| предыдущая | оглавление | следующая |
(по мотивам статьи И.В.Шафаревича "О социализме")
Прежде всего, необходимо отметить достоинства статьи И.В. Шафаревича, а именно:
- Подчеркивание историчности социализма, его значения для всех времен и всех народов. Объективно эта точка зрения оказывает социализму гораздо больше уважения, чем официальный тезис о социализме лишь как об одной переходной фазе в общественном развитии. Можно не соглашаться с высказанной точкой зрения, но нельзя закрывать глаза на ее большую убедительность, на то, что ее поддерживали многие выдающиеся мыслители. Даже Маркс и Энгельс в высказываниях о первобытном коммунизме и его пережитках у разных народов и в разные эпохи соприкасаются с этой точкой зрения.
- Выдвинутое предположение о том, что стремление к социализму является одним из глубочайших человеческих инстинктов, мне также импонирует. Только это стремление ошибочно определяется Шафаревичем как инстинкт смерти. Мне кажется, что в живом мире отсутствует такой инстинкт, что возможны лишь инстинкты, направленные на выживание вида, на его сохранение и распространение. Смерть же приходит к живому сама, без всякого инстинкта, силой энтропийного распада. И если социалистические устремления у людей - инстинктивны, то они должны быть связаны с основным и все определяющим инстинктом жизни. Чтобы выяснить рациональный смысл тезиса "социализм=инстинкт", нам, прежде всего, надо выявить эту связь.
В целом можно согласиться с Шафаревичем, когда он в качестве основных черт реально осуществляемого социализма выдвигает:
- попытки установления всеобщего равенства (материального и пр.);
- усиление общественной, государственной власти, в ущерб индивидуальной свободе, что выражается обычно в сильном ограничении частной собственности и религии (вернее, свободы вероисповеданий в пользу одного, официального), а также прав семьи.
Правда, Шафаревич формулирует свои мысли гораздо резче, он говорит об "уничтожении частной собственности, религии и семьи" при социализме, но на деле такого полного уничтожения никогда не было. Всегда сохранялась какая-то частная собственность (меняя название на "личную"), продолжала существовать религия, не говоря уж о семье. Об уничтожении их можно было только рассуждать в самых крайних и последовательных социалистических и коммунистических утопиях, попытки такого уничтожения на практике всегда проваливались, ибо, действительно, вели к общественной смерти... На деле же мы наблюдаем именно усиление государственной власти в ущерб частной свободе при любых попытках осуществления социалистических идеалов полного равенства. И если мы поймем, как такое усиление государственной власти связано со стремлением людей к выживанию, то сможем согласиться и с тезисом "Социализм=инстинкт" и поймем, почему социализм и его идеалы всегда существовали в человеческой истории и будут в ней вовеки.
В связи с вышеизложенной задачей я хотел бы предложить следующую последовательность рассуждений:
- Общее для всех биологических организмов стремление к выживанию на индивидуальном уровне выражается в инстинктивных отношениях конкуренции, соревновательности, стремления добиться превосходства над другими (дополнительные отношения взаимопомощи и кооперации этому не мешают), что позволяет виду (сообществу) выдвинуть наиболее жизнестойких особей и оптимальные линии поведения. Естественное различие способностей, условий воспитания, случайностей судьбы и пр. приводит к тому, что индивидуумы располагаются по иерархии достигнутого ими жизненного успеха, величине эффекта деятельности - от "альфа" до "омега". Достигнутое в конкуренции индивидов неравенство их общественных положений обычно характеризует наиболее устойчивое, жизнеспособное (т.е. наиболее эффективное, оптимальное с позиций критерий выживаемости) состояние данного общества, при этом, чем больше степень свободной конкуренции индивидуумов в сообществе, тем более полно выявятся их способности, тем эффективней будет действовать общество в целом, тем больше успехов и шансов на выживание в меняющихся условиях будет у него. Т.е. чем меньше у общества власти над своими членами, тем этому обществу, а вернее - виду (в нашем случае - человечеству) лучше. Стремление же членов общества к свободе деятельности без ущемления других можно расценивать как прямое следствие инстинкта к выживанию общества, вида, как альтруизм.
Но теперь рассмотрим субъективные отношения людей к достигнутому ими положению в общественной иерархии. Мне кажется естественным, что в ее "алфавите" "альфы" будут стоять за сохранение достигнутого ими превосходства и, возможно, за сохранение условий свободы, при которых они только и могли выявить свои преимущества (в условиях, допустим, несвободы многие их преимущества превращаются в недостатки), а вот "омеги" будут склонны вместе выступать за изменение "правил жизненной игры", т.е. за уничтожение свободы конкуренции, которая для них вылилась в сплошную жизненную неудачу, в последнее место в обществе. "Омеги" будут мечтать и требовать равенства с "альфами", даже принудительного равенства, лишь бы "жить не хуже других"! А, поскольку число "альф" часто намного меньше числа "омег" (закон распределения здесь, по-видимому, напоминает обычное нормальное распределение, пирамиду), то оказывается, что "многочисленные" низы" одержимы социалистической мечтой о равенстве с "верхами", а малочисленные "верхи" озабочены сохранением существующего неравенства и условий его возникновения. Общество же в целом заинтересовано в свободном выявлении способностей людей, их соответствующем распределении и оптимальном функционировании.
Таким образом, извечные стремления людей к свободе и равенству можно рассматривать как различные проявления инстинкта к выживанию, к жизненному успеху. Только в первом случае речь идет о жизненной эффективности общества в целом, а во втором - об относительных жизненных успехах основной массы людей - "омег". Противоречие между свободой и равенством, между либерализмом и социализмом можно отнести, таким образом, к извечному противоречию между общим и частными интересами, между альтруизмом и эгоизмом (как ни парадоксально такое утверждение, что в основе социализма лежит эгоизм масс, а в основе либерализма - альтруизм тех же людей).
Известно, что для выживания общества необходимы как альтруисты, так и эгоисты: без первых общество погибнет в лихую годину, без вторых - оно захиреет в мирные годы. Таким же образом, видимо, необходимо сочетание частных социалистических интересов у граждан (чтобы добиваться своевременного динамизма у общественной иерархии) и либерального общего интереса (чтобы сохранить сами принципы свободного выявления способностей). Видимо, идеальным и устойчивым было бы общество, где "верхи настроены социалистично, т.е. озабочены положением "низов", а "низы" - настроены либерально, т.е. прежде всего, ценят свободу неравенства.
Различным же соотношением равенства и свободы, социалистических и либеральных устремлений можно обусловить различные типы исторически устойчивых обществ, а именно - демократические, либеральные; частнособственнические государства Западной Европы и восточные, деспотические, "социалистические" государства Азии. На протяжении истории менялись производительные силы, формы собственности и формы правления, но кардинальные различия между "Западом и Востоком" сохранялись.
И хотя свободу в первом типе обществ часто называют как свободу благоденствовать одним и нищенствовать другим, а равенство во втором типе выливается в поголовное (равное) рабство всех перед властью, их реальные различия общепризнанны и, на мой взгляд, коренятся даже в глубинах национального характера психологических традиций каждого народа. Иногда даже тянет на признание у различных народов чуть ли не врожденной, биологической склонности к свободе или равенству по преимуществу. Но я все же уверен, что это было бы неверным заключением, что при столь малых биологических сроках исторического существования и интенсивном генетическим перемешивании, такие различия не могли закрепиться существенным образом в генетике людей, а накапливаются и закрепляются лишь в общественных традициях, социальном опыте, а передаются новым поколениям с помощью воспитания и преемственности среды.
Известно, что все устойчиво существующее - оптимально с точки зрения поставленной перед ним жизненной задачи. Поэтому различие между западно-либеральным и восточно-социалистическим обществом можно определить различием целей, с точки зрения которых они добились оптимума. Запад при этом имел наиболее свободную организации общества, Восток - наиболее централизованную и деспотическую власть. Запад при этом имел наибольшую эффективность работы людей, при свободе конкуренции и неравенстве отдельных людей, зато Восток достигал с помощью государственного и идеологического контроля наибольшей самоудовлетворенности, чувства счастья у основной массы своих людей при пониженной эффективности целого.
Если согласиться с известным определением счастья как частного от деления достигнутого человеком реального жизненного успеха на сумму его собственных притязаний по формуле:
Счастье = величина реального жизненного успеха сумма субъективных запросов и притязаний
то восточно-социалистические страны интересуются не столько числителем этой дроби, сколько ее знаменателем. Усиленной пропагандой, жестким воспитанием им удается резко понизить величину знаменателя и именно потому - увеличить субъективное чувство счастья у большинства своих подданных. Правда, при этом величина числителя отнюдь не достигает своей максимально возможной величины. Это общество "счастливых" (одураченных) нищих!
Напротив, либерально-западное общество в принципе отказывается от давления на запросы и притязания своих граждан, предоставляя им право желать чего угодно. Свобода информации о роскошной жизни "альф" поднимает величину знаменателя "омег" до очень высокого уровня, соответственно этим сильно понижая величину дроби счастья. И хотя свобода деятельности позволяет большинству добиться наивысшей величины числителя, т.е. реального жизненного успеха себе (и стране), огромные запросы делают этих людей субъективно несчастными. - Это общество "несчастных" (информированных) богачей.
Сколь справедлива библейская притча о горькости плодов с древа познания! Получается, что объективное положение людей и их субъективные ощущения довольства и счастья находятся в парадоксальном несоответствии, даже противоречии. Реальное богатство и относительно большая степень равенства людей на Западе сопровождается горькими чувствами видимого неравенства и жизненной неудачи, в то время как реальная нищета и замаскированное неравенство на Востоке сопровождаются субъективными ощущениями "счастливой жизни"" и "морально-политического единства".
Так какое же общество лучше? Кем мы предпочитаем быть - богатыми, но несчастными от знания, или бедными, но счастливыми в своем неведеньи? Насколько я знаю, большинство моих знакомых предпочитает счастливую бедность - богатому несчастью, т.е. реальный социализм - трудной свободе. Однако для истории самым важным доводом является не столько совокупность желаний отдельных членов, сколько выживаемость самих стран различных типов в конкурентной борьбе-войнах. Успех в этой борьбе мог определяться то быстро возрастающим богатством и эффективностью западных обществ, то, наоборот, - дисциплиной и верностью "счастливых подданных" восточных деспотий.
Эволюцию этих двух типов обществ можно даже характеризовать как эволюцию двух биологических подвидов человеческого сообщества, если бы они не обладали возможностью взаимоперехода друг в друга. Ведь, как известно, в начале мировой истории преобладал восточный тип государств, а затем, по мере роста знаний и их материализации в технике, преимущество стал получать западный тип. Начав с небольшого ареала в античном Средиземноморье, потом в Западной Европе, западный тип общества теперь распространился по всему миру и хотя еще не овладел им полностью, однако эта тенденция "довлеющего западного ветра" совершенно очевидна.
Мы не будем сейчас рассматривать, как возникли эти типы обществ. Оба они имеют корни еще в первобытном догосударственном коммунизме. Важно, что они оба в принципе могут переходить друг в друга, пусть такие "перерождения" и случаются в истории редко.
Действительно, в любом западном обществе и для верхов, и для низов существует соблазн воспользоваться быстрым и радикальным методом решения всех социальных проблем с помощью насилия и отмены свободы. Верхам это нужно для избавления от утомительной повседневной борьбы за достигнутое первое место, для навечного закрепления своих привилегий; низам насилие нужно для принудительного уравнения с верхами. При любом моральном ослаблении западного общества, нарастания в нем противоречий, забвения изначальных традиций свободы, усиливается эта соблазнительность радикального принуждения; иллюзия ее неизбежности. И не важно, кто схватится за него первым - реакционный "верх" или реакционные "низы". Стоит только отменить свободу и пустить в ход насилие, как общество тотчас попадает в порочный круг революций и деспотий, восстанавливает великий циклический механизм существования восточно-социалистических деспотий.
С помощью пропаганды, "социального воспитания", подавления инакомыслия можно резко уменьшить запросы людей и добиться соответствующего "морально-политического единства" - но лишь временно! Как бы ни была отработана технология подавления, на сознание и запросы людей неизбежно воздействует и сама реальная жизнь, реальный числитель достигаемого успеха. И эта естественная, никому не подвластная правда жизни подрывает с течением времени любую пропагандистскую машину, расстраивает любую структуру принудительной власти с неотвратимостью закона роста энтропии. Реальная жизнь оказывается сильнее любой пропаганды и страха, туман рассеивается, и тогда у низов, осознавших свое реальное положение "омег", снова растут запросы и соответствующие им социалистические устремления к равенству. Но теперь, в условиях несвободного общества, социалистический идеал теряет либеральный оттенок и становится радикальным, насильственным. Такие устремления низов уже не могут компенсироваться постепенным ростом реального богатства каждого, как на Западе (мешает общая неэффективность общества, где отсутствует оптимальный подбор стратегий и способностей в ходе свободной конкуренции). Нарастающий хаос, ослабление машины власти и рост уравнительских аппетитов низов разрешаются бунтом, революцией, т.е. насильственным сломом всего строя жизни и попыткой осуществления реального равенства, уничтожения любой иерархии. Однако, общество без организации (т.е. без неравенства) - уже не общество, а равномерный хаос, разброд и разруха, смерть. И вот когда все оставшиеся в живых "участники великих событий", или, как в старину говорили, - "смуты", доходят до последней смертной черты, когда перед ними остается лишь один выбор: умереть в разрухе или восстановить самопринуждением порядок - наступает период реакции (в старых или новых формах - не важно). Старый принудительный порядок восстанавливается на новой основе. В краткое время революции и гражданской войны в стране осуществляется реальная свобода кровавой, военной конкуренции, в ходе которой выдвигаются новые люди, новые стратегии, вырабатывается новая, более эффективная иерархия, которой потом предстоит управлять страной и костенеть - вплоть до новой революции. Народившейся новой твердой власти с готовностью подчиняются недавний "революционный народ", истосковавшийся по привычной покорности, революционно-социалистические настроения уходят внутрь. В стране торжествует реакция - вплоть до нового распада.
И такие циклы, как показывает история азиатских деспотий, могут повторяться бесконечно. В таких условиях социалистические устремления масс не играют конструктивной роли, а только копят разрушительные силы под гнетом костенеющей власти, готовят революцию, т.е. попытку принуждения к равенству, которая обязательно выливается в новое принудительное неравенство, рабство. - Ужасна эта циклическая яма!
А теперь спросим себя: возможен ли обратный переход: превращение восточно-социалистического общества в либерально-западное? - История отвечает и на этот вопрос утвердительно. Пример эффективно работающих соседей, их реального богатства, прогресс собственных знаний, хозяйственного умения, инициативы, талантливость управителей, заинтересованных в росте реальной силы и богатства страны - все это толкает верх - к освободительным реформам, а низы принуждает требовать именно таких (либеральных, а не социалистических) реформ. И если страна и сверху, и снизу начинает согласованно работать над осуществлением либеральных реформ (де-факто и де-юре), то вместо нарастания энтропийного хаоса и распада эта страна постепенно переходит на рельсы свободного развития, год за годом закрепляя новые традиции свободной жизни. Однако как много должно совпасть сопутствующих факторов, чтобы осуществилась эта редкая удача!
Если в стране появится европейски цивилизованный верх при азиатски неразвитых низах, то любые попытки освобождения сверху лишь усилят хаос, увеличат возможность бунта-революции и прихода новой сильной диктатуры. Если же, напротив, развитые низы не найдут общего языка с упирающимися властями, дело снова дойдет до насильственной революции, а это снова грозит ввергнуть страну в круговерть несвободы. Но даже если и верх, и низы будут одновременно стремиться к реформам, но вместо постепенного ввода либеральных принципов соблазнятся революционно-социалистическими попытками, то переход страны на западные рельсы снова не состоится, либеральные реформы снова постигнет неудача.
Столь редкое сочетание необходимых факторов либерального перехода может обеспечить только постепенность и непрерывность усилий всех общественных слоев, осознание ими не только личных интересов, но и интересов всех прочих людей, их готовность к компромиссам и соглашению с другими. В этом переходе люди осознают преимущества свободной жизни и деятельности, осознают утопичность полного равенства, укрощают свою зависть ради общего блага, освобождаются от дурмана пропагандистского счастья ради реального роста общего богатства и ...практически вырабатывают навыки свободной жизни. "Либеральный переход" можно характеризовать как переход от общества пьяных к всеобщей трезвости. И этот тонкий процесс осознания, отрезвления, выздоровления от "алкоголизма покорности" должен проходить постепенно и естественно. Иначе - срыв и неудача!
И все же - возможность такого перехода имеется у каждого народа, какими бы деспотическими или коммунистическими традициями он не обладал. Но для этого все люди должны стремиться жить наиболее свободно и эффективно. Сегодня, в эпоху изумительных успехов знания и техники возможность либеральных переходов становится все более и более вероятной. Конечно, общество восточного типа, входя конкурентом в великое мировое сообщество, тоже вынуждено пользоваться новейшей техникой и развиваться, но в силу своей врожденной неэффективности и закостенелости, его развитие может идти только на базе заимствования, только в положении перманентной отсталости от западных обществ, обладающих внутренним источником развития - свободой конкуренции.
Чем дальше, тем труднее будет мириться с подобным врожденным отставанием любому народу!
Признав неустранимость социалистических настроений и оппозиций в любом общества и их возможную разрушительную роль, было бы неправильно ограничиться только этой отрицательной оценкой. Следует признать также, что в западных обществах естественная социалистическая оппозиция носит вместе с тем традиционный либеральный оттенок и играет важную конструктивную функцию. Как если бы перегретый пар вместо очередного взрыва-освобождения вдруг стал бы нормально работать в хорошо отлаженной паровой машине.
В системе свободной конкуренции именно "социалистическая" зависть индивидуумов, их стремление к жизненному успеху, к равенству с "альфами", является тем движущим началом, которое обеспечивает наибольшую работу каждого и всех вместе, продвижение к оптимуму всего общества. При отсутствии пропагандистского дурмана и наличии трезвой самооценки у людей остается только одна возможность - реально повышать свой числитель в дроби счастья и добиваться успеха согласно своим способностям и удаче.
Без устремленности людей к личному жизненному успеху, без социалистического инстинкта - не было бы никакого развития, прогресса, а лишь застой и вырождение. Можно сказать, что если свобода конкуренции обеспечивает условия нахождения наиболее эффективного общественного состояния, то социалистические устремления людей к равенству с элитой обеспечивают сам стимул и цель всего общественного совершенствования, технического и социального прогресса. Эту мысль в свое время замечательно кратко сформулировал Э.Бернштейн: "Цель - ничто, движение - все". Именно так: значение социалистического идеала, как реально осуществимой модели общества, с современной точки зрения - почти нулевое, зато значение его как общественной, стимулирующей прогресс силы - громадно и всеобъемлюще. Не достигая собственной цели равенства, социалистические устремления людей в условиях закона и свободы устраняют неэффективность уже сложившегося неравенства, изменяют его на более эффективное... Правда, такое возможно только в условиях свободы. А поскольку даже в западных государствах имеются автократические, деспотические тенденции, то временное соединение социализма с государственным принуждением (например, излишняя централизация управления, зарегулированность экономики или даже частичная ее национализация и т.п.) и там приводит к столь же временному понижению общественной эффективности.
Однако в целом, роль рабочего и социалистического движения в западных странах, на мой взгляд, глубоко положительна. Особенно важно его значение как одной из ведущих причин технического прогресса.
Конечно, сам рост знаний о мире следует отнести за счет естественного жизненного инстинкта к овладению внешней средой. Но почему самым основным выражением научного прогресса в наше время стал именно технический прогресс? - Достаточно вспомнить, что основным измерителем технического прогресса является рост производительности труда, чтобы понять основную причину: стремление людей избавиться от отчужденного труда и переложить его тяжесть на машины, а также стремление повысить оплату своего труда и тем самым приблизиться к жизненному стандарту элиты. А когда это стремление находит свои организационные профсоюзные и партийные формы, то становится постоянно действующим стимулом технического, а через него - и научного прогресса.
Производительность труда, жизненный уровень, эффективность и качество жизни людей повышается, а вот осуществляется ли в ходе такого развития сам социалистический идеал постепенной уравнительности? История говорит - да...
Ведь у западных обществ по мере развития открывается возможность реального уравнения своих граждан на уровне "альф", т.е. реального осуществления их социалистических чаяний. Такая возможность появляется, когда часть общественно необходимой, но примитивной, "омежьей" работы, можно передать из труда людей - вовне, не членам общества, не людям, а, допустим, рабам, этим "говорящим орудиям", "человекоподобным машинам". При этом бывшие "омеги"-плебеи становятся почти равными по положению прежним "альфам"-патрициям и объединяются одним высоким званием свободного (например, римского) гражданина. Так, античные республики осуществляли реальный социализм-коммунизм для своих сограждан за счет рабов-варваров, а белые плантаторы Северной Америки и Южной Африки - за счет рабов-негров. Однако такое социальное "достижение идеала" - внутренне непрочно. Варвары и негры лишь временно могли себя чувствовать прирожденными "омегами", покорными "говорящими орудиями". По своей генетике рабы оставались людьми, способными к развитию и осознанию своего ужасного положения. И тогда неожиданно прежние свободные и почти коммунистические по свободе и изобилию античные общества вдруг оказываются громадными деспотиями свободного меньшинства над массой рабов. В поисках спасения демократия сменяется тиранией, греческие республики - Александром Македонским, республиканский Рим - императорским. Так, погнавшись за миражом реального осуществления социалистического равенства в условиях свободы, на основе эксплуатации "говорящих орудий", эти общества также гибли. Ибо нельзя строить счастье одних на несчастии и рабстве других людей.
Положение изменилось лишь в новое время, когда западная цивилизация вступила на путь эксплуатации не людей, а машин, этих действительных, прирожденных рабов, когда метод выделки машинообразных роботов из людей стал заменяться сотворением человекообразных машин из нечеловеческой природы. Вся новая история - это история развития научного прогресса, основанной на нем техники и связанного с ними свободного предпринимательства, капитализма. И чем дальше продвигается западная цивилизация по этому пути, тем больше грубой, низкой, нечеловеческой работы передает она машинам, тем больше сближает она людей на достающихся им в удел творческих видах работ, тем больше уравнивает своих граждан на положении прежних "альф".
Именно на выявлении этой исторической тенденции и основано предсказание коммунистического будущего всего человечества, сделанное поздним марксизмом. Коммунизм (социализм) характеризовался при этом, как "скачок из царства необходимости материального производства в царство свободной деятельности", как уход человека из производственного процесса, как освобождение от нечеловеческого, отчужденного, несвободного труда.
В экономических категориях эта тенденция может быть обозначена как преимущественный рост капитала (или прибылей капиталистов) в сравнении с ростом зарплаты или, по выражению Маркса - в "росте органического строения капитала". Взаимозаменяемость труда и капитала в каждый исторический момент, конечно, является ограниченной, но, по мере технического развития - расширяется. И существуют веские соображения, что в не столь уж далеком будущем эта взаимозаменяемость станет полной, т.е. машины смогут заменить в производстве работников, лишив их, естественно, зарплаты. Эти основания - философский материализм, отрицающий непознаваемость любого природного объекта, в том числе и человека (конечно, при этом речь идет не об абсолютном познании бесконечного человеческого мира, а о познании относительном, но достаточном для практического моделирования его производственных функций на машинах). На протяжении всей новой истории мы видим, что человек перекладывает на машины сперва однообразный и грубый физический труд, затем квалифицированный физический труд, потом - счет и контроль, а сейчас на очередь дня становится моделирование творческих функций человека.
В симбиозе "человек-машины-природа" все большую часть работы начинает выполнять второе звено, а человек все больше становится "альфой" над своими неорганическими или неодушевленными помощниками. Само человеческое общество все больше становится сообществом "альф-управляющих", новой Античностью над механическими рабами. Однако становятся ли люди более равными между собой в ходе этого технического прогресса? - Ведь именно от этого зависит, прежде всего, их субъективное чувство счастья? Могут ли люди становиться более равными друг другу, если продолжает работать механизм выявления разных способностей в свободной конкуренции?
Мне кажется, что - да... И раньше, и теперь, когда обществу необходимы люди, занимающиеся тяжелым, однообразным, низким, нечеловеческим трудом, сам этот труд подавляет и воспитывает чрезмерную разность человеческих способностей. Но, чем больше человек освобождается от этого гнета нелюбимой, отчужденной работы, чем больше в удел ему достается творческих функций, тем больше разворачивается все естественное богатство способностей каждого человека. Конечно, неравенство способностей останется навсегда, но в будущем оно будет освобождено от искажений производственной нуждой и приведет к естественным различиям разных способностей, а общество в целом приблизится к максимальному равенству - не механическому, не принудительному, а к свободному равенству разных свободно развитых человеческих способностей.
Зададимся, однако, вопросом: А что будет, когда наступит момент "X" и машины станут способными выполнять все человеческие работы, вплоть до самых творческих? Будет ли тогда человек устранен от производства на манер устаревшей производственной машины? И что он будет делать вне производственного труда?
Если "да", то будущее людей после момента "X" рисуется осуществленным социализмом, вернее - коммунизмом. Освобожденные от обязательного труда, люди получают возможность свободной деятельности по собственной прихоти и способности, а свои материальные и прочие потребности будут удовлетворять за счет даровых плодов работы автоматической производственной базы. Так сбывается старый лозунг: "Труд - по способности, блага - по потребности", а прежний денежный механизм распределения упраздняется. Правда, в этом случае человечество оказывается устраненным от дальнейшего участия в научном и техническом прогрессе, перехваченном самой производственной базой, этим, по выражению Теяр де Шардена, будущего "Сверх-человека". На долю фактически паразитирующего человечества тогда останется лишь одна функция - быть главной целью, главным потребителем плодов работы автоматического производства, этого "Сверх-человека". Ведь в отличие от рабов прошлых веков, "Сверх-человек" будущего является истинным, прирожденным, вернее, сконструированным рабом ("Сверх-рабом"), который вне службы своему хозяину превращается в металлолом. Будущей "революции роботов" людям нечего опасаться, если тщательно разрабатывать и досконально соблюдать правила техники безопасности.
Сумеет ли человечество удовлетвориться лишь искусством, поэтикой, философией, спортом и прочими свободными занятиями? Сумеет ли избежать лени, физического и нравственного вырождения в тепличной атмосфере абсолютного благополучия, созданного "Сверх-рабом". Не прийдет ли общество к распаду и гибели, если устранить тяжесть и опасность прямого контакта с внешним неорганизованным миром? - На эти вопросы у меня нет ответа... Не выработал даже для себя.
...До недавнего времени я считал наиболее правдоподобным именно такое коммунистическое будущее, как следствие научно-технического прогресса, а себя причислял к людям, верящим в коммунистическое будущее самостоятельно развивающихся, т.е. капиталистических стран. На этой основе я продолжал себя считать коммунистом, хотя и сознавал, что большинство людей, так себя называющих, ни за что не признают, что сегодня именно капиталистический Запад строит будущий свободный коммунизм, что коммунист в своей тактике должен быть, прежде всего, буржуазным демократом...
Однако я никогда не забывал и о нерешенности всех этих вопросов, о неясности других моментов. Поэтому теперь следует рассмотреть доводы за отрицательный ответ на вопрос: "Уйдут ли люди из производства после момента "Х"? Доводы за ответ: "Не уйдут":
Первый из этих доводов мы уже упомянули - без участия в производстве человечество деградирует и погибнет. Другой состоит в том, что для производства всегда будет необходим, наряду с отчужденным, и чисто человеческий труд. И сейчас есть такие виды труда. Например, чтобы писать художественные книги, надо быть, прежде всего, настоящим человеком. Чтобы знать хорошо человеческие способности (а это уже производственная функция), надо их глубоко понимать, т.е. быть самими людьми, со всеми их достоинствами и недостатками.
Создавать машины, способные выполнять столь "человеческие функции" - значит создавать других людей, пусть из неорганических материалов, это не важно. Однако искусственное или естественное происхождение, органический или неорганический состав тела - в общении между людьми это не имеет принципиального значения, как не играют сегодня роли национальное происхождение и цвет кожи... Бесплодность же современных евгенических дискуссий о том, каких людей следует считать лучшими, а каких - худшими, показывает, что "искусственные люди" не будут иметь никаких особых преимуществ перед обычными людьми. Только трудности происхождения...
Получается, что после момента завершения второй промышленной (кибернетической) революции, после момента "X" в производстве все равно останется за людьми часть важной, чисто человеческой работы. Люди всегда будут нужны "Сверх-рабу". Но эта необходимость потеряет характер неотчужденного, вынужденного труда. Наградой за чисто человеческую работу явится сама эта работа, как первая потребность, за которую, видимо, излишне платить деньги. Мы снова приходим к осуществлению старого коммунистического идеала, но уже на основе оптимистического убеждения в свободной, полноценной и нескончаемой производственной деятельности людей. Но как же будут распределяться между людьми производимые "Сверх-Рабом" продукты? Ведь человеческие потребности в любую данность времени - принципиально безграничны и ненасытимы, а производительные ресурсы и мощности в этот же момент времени - обязательно ограничены, конечны (об их безграничности можно говорить только в бесконечном времени). Употребляемое во многих коммунистических программах "материальное изобилие" для свободных обществ принципиально невозможно (в реальных социалистических обществах пока реально существует лишь изобилие со знаком "минус", т.е. дефицит). Какие б материальные блага мы не взяли, даже самые распространенные и производимые уже сейчас совершенно автоматически, самой природой, они не могут распределяться "по потребности". Обычная вода - и за ту мы платим в городе, не говоря уже о пустыне. Пожалуй, только воздух можно отнести к благам, распределяемым по потребности, да и то, если речь не идет о "свежем" или "морском" воздухе и т.д.
Другое наиболее типичное предложение способа распределения продукции при коммунизме - поровну, по карточкам. Но, как известно, любая карточная система не может предусмотреть все многообразие человеческих потребностей: получив карточки поровну, люди тут же начнут ими обмениваться, торговать и превращать их в примитивные деньги. На таком рынке будут обмениваться и плоды свободной деятельности людей: художников, писателей и т.д.
Так мы снова приходим к необходимости сохранения в будущем денежного хозяйства, как единственно приемлемого механизма распределения ограниченных благ. Даже окончательное освобождение человека от принудительного труда, от нечеловеческой работы не уничтожает денежных рыночных отношений, для обмена результатами своей свободной деятельности и плодами работы автоматического производства, распределяемыми поровну. Общество будет богаче и свободнее, чем сейчас, оно будет давать возможность каждому работать по желанию и способностям, а материальные блага (в том числе и роботов-помощников для своей деятельности) от автоматического общественного производства (Сверх-Раба) - получать поровну с последующим распределением на рынке. Это будет совокупность людей, не связанных принудительной дисциплиной совместного труда и подчинения. Они будут работать только сами или с помощью автоматов-роботов, этакими промышленными фермерами на американский манер. А если захочется работать совместно - зависит лишь от взаимного интереса, без всякого подчинения, ибо для подчинения в любой момент можно будет найти или изготовить подходящего робота.
Таким образом, мое представление о будущем совпадает с анархо-коммунистическим идеалом: люди трудятся добровольно в децентрализованном производстве при одновременном существовании общественного автоматического хозяйства, освобожденного от принудительного труда; люди свободны и богаты, а обмен между ними результатами собственной личной деятельности будет стимулировать их творчество и развитие.
Будет ли это общество коммунизмом? Или подобная общественная модель без отчужденного труда, но с деньгами и рынком надо называть капиталистическим? - Чем больше я думаю над этим, тем больше склоняюсь к мысли, что будущее общество можно будет называть и тем, и другим именем... Буржуазно-коммунистическим или еще как-нибудь иначе... Мало того, по-видимому в этом будущем обязательно сохранится и различие способностей, и жажда жизненного успеха, и конкуренция, и социалистическое стремление к равенству, и либеральное отстаивание свободы. Теперь мне это кажется даже самоочевидным: ведь если либеральные и социалистические устремления заложены в человеческой природе на уровне глубокого инстинкта, на уровне противоречивых сторон самого главного - стремления к выживанию, то их борьба друг с другом принципиально неустранима в человеческой истории, как неустранима человеческая биология и сама жизнь. И потому вечны либеральные и коммунистические идеалы.
Долгими годами, с большим трудом размышления о коммунизме приводили меня к этим выводам. Нет более трудной темы, косноязычие и недостаток логики захлестывает, почти невозможно найти единомышленника в этой неразберихе. И все же надо думать, просто необходимо...
Как и большинство сверстников, я воспитывался в коммунистической вере, отец у меня член партии, сам я долго верил в коммунизм и в будущем мне хотелось бы продолжать называть себя этим именем (не люблю не мотивированных, не выстраданных измен своей вере), а сейчас я и сам не знаю - имею ли на это право? Могу ли я называть свои сегодняшние взгляды - коммунистическими? 20. II. 1976г.
Эту статью я показывал известному диссиденту социалистического направления и редактору независимого журнала "XX век" - Р.А.Медведеву с пожеланием принять участие в обсуждении проблем сути социализма, поднятых работой Шафаревича. Я надеялся, что журнал Р.А.Медведева широко развернет дискуссию на столь важную для всех нас тему, уважительным отношением к несоциалистическим оппонентам создаст атмосферу идейных споров и осмысления. Однако этим надеждам не суждено было сбыться: возможно, из-за внешних обстоятельств, но скорее - "по научным соображениям": позиция Шафаревича, по мнению Медведева, не заслуживала серьезного обсуждения! Во всяком случае, к моей инициативе Р.А. отнесся в целом отрицательно. В моей работе он нашел слишком мало полемики с Шафаревичем и слишком мало научности (Его слова: "То, что Вы написали - это всего лишь еще одно изложение личных представлений о социализме, коих написано уже уйма"). В детали и обсуждения со мной, Р.А., конечно, не входил. С огорчением я убедился, что даже представители близкого мне либерально-социалистического направления в диссидентстве способны проявлять узость, присущую как партийным активистам, так и профессиональным ученым.
Думаю, что в этом Р.А.Медведев не одинок, далеко не одинок, что ужасно. Это мешает главному - развертыванию в нашей среде плодотворных споров и дискуссий, того материала, коим должно питаться растущее самосознание народа. Разве полемика нужна, чтобы "раздавить" Шафаревича или Медведева? Разве нам нужна академическая наука, способная выявить формализованную истину о социализме (когда она ее выявит? Через сколько сотен лет?), т.е. о коренном идеологическом, мировоззренческом вопросе нашей жизни? Да разве здесь возможна однозначность? А без однозначных и общепризнанных законов какая же может быть наука? - Нет, как философия, как религия, так и вопросы о сути свободы и равенства, либерализма и социализма, о сути жизни человеческой не относятся к чистой науке, и тратить силы в бесплодных попытках однозначного разрешения вечных вопросов с помощью очередных терминологических ухищрений я не хочу. Лучше буду просто излагать свои размышления и пытаться убедить в их справедливости людей, в ответ выслушивая их соображения. Может у нас так что-то и получится...
| предыдущая | оглавление | следующая |
