую ночь воронок с нами, собранными со всех КПЗ Москвы, проделал этот путь. Двери стрелы распахнулись, и она заглотнула - нас втолкнули на первый этаж, на «сборку», где расположены службы по оформлению вновь прибывших – боксы, шмональные комнаты, медкабинеты, снятия отпечатков пальцев, запись личных вещей и т.п. |
 | Потом была бессонная ночь в общей камере, под утро баня под следственным корпусом, узнанная мною по великолепному описанию Солженицына. После прожарка вещей. Получив тюфяки, тюремное бельё с клеймом БТ, кружку и спецложку, мы пошагали на развод по камерам, |
 | распределённые заранее по статьям и особым соображениям оперов. Так, чтобы к подъёму уже под включённое радио оказаться каждому в своей каменной ячейке, напрочь, наглухо оторванными от семьи, работы, мира, жизни. |
 | Перед тяжеленными замковыми дверьми воздвигнута воздушная на вид, но очень крепкая стальная клетка. Очень современно и удобно. К красному входному квадрату припарковывают воронки, чтобы освободиться от живого груза или набить им своё брюхо на суд или на этап. Когда-то, по свидетельству Толстого в «Воскресении», этап из Бутырского замка был целым событием в московской жизни. |
 | Теперь же это рядовая и чуть ли не ежедневная автотранспортная операция. Вот и сейчас видно, как из тюрьмы вышли трое: серый заключённый из обслуги в сопровождении ментов. |
 | вот они растянулись и стали различимы, кто есть кто. Лихорадочно щёлкая фотоспуском, я жалел лишь об одном, что нет с собой сильного телевика, чтобы можно было различить и сытые, благодушные физиономии надзирателей, и серую, грязно стираную одежду на щуплой фигуре остриженного зэка, отбывающего здесь свой лагерный срок. |
 | Пока я говорил, трое обитателей Архипелага успели вернуть к соседнему подъезду и подняться на его крыльцо, чтобы снова скрыться в каменном тюремном чреве. |
 | И снова пустынно и тихо. И снова никто ничего не увидит из жизни этих тысяч. Даже с этой башни. Безмолвствует снаружи каменный муравейник, гремит внутри невыключенными динамиками и человеческими страстями. Мой главный многомесячный пансионат… |
 | 4.Остров ГУЛАГа Трудно вспоминать о том, как там было, а надо. |
 | Большие красные буквы на стенах должны угрожать: «Запретная зона! Подходить ближе одного метра запрещено!» Но изнутри эта надпись казалась мне знаком воли, её близости и, вместе с тем, недоступности для всех, особенности для нас, требовавших свободы на воле. Вот ведь как глупо получилось: хотел свободы для всех, |
 | а потерял свою волю… А ведь, сколько лет писала нам мама: не нужны никому ваши свободы, надо жить как все советские люди. |
 | А вот годы собственных размышлений твердят иное: нет, нельзя стране жить без свободы труда, свободы совести, свободы слова. И надо жить так, чтобы запретов и тюрем становилось меньше. Но что же я сам наделал, |
 | попав в кольцо этих стен, увеличив собой население Архипелага и тем только подтвердив нужность и силу ментов-охранников? Легко сказать: это они во всём виноваты. Разве я не знал, что они пока способны лишь к арестам? Почему же не учёл? Почему не хватило осторожности и мудрости? Да я не хотел попадать в тюрьму. |
 | Долгие годы в своём самиздате настаивал на осторожности и лояльности к власти, уговаривал всех, что преследования инакомыслящих вредно, только разжигают озлобление, губительное для страны, её мирной эволюции, что они так же губительны, как топтание на месте, как и тупое упорство в сохранении отжившего, и ведут к росту общественного хаоса и будущему краху. |
 | И вот я сам оступился и попал сюда, на восточное крыло “спеца”: в январе – в палату 252 в ближайшем к нам конце корпуса, а в марте был переведён в 322, окно которой отсюда видно – четвёртое слева в верхнем ряду. Прошёл месяц после суда, и я снимаю свою бывшую камеру со странным чувством беглеца – ведь меня сейчас могут увидеть мои сокамерники или, как выразился Валера, собутырники… Но так и не стали для меня близкими людьми эти уголовники. |
 | Четвёртое окно, где был почти дом родной, забрано не только стальной решёткой, но и современными жалюзи. Эти жалюзи, как железная маска на лице, душат бездельем, томят желанием всё разнести и разрушить. |
 | Вспоминал я там пророчества утопистов: при коммунизме будет всё очень хорошо, самым сильным наказанием будет лишение человека работы. В год обещанного Хрущёвым коммунизма я испытал это страшное наказание и теперь признаю: может, прав тот утопист, но не хочется мне его коммунизма. |
 | Каждый день меня выводили на прогулку, если, конечно, находился напарник… Хорошо видны чёрные сетки над прогулочными двориками, в которых на площади в 10 или чуть больше метров топчутся 5 человек – по 6 шажков в сторону. Край двориков закрыт навесом от дождя, под ним - по доске-лавочке. Телевизор на вышке для наблюдения над прогулочными ямами давно сняли на бессрочный ремонт. Зато хорошо видны два надзирателя. |
 | К сожалению, не получился ближний план надзирателей, не хватило света, и потому с трудом можно различить их фигуры в фуражках. Но ведь именно так, чёрными людьми, их привыкли представлять заключённые и родные. |
 | Как в том анекдоте, когда бывший зэк спрашивает милиционера на улице: «Сколько времени?» и каждый раз удивляется: «А я думал, что уже вечер…» Потом признаётся: «Как Вас увижу, |
 | в глазах темно становится». Это очень понятная реакция. |
 | Сколько надо приложить сил, чтобы заставить себя относиться к ним, как к обычным и нужным людям. И чтобы они стали такими бесспорно. |
 | Такой вот цементной неприятной «шубой» облеплены все стены двориков так, что о них легко ободраться. Но зато интересно приглядываться к разнообразию её камешков. |
 | Или к задержавшейся на ней былинке, тополиному пуху или даже кусочку мха - возникшей здесь трогательной жизни в этом неестественном мире. Тоска по зелени была у меня большой, и потому так радуешься такой вот весточке. |
 | Нет, совсем не просто биологическому телу быть и биться в чисто каменном мире, без сроку и передыху. Особенно в карцере, когда в трёх метрах под землёй, в конуре площадью 4 метра или 8 кубиков, облеплённой вот такой же «шубой», нависающей на половине камеры так, что головой счёсываешь цемент, где темно, а бетонные бугры в тусклом электрическом свете оборачиваются страшными рожами и ухмылками… |
 | Здесь, во двориках, легче. Над тобой не цемент, а небо, хоть и в клетку и окаймлённое проволочной паутиной, в которой запутаться легче лёгкого, но настоящее небо, бесконечное, бездонное, с настоящими облаками, солнечными бликами, дождями, снегами, ненастьями. От карцера до прогулки под небом – таковы бутырские контрасты. Даже здесь, в царстве равенства и однообразия есть чему радоваться и куда падать. |
| 5. Возвращение | |
 | Витя вернулся худой и серый. Даже через полтора месяца в нём ещё виден бутырский заключённый. Основные силы его ушли на борьбу за выход из тюрьмы, так рвётся на поверхность от удушья тонущий человек. Я знаю, это было трудно, потому что обстановка толкала его или к ненависти и отказу от выхода, или к раскаянию и духовному подчинению. Очень трудно было найти достойный средний путь и сохранить себя полностью. В заявлении для печати он допустил ложь и самоосуждение. |
 | Заявление в суд и для печати Как мне стало известно, в некоторых зарубежных западных средствах массовой информации появились сообщения обо мне как о «жертве советского режима». В связи с этим я должен сообщить следующее: Многие годы по глубокой заблуждённости я занимался деятельностью, порочащей советский общественный и государственный строй. К сожалению, мои отдельные статьи использовались западными противниками в ущерб нашей стране. Осознав антиобщественный характер моей деятельности, я осуждаю её и готов искупить свою вину перед народом честным трудом на благо нашей Родины. В связи с этим я категорически запрещаю использовать мои работы и имя во враждебных моей стране целях или для ведения против неё психологической войны. Данное заявление с моего согласия может быть опубликовано в советской печати, АПН и на телевидении. 29.09.80 Сокирко Вот этот текст. Он подписан после трёх месяцев не споров, а выдавливания, после двух недель голодовки за изменение меры пресечения до суда. Это цена условности приговора. Конечно, антиобщественной деятельности, порочащей советскую власть, Витя за собой никогда не чувствовал. Но нет в этом тексте признания юридической вины, что и позволило на суде защищать свои убеждения и «Поиски». А ещё важнее – нет показаний на других. |
 | 7 месяцев Витя был накрыт тюремной волной, 7 месяцев барахтался в тюремном удушье. И всё же вынырнул. |
 | 4 сентября тюремные ворота раскрылись перед ним и комитетская «Волга» отвезла его домой. Радостным и горьким было это возвращение. Конечно, радостным для меня, детей и всех, кто любит его, |
 | но горьким и тревожным для самого Вити. Ведь он знал, что за выход придётся платить осуждением многих, прежде близких людей. Его первый вопрос при встрече ещё даже до прикосновения был: «Ты знаешь, что я подписал?» |
 | А потом многие дни безуспешных поисков слов объяснения с друзьями. Нет, не дни, уже месяцы, а впереди, может, годы недоумений и так удручающих меня прощений. И казался тогда Витя не победительным весёлым, а растерянным и даже жалким. И казалось, что друзей опасается он больше, чем возвращения в тюрьму. |
 | И только постепенно вновь приобрёл былую уверенность в себе и окончательно вернулся к нам вот здесь, на Клязьме. Вернулся сын к отцу, муж к жене, отец к детям. |
 | Аня, Алёша: «Папа вернулся!» |
 | 6. Воспоминания о Каспии |
 | Каждое утро до завтрака в пансионате мы убегали на зарядку в лес. |
 | Делали там круг в два-три километра и выбегали |
 | к пляжу, чтобы, поёживаясь от сентябрьской утренней свежести, |
 | влезть в парящую чистую воду и быстрыми движениями заставить тело принять этот прозрачный холод и снова выдохнуть восторженное: «Ух ты! Снова плаваю! Снова море и свобода!!!» |
 | Прогулки с детьми по берегу Клязьминского моря были у нас каждый день. Любимое развлечение – смотреть на яхты, корабли, ракеты и самим плескаться и радоваться детским крикам, вспоминать себя и привыкать к сверкающей свободе. |
 | За год до этого мы тоже были на море, жили на Каспии в редкой гармонии с пустыней и морем, детьми и шабашной работой. И не мешал этому даже страх уже открытого прокуратурой уголовного дела, даже положение у «бездны на краю». Личное отчаяние как-то увязывалось с конечным оптимизмом и горькой уверенностью, что лучшей жизни для нас уже не будет. |
 | И потому кричать хотелось: «Ребята! Пусть трудно и непонятно, пусть впереди нам угрожает лагерь, давайте не бояться быть счастливыми – в свободной работе и гражданской смелости, в любви и детях. И благословим судьбу нашу!» Прошёл год после этих слов, большая его часть в тюрьме, в несчастии отрыва от семьи и работы. |
 | Чёрное отчаяние охватывало порой от не понимания ситуации, от беспрерывных следовательских обманов и собственных колебаний: где и в чём граница допустимых с ними соглашений. А иногда хотелось бросить к чёрту эту нервотрёпку надежд и договоров и плыть, как все. И когда в последний день, уже подписав тот текст, я заподозрил, что не буду выпущен, то взорвался: «Рву соглашение!», а про себя твердил лишь: «Слава Богу, что не допустил падения!» Да так и было: за часы до выхода я радовался, что не выйду. Но меня выпустили. |
 | Вот оно – осуществлённое, невозможное счастье возврата к нормальной жизни, к Каспию-гармонии… Подумать только, там сейчас ещё сидят мои товарищи: Валера и Юра, Саша и Леонард. Я же на солнце и воле, рядом с детьми и Лилей. Любуюсь и снимаю их в упор. Ну, разве не предатель я? – О Господи! И только через месяц меня одобрят и восстановят слова Валеры, переданные друзьям из Бутырок: |
 | “… Виктор, я очень рад за тебя и за Лилю. Прошу, |
 | очень прошу тебя не терзать свою совесть из-за ложного понимания чувства солидарности. Поверь, мне было бы вдвойне тяжелее, если бы найденный нами совместно выход из той июньской ситуации был бы не реализован». |
 | 7. Путь Валерия Абрамкина Вот как бывает! Человек, находящийся в тюрьме, оказывает огромную живительную помощь человеку на свободе… Наверное, немногие способны на такое. Валера из них, сочетающий в себе личное мужество и жертвенность с терпимостью и разумом, с пониманием необходимой дополнительности наших путей. Как воспринял Валера Бутырки? Об этом он написал в чудом дошедших до Кати письмах. Она сама их прочтёт. |
 | «В 30-ых годах мой дед работал на строительстве Бутырской тюрьмы каменщиком. Может, вот эти стены выкладывал, за которыми мне теперь сидеть. Он согнан был с земли коллективизацией… Начальство развернувшейся стройки первой пятилетки вполне удовлетворилось справкой, выменянной за полпуда ржи и литр самогона у писаря сельсовета, да привычными к тяжёлой работе руками земледельца… Вот так и продержался он здесь на твёрдой зарплате и НКВД-шной пайке около полугода, помогая оставшимся в деревне… |
 | И дёрнулся с «хорошего места» лишь тогда, когда в Москве стали вводить прописку паспортов, что грозило обернуться для него арестом в возводимых им же стенах… Не в укор деду вспомнил я о его кирпичах в этой стене. Нет в том его вины – ни малой, ни большой. Просто подумаешь: не приведи, Господи, детям нашим строить тюрьмы, в которых сидеть их внукам… |
 | Да, сейчас легко иронизировать над первыми тюремными впечатлениями, над незрячестью и наивностью, над строками, написанными в декабре: И здесь трудны минуты тишины, Не отступает в зыбкости тумана Нездешний мир, непрошеный, незваный, Сползает с плеч мерцающей стены… |
 | Тогда и в самом деле трудны были минуты тишины. Я спасался в потоке разговоров, судеб, откровений, споров, … набирался опыта, впечатлений, информации. Велик мой долг перед братьями – сокамерниками. Так велик, что не знаю, когда смогу вернуть… |
 | Потом месяцы непрерывного пребывания на людях, в шуме, суете, громыхалке-радио, дыма, как в многолюдной курилке (всё прокурено до кирпичного скелета) – уже ложились тяжёлым грузом, давили на психику и вызвали состояние интеллектуальной и духовной вялости. |
 | Продолжалась моя война с администрацией Бутырского следственного изолятора. После моих требований библиотека вынуждена была купить и выдавать УПК. Прокурор по надзору подтвердил право на ношение бороды, на медицинское обслуживание. А в июне, когда наступила жуткая жара, в камерах было не продохнуть от перенаселённости и духоты, мы потребовали выставить рамы. Дело кончилось коллективной голодовкой нескольких камер и репрессиями… |
 | Эти строчки пишутся в одиночке 6-го корпуса, где содержат особо опасных рецидивистов и смертников. Виктор Сокирко получил 10 суток карцера. Наверное, здесь же сидит Сергей Кулагин, избитый вертухаями. Мы трое и числимся у администрации зачинщиками голодовки… |
 | Hо тишина одиночки мне нравится. Мысль работает яснее, и я даже стал самоуверенно думать, что все, относящиеся до меня события, формировать с некоторых пор я стал сам, пусть вслепую, на ощупь, зажатый в тюремном поле, но сам… |
 | Тишина, благословенна тишина… Сон предутренний, бессчётные часы, Рассыпаются простые имена И ночная мгла на капельках росы Только помни здесь, в безвременьи, один, Пробивая путь в преданиях и снах, Что оплачено безмолвием пустынь Слово Божье на кресте и на кострах |
 | Одиночество… Колючая стена Кто ни бросит подаянье – подниму Тишина, благословенна тишина… Ты прости меня за эту тишину. |
 | В июне Витя сидел очень близко от Валеры и часто переговаривался через оконную решётку, как говорят здесь – «вылезая на решку». Рассказывал о допросах, угрозах, перспективах и о своём решении добиваться выхода на «химию», т.е. условного осуждения. Валера ответил, что понимает его и одобряет. «Но ведь у каждого свой путь», - добавил он мягко. В письмах на волю он писал: |
 | «О Викторе. С конца мая на него начался дикий давёж – детьми, 70-ой статьёй и пр. Приезжали кроме Бурцева гэбэшники и начальник следственного отдела прокуратуры Смирнов. Ему уже не только «Поиски» идут в вину, но и всё, что сделано К.Буржуадемовым, т.е. сборники «В защиту экономических свобод» и пр. Виктор стал давать показания и обещал в дальнейшем отказаться от самиздатской деятельности… |
 | Я к его позиции отношусь с пониманием и уважением, но для себя пока не принимаю. Хотелось бы, чтобы и на воле по этому поводу не было кривотолков. В необходимых случаях я буду выступать в защиту Виктора.» |
 | Мой путь привёл на Клязьму… Я говорю себе, что в главном выполнил обещание Валере… А выполнил ли? Разве мы говорили о возможности публичного самоосуждения? И прав ли я вообще? Как противостоять кондовой логике: если прав Абрамкин, не разговаривая с «ними», то значит, Сокирко - предатель, а стремление к компромиссу, к жизни – безнравственно. А если прав я, уйдя из тюрьмы и не потеряв себя и совесть, то, значит, жертва Абрамкина не нужна. Напрасна? |
 | Но нельзя, нельзя соглашаться с этой логикой раскола общества на рабов и бунтарей. Валера Абрамкин сейчас в лагере под Барнаулом и пишет друзьям хорошие письма. В их глазах, глазах чуткого к нам мира он – символ мужества и непреклонности в отстаивании гражданских прав. |
 | |
 | |
 | Моё же оправдание будет в ином: в работе, в том, что удастся сделать за эти годы. Так я считаю сам, так думает и Валера. И этот диафильм я делал не столько в оправдание, сколько в исполнение. |
 | |
 | |
 |
