4.34 Витин комментарий Отклика Глеба

Вслед за неожиданным письмом Кати – совсем уж непрошенное письмо Глеба. Пишу ради того, чтобы кончить этот «спор», когда у меня не осталось никакого желания продолжать его. Так же как и Кате я не буду отвечать, а комментарий в дневнике – лишь способ осмысления, который совсем не равнозначен продолжению спора.

Манера Глебова письма очень своеобразна, импрессионистична что ли, и я с огромным трудом её перевариваю. Первые два его письма были направлены не ко мне, и потому я мог воспринимать их лишь в важном для меня разрезе. Последнее письмо обращено ко мне целиком и, хочешь–не хочешь, придётся воспринимать его в целом. Наверное, будет неинтересно уличать Глеба в противоречиях: вот в письме в «РМ» он говорит, что «никто из нас не предавал ни «Поиски», ни себя, ни других», а сейчас утверждает, что «с точки зрения любой морали – это преступление… отступничество. Отречение. Измена». Не стоит обращать внимание на изощрённую диалектичность, когда тебя вроде поддерживают, перед этим и вместе измордовав всласть. Это всё мелочи, не стоящие внимания – хватило бы сил понять смысл.

Итак, пренебрегая красотами стиля вроде «жалок», «мельче некуда», «вымогательство», «истерика», «свидетельство о невиновности» и т.д. т.п. (не говоря уж о «лоскутке на сраме»), пойду по тексту.

В моём заявлении на суде не было ничего от Сокирко, но был выбор и начало «какой-то позиции», которая позволила порядочному человеку подписать явную пакость». Первый мой «истинно смелый поступок в том году» заключался в принятии на себя ответственности за сентябрьское заявление. Тем самым я отказался от части друзей, но не совершил «второе отступничество». Сентябрьское заявление - это первое отступничество, отречение, измена, преступление против совести. Но есть и другая совесть, которой, видимо, я и последовал и ей мне надо следовать. Её значимость доказывается ссылкой на отступничество Петра, а ещё лучше на религиозный цинизм Генриха IV, пренебрегшего своей верой ради материального благополучия французов. Этот «нравственный выбор» выбил у меня из под ног почву диссидентства и теперь надо идти своим путём до упора, не искать оправдания и не заниматься рассуждениями в семейном архиве.

Во второй части письма по «личному вопросу», а на деле о диссидентстве, Глеб говорит: морально идти в лагерь за убеждения, но нечего говорить о морали, когда он «ищет протекции» у Запада, когда отстаивает взгляды «наших старых противников», т.е. Запада, когда втягивает в «игру на политических нервах сверхдержавы» (СССР или США?). В лагерях же нет героев, да они и уравнялись с трусами, да они частью и гибнут прежде чем останутся людьми или перестанут быть людьми. У нас же есть обязательства лишь перед первыми попавшимися, нашими пострадавшими (Валера, Юра…). Глеб никогда не согласится « ни с проволокой, ни с мозговыми перегородками в мозгу, рано или поздно превращающимися в новые рвы трупов».

Наконец, ему не нравится мой «кокетливо-развязный тон в защиту сентябрьской диктовки», потому что это не достойная речь о гражданском согласии с властью, когда это возможно и необходимо, а бормотливая, бесчестная скороговорка, безответственная и подстрекательская, оправдание на все стороны и не всерьёз.

Кажется всё. С трудом, но какая-то логика вырисовывается. Однако неожиданно она оказывается странно знакомой: в лагерях героев нет, есть только перестающие быть людьми, запутавшиеся и пострадавшие. Совершив отступничество от диссидентов на суде, надо идти своим путём до упора, не ища извинений, а вырабатывая достойные формы гражданского согласия с властью…

Вот так-то, Виктор Владимирович… Глеб как будто забыл всё, что знал с несомненностью: что я никогда не присягал диссидентам и потому не мог совершить ни измены, ни предательства, ни отступничества, ни , что я никогда не оправдывался за грех лжи в своём заявлении на суде ради личного компромисса во имя жизни, но заменил его на «заявление для западных читателей» (Лиля сделала его публичным) и потому только на него и следует ссылаться приличным людям. Почему? – не знаю.

Даже близкие мне рассуждения о двусмысленности положения диссидентов, когда они не отделяют себя от безусловной западной позиции, соединены здесь с двусмысленными рассуждениями об уравнении героев и трусов, о лагерях… Зачем8 – не понимаю.

Что мне делать с Глебовым письмом? Только одно – пройти мимо! Только так можно последовать его совету «Иди своим путём!»