2.13 Заявление Прокурору г.Москвы

(об изменении меры пресечения)

23.1.80г. я был арестован… 6.6.80г. изменил линию поведения и начал давать показания, поверив заверениям следователя…

Вместе с тем я просил изменить меру пресечения ко мне, вернуть домой до суда, чтобы убедиться, что следствие реально идет мне навстречу и изменение линии моего поведения – оправданно. Следователь неоднократно заверял меня, что изменение меры пресечения вполне возможно, но пока, мол "мне нет веры". Чтобы доказать свою добрую волю, 6 июня я начал давать показания. Однако уже на следующем допросе, 10 июня, мне было сказано, что вопрос об изменении меры пресечения поставлен перед начальством, но решаться будет только тогда, когда я дам все необходимые показания, т.е. фактически после завершения следствия (да и то – предположительно). Тогда я понял, что все разговоры о жалости к моей семье и о смягчении наказания – лишь следовательская уловка, что в прокуратуре существует уверенность в том, что я начал давать показания лишь под давлением содержания в тюрьме и что, следовательно, надо меня держать в тюрьме и дальше, чтобы способствовать дальнейшему "хорошему поведению" – и на суде, и потом, в лагере, чтобы покрепче запомнил, да и другим чтобы была острастка. Мое положение сильно осложняется тем, что я уверен в лично хорошем отношении ко мне следователя Бурцева, но, видимо, и он не может преодолеть иллюзию благодетельности для меня тюремных стен. Моя озабоченность интересами семьи оказывается лишь удобным способом "держать меня на поводке" и уверенно вести к лагерю.

Я заявляю – это иллюзия. Именно сейчас, находясь в тюрьме и убеждаясь, что на деле меня готовят к лишению свободы, я не могу без опаски участвовать в следствии, а наоборот, убеждаюсь, что единственно правильной была прежняя линия: готовиться к максимальному наказанию по статье и находить утешение лишь в том, что отказываясь от сотрудничества со следствием и судом, ни в чем не будешь кривить душой. Именно в тюрьме я не могу давать показания, потому что вижу, что из них лишь покрепче совьют веревку, с помощью которой на суде будет доказываться моя виновность, лишь ухудшается мое положение.

Я начал давать показания до изменения меры пресечения из-за уговоров следователя и доверия к нему, но сейчас вижу, что обманут. Поэтому вынужден вернуться к прежней линии поведения, а на суде сохраняю за собой право отказаться от уже данных показаний, пока мера пресечения ко мне не будет изменена. Прошу правильно понять: мною руководит не "желание шантажа" (выражение Бурцева), а отчаяние обманываемого человека. Как я понимаю закон, содержание подследственного в изоляторе должно применяться лишь к людям, склонным к бегству, или наносящим существенный вред обществу, или мешающих ходу расследования. Но ни одно из этих обоснований ко мне не подходит. Содержать же меня в тюремном безделии и отрыве от семьи до суда, на котором мне, возможно, дадут наказание без лишения свободы – и нецелесообразно, и бесчеловечно. Я еще раз прошу изменить ко мне меру пресечения, дать возможность работать и общаться с семьей, спокойно и без опасений давать следствию показания, а с помощью адвоката подготовиться к целесообразному поведению на суде.

Событие 32. Это заявление было передано Бурцеву на следующем допросе, кажется, 19 июня как мотивировка причин отказа давать дальнейшие показания. Реакция Бурцева была очень спокойной: ему, мол, и самому лучше и легче – не вести все эти утомительные опознания изъятых бумаг, а доказательств вины и так вполне достаточно. Конечно, он сам хотел бы отпустить Витю до суда домой, однако на практике вопрос об изменении меры пресечения в сторону ее смягчения решается очень редко и осторожно. И хотя юридически он имеет возможность решать этот вопрос сам, но без согласия высшего начальства oн на это не пойдет. А к последнему он может выйти не ранее окончания всех основных вопросов по делу (в течение следующей недели они должны быть закончены). Что обстановку надо оценивать трезво и учитывать даже возможность, что начальство с ним, Бурцевым, не согласитс, и не позволит изменить меру пресечения. Однако сейчас ни к чему очередным отказом от показаний усложнять Бурцеву решение этой задачи. В конце концов Витя согласился с ним и на следующем допросе продолжал давать показания.

Событие 33. С 6 по 16 июня Витя переговаривался с В.Абрамкиным (из камеры 322 в 328) о необходимости протестовать против закрытия в жару средних окон камер. Особого желания к этим протестам у Вити не было, но из солидарности он написал заявление от имени своей камеры начальнику тюрьмы, прокурору по надзору, а 16 июня объявил голодовку протеста.