2.11 Объяснительная записка №1

1. 23/I-1980г. я был арестован по обвинению в клеветнических измышлениях, порочащих сов.гос. и об.строй в статьях в статьях журнала "Поиски" и в экономических сборниках.

За время изоляции у меня были возможности продумать причины случившегося со мной и будущие последствия. Я сознаю, что сейчас моя жизнь на переломе и от выбора правильной линии поведения зависит не только моя личная судьба, но во многом и судьба родных и близких мне людей. Понимаю, что этот выбор должен быть сделан ответственно и своевременно, чтобы решающие мою судьбу инстанции имели правильную информацию обо мне.

2. Всю жизнь я считал себя неплохим человеком, честным и трудолюбивым, хорошо учился и старательно работал, не жалея себя. Старался больше принести пользы не только себе и своим близким, но и стране, чтобы жить в мире со своей совестью. Отношение окружающих людей всегда подтверждало эту оценку. Но этого мало. Непродуктивность нашей работы, формализм пропаганды, равнодушие людей подсказывали мне, что причина этих явлений – не отдельные "пережитки", а имеет более глубокие корни. Так же, как в свое время страх и угар восхваления Сталина были потом объяснены единым словом – культ личности.

3. Начиная с юношеских лет моим преобладающим увлечением было самообучение – выработка убеждений, способных критически объяснить противоречия жизни и дать советы, как сделать, чтобы стране и людям было лучше. Изучение произведений классиков марксизма-ленинизма привело меня к убеждению, что их учение не соответствует сегодняшней официальной идеологии. Попытки выяснить эти вопросы у преподавателей из-за их уклончивости меня не удовлетворяли. Я видел, что общение со мной оказывалось для них тягостным и небезопасным. Самостоятельное же изучение философии и политэкономии только усиливало мои ревизионистские убеждения.

Появление самиздатской литературы открыло мне людей, родственных по инакомыслию, с которыми можно было безбоязненно и откровенно обсуждать свои взгляды, проверять их в дискуссиях. Именно на выработку убеждений в спорах, на развертывание дискуссий, диалога разномыслящих людей была направлена вся моя самиздатская деятельность. Уверен, что дискуссии, в которых скрещиваются разные точки зрения и аргументы, не имеют ничего общего ни с пропагандой, т.е. вдалбливанием однонаправленных идей, ни с клеветой – однонаправленным искажением истины.

4. В настоящее время мои взгляды уже устоялись. Их можно определить как буржуазно-коммунистические. Моим идеалом является коммунизм как свободное и изобильное общество, в котором человеку даны все возможности для развития, где осуществлен принцип "от каждого по способностям, каждому по потребностям". Но это общество может быть достигнуто в будущем не вопреки капитализму, а лишь на его основе, через полное развитие свободной рыночной экономики. Реальный же социализм мне представляется низшей общественной формацией, пограничной с азиатской формой феодализма. Такой комплекс взглядов был близок и Ленину, когда он вместе с легальными марксистами и в полемике с народниками отстаивал необходимость свободного развития капитализма в России. Отсюда моя убежденность, что переход к рыночной экономике и одновременное обеспечение прав и свобод человека являются необходимыми условиями быстрейшего приближения страны к коммунизму.

5. Важной составной частью моих убеждений стала также принципиальная нереволюционность. Тезис Маркса: "революция есть локомотив истории" мне кажется неверным. Общественный прогресс происходит именно в мирное время, когда человек работает, а во время войн и революций он только воюет и разрушает. Революция способна только катастрофически отбросить накопившееся развитие страны к исходному рубежу. Отсюда мое отрицательное отношение к экстремизму любых сортов, даже к диссидентскому и демократическому, отвращение к нелегальной деятельности. Любой призыв к насилию или подрыву существующего режима, принимаемого большинством людей, на мой взгляд, вреден. И несомненно, если сегодня большинство советских людей принимают принципы реального социализма, то и я не являюсь его противником, ибо никогда не желал идти против народа (даже если с высшей исторической точки зрения он и неправ). По тем же причинам не могу я быть и против Советской власти. В частных спорах я даже отстаивал необходимость КГБ (в части функции тайной полиции), несмотря на всю мою непроизвольную неприязнь к этой организации – именно потому что она необходима для устойчивого существования нынешней власти.

6. Вместе с тем я считаю, что страна может устойчиво прогрессировать только при условии ее непрерывного реформирования, т.е. все большего обеспечения гражданских прав и экономических свобод, особенно свобод на инициативный, самостоятельный труд, права на дело. Анализ текущей прессы и своих жизненных впечатлений убедили меня, что несмотря на внешнее процветание, наша страна уже сегодня вступает в пору экономического, а потом и социального кризиса. Темпы развития падают вплоть до нуля, природные богатства эксплуатируются все сильнее, но тем ближе их истощение; труд инженеров и ученых становится все менее эффективным, трудоспособность населения, а вместе с тем и нравственность – падают, зато растет потребительство и развращенность. В этих условиях не только долг гражданина, болеющего за свою страну, но и простое беспокойство отца за будущее своих и других детей требовали от меня отбросить страх за себя и своих близких, и обращаться к властям и окружающим меня людям о настоятельной необходимости принимать меры по предотвращению грозящего кризиса (пусть не сейчас, а через 10-15 лет). Такими мерами, на мой взгляд, должно быть только раскрепощение трудовой и духовной самостоятельности и инициативности людей, а именно:

- экономическая реформа в смысле предоставления хозяйственникам, ученым, изобретателям, частникам и т.д. – права на самостоятельное ведение своих дел, конечно. при контроле Закона и соблюдении законных государственных интересов,

- разрешить деятельность оппозиционных группировок, способных критиковать, демократически контролировать и давать альтернативы правящей партии. Думаю, что уже сегодня оппозиционная деятельность правозащитников играет большую положительную роль по недопущению злоупотреблений в деятельности карательных органов.

7. Эти обстоятельства, а именно чувство гражданского долга и необходимость в дискуссиях вырабатывать правильные убеждения, привели меня к составлению экономических сборников и к участию в свободном московском журнале "Поиски". Это участие я не могу признать преступным, ибо у меня не было ни корыстных, ни тщеславных мотивов, я не хотел ни нарушать существующие законы, ни подрывать власть, ни, тем более, клеветать на нее. Я руководствовался лишь любовью к нашей стране, болью за ее будущее и конституционным правом на свободное выражение своих убеждений.

Но вместе с тем я понимал, что, возможно, буду несправедливо наказан в административном или даже уголовном порядке за эти действия. Практика самиздата подсказывала о такой возможности, хотя она же говорила, что здесь существует большая неопределенность, что если за чтение и распространение некоторых самиздатских произведений или "Хроники" власти людей сажают в лагеря, то за попытки издания журналов, например, "Вече" или "Евреи в СССР" и т.д. ограничиваются лишь давлением в неофициальном порядке. Это создало у меня уверенность, что к дискуссионному журналу "Поиски" статьи 190-1 (а 70 тем более) не может быть применена, что своим участием я не буду нарушать действующие законы и подвергать себя и семью серьезной опасности. Реальность оказалась другой. Обыски, а затем и возбуждение уголовного дела против "Поисков" в 1979г. доказало мне это с очевидностью. Что касается экономических сборников, то выводы я сделал сразу же, прекратив свое участие в составлении их.

Решать относительно участия в "Поисках" было гораздо сложнее, так как я был связан словом с другими членами редколлегии о равной ответственности, а также апрельским утверждением следователя Бурцева Ю.А., что в случае выхода последующего номера журнала Абрамкин будет посажен, а остальные члены редакции высланы из Москвы в административном порядке. Принятое тогда негласное решение о приостановке следующего выпуска журнала поселило у меня надежду, что уголовное дело против журнала окажется лишь временной угрозой. Кроме того, летом 1979г. следователь сделал мне частное предложение "вывести из этого дела" при условии "не писать ничего этакого" (как я понял – самиздата). Согласиться на такое требование тогда я мог только в лицемерном желании обмануть, избавиться от наказания и уйти в подполье. Но это совершенно неприемлемо, поэтому я отказался.

Осенью, когда по ряду признаков я окончательно убедился, что уголовное дело на нас заведено серьезно и кончится судом, я сделал решительные шаги, чтобы остановить журнал, а вместе с тем и уголовное дело – вплоть до индивидуального выхода из редакции, как бы это ни противоречило моему чувству товарищества. Свой выход я аргументировал тем, что издание легального журнала в условиях уголовного преследования нереально, ведет только к росту страха, отталкивает думающих людей, действует не в пользу, а во вред нашей главной цели – росту дискуссий, поиску взаимопонимания разномыслящих людей. К счастью, оказалось, что сходные мысли были и у других членов редакции, поэтому, хоть с трудом и не сразу, но было приято решение об остановке журнала и роспуске редакции (к сожалению, это случилось уже после ареста Абрамкина и не повлияло на решение прокуратуры о дальнейших арестах).

Свой арест я расцениваю, как крупнейшую ошибку – и следствия и самого себя. Это ошибка следствия, поскольку оно лишило свободы лояльного и законопослушного человека, пусть он и обладает ревизионистскими убеждениями и занимался резкой критикой. Арестован, несмотря на то, что сам отказался от участия в журнале и в составлении экономических сборников. Это ошибка следствия, потому что в тюрьме и лагере лояльного человека обстоятельства учат только ожесточению и подпольному сопротивлению. B этом я успел уже убедиться, проведя в тюрьме четыре месяца. Это ошибка, потому что делает посаженного человека против его воли – мучеником за убеждения, толкает его к экстремистским идеям. Ведь известно, что с идеями можно бороться только идейными средствами, другие же средства возбуждают лишь фанатическую приверженность к ним.

Но одновременно я считаю свой арест своим крупнейшим поражением, потому что не смог удержаться на позиции лояльного инакомыслия, не смог удержаться от тюрьмы, этой школы экстремизма, и тем самым невольно стал на путь разрушительного сопротивления, пусть даже против своей воли. Наконец, это мое поражение еще и потому, что главному наказанию будут подвергнуты не я, а моя семья и, главным образом, дети. И не только тем, что они будут лишены отца и его заработка, а тем, что они будут отделены от сверстников моей судьбой, ожесточены из-за меня и потому, возможно, не избегнут экстремистской судьбы – не дай этого Бог!

8. Как во многих иных случаях, так и в моем - "ситуация строится с двух сторон". Я знаю, что мое будущее во многом зависит от сегодняшнего выбора, но в еще большей степени она зависит от тех, в чьей воле вернуть мне свободу. Я вижу тут три возможных варианта.

I позиция, к которой я вынужден сегодня арестом – активное противостояние, полное неучастие в следствии, как очевидном беззаконии. Отказ от адвоката, чтобы самому защищать на суде свои убеждения от обвинения их в клевете и антисоветизме. Очевидно, что суд не услышит моих доводов и вынесет решение о наказании по максимуму, в худшем случае к 12 годам лагеря и ссылки, а потом к бессрочной высылке из Москвы, от детей и родственников. Возможно, я буду сломлен этими годами, но скорей по своей неприхотливости перенесу их много легче своей семьи, а ощущение выполненного долга, возможно, компенсирует физические неудобства наказания.

II вариант, о возможности которого мне разъяснено на следствии: давать показания по делу, не заниматься самиздатской деятельностью и признать свою преступность. Тогда просьба о помиловании после суда, возможно, будет удовлетворена. Я буду освобожден от наказания и даже будет решен вопрос о моей работе.

К сожалению, этот вариант в моем случае может быть удовлетворен лишь на основе лжи и лицемерия. Ибо для признания своих действий преступными мне необходимо изменить свои убеждения, понять их преступность, а это невозможно сделать в короткий срок и тем более в тюрьме, под давлением. Любые попытки дискуссий об убеждениях в тюрьме будут бесплодными, это совершенно очевидно. Если же под влиянием жалости к семье я сейчас совру и признаю преступной всю свою жизнь, то потеряю свою личность, уважение к себе самому, уважение окружающих людей и своих взрослеющих детей. Не за отказ от убеждений (может, в будущем я и сам от них откажусь, но только сам, не под давлением), а именно за ложь и трусость в главном. Я много раз читал, как бывшие диссиденты отказываются в печати от своих убеждений и обвиняют своих прежних друзей. И по опыту знаю, какое гадливое чувство возникает при этом у всех людей – и не только за "покаявшегося", но и за тех, кто насилием организовал это покаяние. А в том, что оно было вызвано лишь угрозами и насилием, никто не сомневается. Путем такой лжи я могу освободить себя и свою семью от материальных лишений, но ценой угрызения совести до конца жизни. Пойти на такую ложь я не могу, также как просто физически не могу давать показания на других, не говоря уже о стукачестве, которое мне уже предлагалось в свое время как цена защиты диссертации. К сожалению, именно такие завышенные требования, вынуждающие людей ко лжи и стукачеству, и толкают их в конечном счете к противостоянию и экстремизму.

III, компромиссный, вариант представляется мне как отказ от мученичества содержания в тюрьме с одной стороны, но и ото лжи, лицемерного раскаяния и самооплевывания – с другой стороны. Я понимаю, что суд надо мной неизбежен и не прошу освобождения от наказания, я прошу только максимального снисхождения, учета всех вышеописанных обстоятельств, смягчающих мою "вину" перед властью, а главное, учета положения моей семьи, против интересов которой в основном и обращено лишение меня свободы. Ведь кроме ст.70 есть еще и ст.190-1, а та предусматривает не только лагерь, но и наказание, не связанные с лишением свободы и длительной разлукой с семьей. Я прошу учесть, что если мне пойдут навстречу, то у меня не будет причин игнорировать следствие и держаться "мученического венца". Конечно, я дам следствию и суду необходимые показания о своей деятельности (естественно, не касаясь других лиц). На суде я смогу отказаться от активной самозащиты, перепоручив адвокату возможность выставить суду все аргументы в пользу смягчения моего наказания. Я не могу считать свои убеждения клеветническими, а действия преступными, но могу признать, что мною сделано много ошибок и постараюсь не допускать их в будущем. Наконец, я могу дать обязательство не заниматься самиздатской деятельностью, поскольку она способна привести к уголовному преследованию.

Думаю, что важным доказательством доброй воли и актом милосердия ко мне было бы изменение меры пресечения и освобождение из тюрьмы до суда. Только после этого я буду способен давать показания и взять адвоката. До суда я могу зарабатывать для семьи, выполнять неотложные домашние дела, успокоить отца и родных и выработать с их участием более спокойную (нетюремную) линию поведения, избавиться от несвойственного мне ореола мученика. 4.6.1980г.

Событие 29. Переговариваясь через окна, Витя сообщил Валере Абрамкину про свои допросы и что с него просят "записку о себе". Валерий посоветовал писать ее. Далее Витя сообщил про три возможных варианта его поведения, но что он будет искать ''выхода на химию", но считает для себя невозможным: 1) давать показания на других и 2) признать себя клеветником, преступником. Валера отвечал, что понимает Витю, помнит его 1973 год и считает его компромиссную линию вполне приемлемой (для Вити, конечно). Этот разговор был для Вити крайне важен.

Событие 30. Допрос 6/VI-1980г. Бурцев проводил вначале вместе с начальником следственного отдела прокуратуры г.Москвы Смирновым Ю.В. Витя передал свою записку от 4/6.1980г., которая была тут же прочитана со вниманием и следующей оценкой Бурцева: желаете выйти из дела по минимуму. Витя не возражал и выразил готовность дать показания о себе хоть сейчас, если ему пойдут навстречу, а чтоб доказать это, изменят меру пресечения до суда (о возможности такого поворота Бурцев говорил уже дважды и почему-то это изменение меры пресечения стало казаться Вите очень важным доказательством, что с ним разговаривают серьезно). Ответ был таким: конечно, Витю можно выпустить, но нет уверенности, что на свободе он вновь не откажется давать показания. Нет, вначале надо дать основные показания по делу ("Черт с Вами, говорите только о себе" – сказал Бурцев), и дать соответствующие обязательства на будущее. Как только, мол, начнете давать показания, от Вас отпадет угроза переквалификации на ст.70.

После некоторого колебания Витя согласился: ведь давать показания о себе, как о К.Буржуадемове он решил еще до ареста, а угроза ст.70 была слишком серьезной, чтобы пренебрегать таким твердым обещанием.