предыдущая оглавление следующая

В. Сокирко

Самиздатские материалы. 1981-1988гг.

"Правда и беда диссидентов", 2.05.83

 (показания по делу, возбужденному перед советскими читателями сборником "С чужого голоса") - письмо в издательство "Московский рабочий".

Предварение. В 1982 году Вами был издан сборник очерков по материалам судов последних лет над диссидентами ("С чужого голоса", сост. М.В.Пучковский, М.: "Московский рабочий", 1982). Этой книге, судя по оказанному вниманию, придается важное значение: газеты помещают перепечатки из нее, публикуются рецензии, а также читаются лекции, проводятся политзанятия с ее использованием.

Таким образом, действия инакомыслящих, уже осужденных в уголовном порядке, в настоящее время вынесены на широкий суд советской общественности. Однако если суд использовал для обвинения формулы ст.70 и 190-1 УК РСФСР о "заведомо ложных измышлениях, порочащих советский общ.и государственный строй", то в опубликованной книге главное обвинение выражено ее названием: "С чужого голоса", т.е. с голоса зарубежных радиостанций и разведслужб. В глазах нашего общества такое обвинение весьма позорно и в принципе способно нанести существенный вред обвиняемым. Относиться к таким обвинениям равнодушно нельзя.

Как известно, советские инакомыслящие никогда не возражали против публичного обсуждения их воззрений. Более того, они всегда настаивали на принципах гласности, в том числе и в суде над собой. Но любой суд, если он считает себя справедливым и объективным, должен дать возможность высказаться как обвиняемым, так и их защитникам. Без этого нет суда, есть лишь "судилище", публичная расправа одних без права других на защиту. Следовательно, выдвинув обвинения "с чужого голоса", издательство должно предоставить читателям и контрдоводы обвиняемых и их защитников. В противном случае результаты Вашей инициативы окажутся противоположными задуманным, общественность осудит, прежде всего, издателей. Поэтому необходимо обратиться к самим обвиняемым (многие из них сейчас отбывают сроки заключения) с просьбой ответить на обвинения изданного сборника и опубликовать эти ответы – таким же тиражом и без изъятий. Такая публикация была бы не только свидетельством Вашей порядочности и справедливости, но и Вашего уважения к разуму и объективности советского читателя, доказательством расцвета свободы и демократии в СССР и, пожалуй, лучшим опровержением обвинений в адрес советского строя.

Некоторых из упоминаемых в сборнике лиц я лично знаю, представляю мотивы их действий, не говоря уже о себе самом. Ко мне самому суд и изданный сборник отнеслись довольно сдержанно. Первый – приговорил лишь к условному наказанию, второй – избавил мои статьи от обвинений в клевете. Это дает мне повод для личной благодарности, но не избавляет от необходимости дать свидетельские показания по возбужденному издательством делу – потому что истина всего дороже, потому что обвинения касаются многих замечательных людей, которыми я восхищался многие годы, потому что дело касается судеб страны и мира.

Прошу опубликовать мои показания под названием "Правда и беда диссидентов" – отдельно или в сборнике, в дискуссионном порядке или каком ином, с комментариями или без них – и согласно общепринятым правилам. В случае несогласия прошу известить меня о причинах такового и вернуть рукопись.

***

21 очерк по материалам судов 1980-81 гг. сгруппированы в сборнике по трем разделам: 1) суды над правозащитниками; 2) суды над активистами движения евреев за выезд; 3) суды над религиозными активистами.

Как атеист я недостаточно знаком с нашей религиозной оппозицией, в еще меньшей степени – с еврейским движением. Таким образом, мои показания будут касаться обвинений и обстоятельств, описанных в пяти очерках первого раздела, да и то не всех.

Первый очерк (М.Юрченко "Едкий вкус "цветной капусты") обвиняет "Фонд помощи политзаключенным" и его первого распорядителя А.Гинзбурга. С последним я практически не был знаком, в пожертвованиях на помощь семьям политзаключенным принимал лишь эпизодическое участие в конце 60-х годов. Когда же Фонд стал практически солженицынским и сбор отечественных средств прекратился, проблемы ушли от меня еще дальше.

Так что, оказавшись в тюрьме, я даже не знал, что моей семье"Фонд" стал помогать, и довольно существенно, помимо непосредственной и еще более трогательной помощи друзей. Эта неосведомленность (я знал только, что четверо моих детей остались без отцовской зарплаты), стала источником моих дополнительных терзаний, невольным фактором давления и одной из причин моего отказа принимать в тюрьме продуктовые передачи и денежные переводы от семьи (а, как известно, в Бутырском изоляторе на питание подследственного тратится около 10 рублей в месяц + на 10 рублей можно купить продуктов в тюремном ларьке + месячная продуктовая передача такой же стоимости). После семимесячного заключения я публично благодарил в заявлении для западных читателей всех, кто оказал помощь моей семье в это время, имея в виду, конечно, и "Фонд помощи политзаключенным". Кстати, об этой моей благодарности сообщается и в сборнике "С чужого голоса" (стр.65). Естественно, что я не могу сказать ничего плохого о "Фонде", когда он помогал и помогает иным бедствующим людям. И препятствовать этому, самому по себе благородному делу – нехорошо.

Не скрою, однако, что и на меня влиял основной довод М.Юрченко: средства "Фонду" могут поступать на западе от ЦРУ через подставные организации. Поэтому еще загодя, перед арестом я не советовал пользоваться этой помощью, боясь ложной зависимости. Моя семья поступила по-иному, и сейчас я думаю, что она была права: кто бы ни подавал помощь, раз она не связана ни с какими условиями – она чиста и ни в коей мере не подорвала нашего советского патриотизма и независимости позиции. Поэтому за нее я только благодарен – даже если это были деньги не только Солженицына и иных безупречных пожертвователей, а например, ЦРУ. "Деньги не пахнут" – это правильно. Важно самим не влезать в дурно пахнущие дела.

После окончания следствия и освобождения из тюрьмы сотрудники КГБ настоятельно рекомендовали мне отдых с семьей в Подмосковье – для поправки здоровья и самоизоляции перед судом. Я ответил согласием, приняв 200 рублей для оплаты двухнедельного пансионата. Последующие же упреки некоторых знакомых: "От "Фонда" помощь брать не хотел, а от КГБ – взял", – я отверг: могу принять помощь, если нуждаюсь, но это не означает ни продажности, ни поступления на службу куда бы то ни было, не означает потери независимости.

Мне очевидно, что в стране есть и, видимо, будут политзаключенные и их семьи, нуждающиеся в помощи. Лучше, если эта помощь будет опираться на внутренние, отечественные средства, совершенно легальные, с публикацией источников пожертвований (как это было принято до революции). Тогда подозрения, что средства для "Фонда" дают западные разведслужбы в плохих целях, будут рассеяны (или доказаны на фактах, а не голословно, как сейчас)… Гласность и поощрение именно отечественной филантропии – только они могут закрыть сферу для действий разведслужб.

Очерки А.Стангова "В круге девятом" и Б.Антонова "Синдром клеветы" посвящены судам над Ю.Орловым и И.Гривниной, с которыми я не знаком, но гражданскую деятельность которых чрезвычайно уважал – ценил и Группу по контролю за выполнением Хельсинских договоренностей, основанную Орловым, и Комиссию по контролю за злоупотреблениями психиатрией, в которой, видимо, работала Гривнина. Конечно, можно оспаривать те или иные эпизоды деятельности этих самодеятельных групп, даже осуждать их ошибки, но абсурдно само предположение, что такая деятельность по общественному контролю – в принципе незаконна и противоправна… Неужели так уж невозможны недостатки и даже ошибки в практике выполнения Хельсинских договоренностей? И кому нужен запрет такого контроля? Логичен ответ: запрет на контроль нужен тем, кто на деле не желает выполнения договоренностей и международных норм.

Мне хочется верить, что у нас психиатрия не используется для целей подавления инакомыслящих и изоляции их в домах сумасшедших. Но разве не возможны здесь ошибки? Разве нет соблазна объявить неугодного и неудобного человека сумасшедшим? И разве за этим не надо следить общественности? Для меня достаточно только одного примера, чтобы оправдать необходимость такого контроля. Известный советский инакомыслящий генерал Григоренко (о котором упоминается на стр.38 сборника – и отнюдь не в качестве сумасшедшего) – был дважды помещен в дома умалишенных, при Хрущеве и при Брежневе. Я знаком был с П.Г.Григоренко и до, и после второго "запрятывания". Более спокойного, психически здорового, уравновешенного человека я не видел – а его объявляли ненормальным и держали в лечебном заключении до "исправления". И разве несправедливы были протесты против этого вопиющего случая?

А совсем недавно Мосгорсуд осудил на тюремное лечение моего коллегу по редактированию журнала "Поиски" – В.Л.Гершуни, хотя перед этим сам следователь Гершуни убеждал меня на допросе, что его подследственный здоров и участь осужденного на бессрочное тюремное лечение ему не грозит… А с другой стороны, кому не известно, что сами подследственные иногда соглашаются "закосить", т.е. симулировать сумасшествие, чтобы вместо лагеря получить больницу, где и симулировать через какое то время "выздоровление"… И следователи при этом часто играют совсем не пассивную роль. Так почему же мы заранее исключаем возможность ошибки во вред обвиняемому?

Наша печать сообщает про такие случаи на Западе. Почему же мы отрицаем возможность таких нарушений у нас?... Охотно бы поверил, что в нашей стране нет ни одной преступной госпитализации, но для этого необходимо, чтобы независимые группы могли контролировать и гарантированно сообщать обществу о прецедентах и возникших подозрениях, требуя их тщательной проверки. Думаю, как раз обращения ряда диссидентов к мировым конгрессам психиатров привело к участию зарубежных ученых в проверке ряда советских психиатрических учреждений, анализу сомнительных случаев и действительному уменьшению эпизодов насильственной госпитализации здоровых людей. Поэтому их следует благодарить не только за избавление советских психиатрических заведений от грязных подозрений, но всего общества от прежних страхов. Однако участники Комиссии по психиатрии до сих пор сидят в заключении якобы за клевету, в их числе врач Л.Терновский, упоминаемый сборником на стр.63 (сейчас он на высылке). Я его знал, как замечательно доброго, скромного и честного человека, обвинять которого в клевете так же абсурдно и преступно, как обвинять Григоренко в сумасшествии.

Однако повторяю, что с деятельностью этих групп инакомыслящих я почти не знаком. Зато я хорошо знаю Т.М.Великанову, героиню очерка А.Астангова "Суд идет", я был причастен к "Хронике текущих событий", в издании которой Т.М. обвинили, а также был членом редколлегии журнала "Поиски", осуждению которого посвящен очерк Т.Гладкова "Куда заводят "Поиски"?" Обвинениям этих двух очерков я и намерен посвятить свои главные показания.

В отличие от некоторых моих знакомых, отнесшихся к сборнику "С чужого голоса" с брезгливостью, как к произведению "наемных писак", я считаю, что он дает повод для обсуждения и выяснения общественно важной истины. Хотя я категорически не согласен с очень многим в этом сборнике, хотя меня возмущает несправедливое и оскорбительное отношение ко многим хорошим людям, до сих мучающимся в заключении,- несмотря на это, я хочу приветствовать само начало общественного обсуждения этой темы, в ходе которого, возможно, будут поколеблены два общественно-вредных взгляда: с одной стороны, что любое инакомыслие в нашей стране есть результат западного влияния и происков ЦРУ, а с другой стороны, что любая критика действий диссидентов есть служба КГБ. Конечно, обе тайные службы существуют и активно действуют, но нельзя же к ним сводить всю нашу идейную и общественную жизнь! Напротив, надо уменьшать влияние этих организаций, а для этого есть лишь одно средство – гласность, открытое обсуждение и опровержение. Сборник "С чужого голоса" пытается доказать, что советские инакомыслящие – лишь вольные или невольные агенты ЦРУ. Я вижу, что это и убеждение многих простых людей и от него не следует отмахиваться, а нужно основательно и публично разбирать. Я не надеюсь, что мне это удастся, а хочу только способствовать такому общественному разбирательству своими показаниями и соображениями.

1. Нужна ли советскому обществу "Хроника текущих событий" (о Татьяне Михайловне Великановой)?

И суд, и сборник считают Т.М.Великанову основным издателем ХТС (так сокращается в сборнике название "Хроника текущих событий", я же в дальнейшем предпочту более привычное и разговорное сокращение "Хроника"). Сама Т.М. отказалась от показаний, и потому я просто приму сейчас на веру это утверждение, тем более что оно не противоречит и моему личному впечатлению о причастности Т.М. к "Хронике". Пусть будет так. А что же касается обрисовки облика, характера и мотивов действий Т.М., то сборник допускает возмутительные опорачивания, которые невозможно оставлять без отрицания. Но сначала я процитирую все, что сказал А.Астангов о Т.М., похожее на правду.

"Великанова Татьяна Михайловна, рождения 3 февраля 1932 года, уроженка города Москвы, русская, гражданка СССР, беспартийная, ранее не судимая…" (с.29)

"Она ходила в советскую школу, училась по советским учебникам, смотрела советские фильмы, читала книги советских писателей. Не гены, а окружающая среда, как мы знаем, служат доминантой в определении мировоззрений человека". (с.31)

"А поначалу все было, как у других. В 17 лет пошла Таня по призванию в МГУ на механико-математический факультет. В 54 г. окончила курс и поехала в "глубинку" учительницей математики… Вернулась в Москву, поступила в Центральный экономико-математический институт Академии наук СССР. Великанова, будучи младшим научным сотрудником, "характеризовалась положительно" (с.32)

"Да, она была математиком. Заведуя группой Вычислительного центра Главмосавтотранса, принимала участие в ряде разработок, имевших практическое значение для совершенствования планирования перевозок грузов" (с.34)

"Но, получив три выговора в трудовую книжку, увольняется по собственному желанию (с.35)… поступает в хирургическое отделение детской больницы (санитаркой) (с.35). В мае 1978г. расстается с работой в хирургическом отделении" (с.36)

"Первые выпуски "Хроники текущих событий" вышли за подписью (??) Великановой и других членов "Инициативной группы" в 1969 году… встала на стезю "международной деятельности и обличительства" (с.34), "была душой и сердцем "Хроники текущих событий", осуществила почти единолично (?) 25 выпусков.

"Целых 10 лет западная пропаганда славила Великанову (с.34)… Она вошла в одну обойму с Солженицыным и Сахаровым, подписывала целый ряд широковещательных обращений, заявлений, протестов, петиций" (с.38)

"Создатели "Инициативной группы по защите гражданских прав" торжественно заявляли, что намерены распространять свои "независимые убеждения" любыми законными средствами"… В обращении "В Комитет прав человека ООН" члены группы не только подтвердили свое намерение, но и поклялись, что не ставят перед собой цель оклеветать советский строй или, тем более, действовать в целях его подрыва" (с.25)

"В 1975 году эмигрировали зарубеж два брата и сестра Великановой (с.31)… Из СССР были выдворены некоторые корреспонденты и дипломаты, которые помогали Великановой в пересылке за рубеж… информации" (с.36)

"Ничто ее не образумило, даже арест сообщников… Предостережение не помогло, не остановил и ряд обысков, возбуждение уголовного дела" (с.34)

"И вот суд (август 1980г.) по ст.70, ч.1 УК РСФСР – за "антисоветскую агитацию и пропаганду с целью подрыва сов.власти"… "Женщина, лет 50-ти, которая хочет казаться… гораздо более спокойной и значительной, волевой, до конца убежденной в своих взглядах… Вины своей она решительно не признает" (с.29) "Приговор: "Учитывая возраст и состояние здоровья Великановой Т.М., а также то, что до своей преступной деятельности она длительное время работала, вырастила троих детей, ранее не была судима… суд назначил ей наказание: четыре года лишения свободы в исправительно-трудовой колонии со ссылкой после отбытия наказания на пять лет". (с.39)

В разрывах вышеприведенных цитат я выпустил, главным образом, авторские оценки: "нелегальный, клеветнический, брызжущая злобой ко всему советскому" и т.п. Главные обвинения суда: распространение заявлений и информации о правонарушениях в СССР на Западе и в радиопропагандных голосах - "Свобода", "Голос Америки" и др., призывающие к "вмешательству империалистических держав во внутренние дела СССР", "нелегальные связи с заграницей"… "последние годы жила на средства от заграничных соучастников"… Сообщается также, что на суде были выявлены уголовники, которые в "Хронике" были именованы "жертвами нарушений прав человека", а на деле сидели за уголовные преступления "или "вообще не судились". Из других глав сборника явствует, что Великанова и другие диссиденты играли волей-неволей роль агентов ЦРУ, за что получали из "Фонда" ЦРУшные деньги и следовали армейским руководствам США о ведении психологической войны, например, наставлению М 33-5:

"Можно допустить, что Орлова, Гримма или Великанову не знакомили с этим наставлением. Но своей деятельностью они неукоснительно следовали его параграфам" (с.300).

Правда, А.Астангов в качестве причины правозащитной деятельности Т.М. выставляет не вербовку агентами ЦРУ, а свои выдумки о существовании в семье ее родителей "культа Запада, преклонения перед западным образом жизни, неприятие всего советского" (с.32), а также о ее характере: "нетерпимость к людям, переоценка собственной личности и своих способностей, расчетливость, замкнутость, скрытность, подозрительность, нелюдимость, честолюбие, желание играть первую скрипку…" (с.33). А на суде оказалось, что "глаза ее мечутся, тяжелая (??) челюсть судорожно сжимается… запотевают очки… взвинчена, напряжена, свое отчаяние подавляет неистовой яростью, сквозит фанатизм и ненависть к тем, кто судит ее…" (с.29).

Все эти авторские характеристики прямо противоречат и правде, и тому, что Астангов сам сообщает о скромной, трудолюбивой женщине, вырастившей троих детей… Сам этот "литературный разрыв", ощущаемый даже необъективным или неискушенным читателем, убеждает в обратном: не верь написанному, на деле все не так. Об этом я могу свидетельствовать.

Я познакомился с Т.М. и ее семьей в 1967 году в походе по Прионежью на дороге между Варваринской церковью и Усть-Няндомской часовней, сойдясь с ней и ее спутниками в большом интересе к русской природе и русской памяти. Ни о каком низкопоклонстве перед Западом во всей многочисленной семье известного ученого-гидролога Великанова, где Таня была старшей сестрой в многодетной семье, не было и речи.

Остается фактом, что несмотря на угрозы ареста и предложения выехать, чтобы не попасть в тюрьму, Т.М. отвечала и, наверное, отвечает до сих пор отказом! Ничего себе: "любитель западных благ", выбирающий вместо свободы в эмиграции лагерь и фактически смерть на Родине!

Всегда считал Т.М.Великанову патриоткой России и сейчас у меня нет оснований утверждать иное.

Ни о каком диссидентстве в 1967 году мы еще не знали. Но в 1968 году сначала мир, а потом и страна услышали по западному радио обращение к мировой общественности П.Литвинова и Л.Богораз с протестом против суда над Галансковым, Гинзбургом, Добровольским и Лашковой за сбор материалов по более раннему суду над писателями Синявским и Даниэлем. Я не помню, как именно протестовала мировая общественность (среди деятелей культуры было много и западных коммунистов), но в гораздо большей степени это обращение повлияло на нас самих, показав всем, что в нашей стране можно открыто протестовать, оставаясь на свободе. Многие сотни людей подписались в тот год под открытыми письмами и протестами, направленными в высшие органы страны. Среди них был и я.

В этот же год открыл нам и миру свои взгляды ак.Сахаров в записке, отвергнутой ЦК, но подхваченной Самиздатом. Тогда же стал выходить и самиздатский сборник "Хроника текущих событий" под девизом защиты прав человека и под защитой п.19 Декларации прав человека, подписанного Советским Союзом,- о праве человека на свободное распространение идей и информации вне зависимости от государ.границ.

А в конце августа состоялась демонстрация на Красной площади против ввода войск в Чехословакии. Пятеро демонстрантов были осуждены, среди них и муж Т.М. – К.Бабицкий. В октябре 1968 года он был приговорен к трем годам ссылки по ст.190-1. Пожалуй, с этого суда и началась диссидентская жизнь самой Т.М.Великановой, ее членство в Инициативной группе, а потом и участие в "Хронике"

Этому никто не удивлялся и не искал "западных корней". Ведь каждому понятно, что жены, родственники, друзья протестантов живо интересовались и подробностями судов, и видами наказаний, и протестами, и надеждами на освобождение, и вестями из лагерей – не только о своих близких, но и о друзьях по несчастью. Вот в чем простая причина появления этих машинописных сборников. Я никогда не видел "подписанных Хроник" – это было анонимное, но отнюдь не подпольное издание, ибо оно, ни в чем не нарушая закона, сообщало только информацию (по возможности, без оценок) о нарушениях существующих законов, только свидетельствовало и вскрывало правду перед миром и страной… И этим мешало тем, кто до 1968 года мог нарушать законы в полной безвестности, как хотел.

Я ничего не знаю о том, кто играл главную роль в составлении Хроники (раз в два месяца), хотя и имел отношение к участию в ней в первые годы. Вначале тихо говорили о Литвинове, потом о Горбаневской, а после ее отъезда и о Великановой… Знаю только, что Т.М. много и самоотверженно работала – на износ. В истинном смысле этого слова боролась, не щадя ни сил, ни жизни… Вы думаете – из-за "тщеславия или западных денег"? – Плохо же Вы знаете советский характер, которым обладает в высокой степени и Татьяна Михайловна…

Суд над Т.М.Великановой и другими настоящими правозащитниками видится мне гигантской трагической ошибкой страны.

Почему же Т.М. и др. стали правозащитниками? Почему решились на открытый всему миру протест, последовав примеру Литвинова и Богораз, преодолевая наш глубокий страх и инстинктивную неприязнь к "вынесению сора из избы"?

Самая простая и очевидная причина – арест мужа, поведение которого она одобряла и мужеством которого гордилась. Ну, а почему вступались люди за ранее неизвестных им Галаскова и Гинзбурга? – Сотни людей? Почему нашлись люди, решившиеся на открытый протест против ввода войск в Чехословакию? И вообще, почему тогда в воздухе носилось общим пожеланием: "Руки прочь от Чехословакии!", так что выход на площадь стал примером мужества и самопожертвования для множества моих знакомых? Почему нам было стыдно: что сами не смогли или не посмели "выйти на площадь"? Неужели все это можно объяснить, как сделал А.Астангов, выдумками о "дерзком характере" или преклонением перед Западом в семье? Неужели не ясно, что преклоняющиеся перед Западом потребители никогда на площадь и в тюрьму не пойдут, они скорее начнут делать карьеру и ездить по заграницам!

Я убежден, что главной причиной появления "протестантов-подписантов" в конце 60-х годов является разбуженная совесть и ответственность за то, чтобы в стране не было больше беззаконий. Мы, воспитанники сталинского времени, были духовно сформированы временем разоблачения культа личности, эпохой XX-XXII съездов партии, Хрущева-Солженицына. Нами владела радость освобождения от страха и тревога за будущее, раз не появилось никакой гарантии, что культ личности не вернется. А признаки его раз за разом появлялись вновь у новых руководителей. Мы не могли не винить своих отцов за молчание и отсутствие общественного сопротивления в годы сталинских репрессий, а сами мучились неизвестностью: как будем поступать в случае повторения "37 года", ужасом которого было овеяно наше детство. Я говорю это так определенно, потому что под знаком этих сомнений прожил всю жизнь и, начиная с последних лет в школе, пытался преодолеть свое равнодушие и страх, худшее наследие отцов. Но это были слабые попытки одиночки, а в 1968 году нас вдруг оказалось много. Убежден, что демонстранты против ввода войск в Чехословакию и протестанты против незаконных судов над инакомыслящими ощущали себя, прежде всего, борцами с опасностью возвращения репрессий сталинизма, спасителями общества, всех нас. Особенно ясно эти настроения выразились в открытом письме, написанном в 1968 г. П.Якиром, И.Габаем, Ю.Кимом.

Уверен, что диссиденты 68 года были правы в этом ощущении. Они, обозначившие собой появление независимого и смело протестующего общественного мнения, сделали невозможной обстановку тайной вседозволенности, способной развратить любую власть и привести не только к репрессии невинных, но и ослаблению и гибели самой власти. Так что вопрос о государственной безопасности в высшем смысле не так прост, как он видится некоторым работникам. На деле государственная безопасность будет упрочена только, если будет поставлен надежный заслон любой вседозволенности и незаконности в стране, откуда бы она ни появилась. Но только "правозащитники" могут создать такой заслон.

Действительно, кто у нас в стране может, положа руку на сердце, сказать, что он сможет отстоять "соц.законность" в любом случае, даже если ее нарушает сам генсек, как это было в случае Сталина и даже Хрущева? Не становясь при этом на путь открытого всему миру протеста, на путь диссидентства? В 30-х годах коммунисты отвергали для себя возможность открытого протеста против Сталина, ибо он был главой партии, поэтому они гибли сами и привели страну к репрессивному разгулу 37 года. Кажется, один Раскольников смог открыто протестовать, оставаясь коммунистом и патриотом. На счастье нашей памяти о Раскольникове, он вскорости погиб, ибо логика жизни эмигранта неизбежно превращала борца со Сталиным в "антисоветского эмигранта", как в Отечественной войне антисталинские "борцы" вдруг оказывались союзниками гитлеровцев, власовцами…

В стране, где Конституция предусматривает руководящую роль партии в обществе, нет никакого контроля за ней, просто нет механизмов, которые бы ограничивали саму власть от ее ошибок и злоупотреблений, нет традиций и базы для открытой и независимой критики. И только потому советские люди, не способные мириться с перспективой нового культа личности и новых репрессий, не желающие отвечать за их появление, с такой готовностью и внутренним облегчением последовали примеру Литвинова и Богораз, нашедших базу для гражданских протестов – в мировом общественном мнении, в зарубежной печати и радио. Старый большевик Костерин, боевой генерал Григоренко, внуки репрессированных партийных вождей, бывшие заключенные – продолжатели и последователи зарубежного протеста Ф.Раскольникова.

Убежден, что такие же мотивы двигали и Т.М.Великановой. А ее выдающаяся роль сложилась уже в 70-е годы и была связана с исключительными чертами ее характера. Особенно я восхищался ее твердостью и открытостью. В пору, когда за передачу друг другу "Хроники" сажали в лагеря строгого режима на многие годы, Т.М.Великанова и С.П. Ковалев открыто заявили, что отвергают обвинение "Хроники" в нелегальности и преступности и будут содействовать ее распространению всеми доступными им средствами (говорю по памяти). Ковалев был скоро арестован по иному делу, а Т.М. не трогали… Почему? – Не знаю. Уступка давлению ападных держав? – Не думаю. Из внутреннего глубокого уважения к этой необыкновенной женщине и сознания ее правоты? – Возможно. Для меня же легальность деятельности Т.М.Великановой была фактическим признанием властей легальности "Хроники текущих событий", распространения самиздата, законности диссидентской оппозиции вообще, ставшей преградой на пути нарушения законов и развертывания незаконных репрессий, гарантией нормальной советской жизни и ее безопасности, как общественной, так и личной.

И потому арест Великановой был для меня обвалом, прямым указанием на близость собственного ареста и общего сползания страны к беззакониям культа личности. В ноябре 1979 года я составил открытое письмо: "Пришла наша очередь":

"Мы знаем Таню много лет. Она всегда была примером, нет, почти недостижимым идеалом бесстрашия и стойкости, работоспособности и скромности. Она была гарантией безопасности нашего осмысленного существования. Ибо пока жила в своем дому с детьми и внуками член-основатель Инициативной группы по защите прав человека – упрямо открытая Т.М.Великанова, провозгласившая свое право на распространение "Хроники текущих событий" – этого бесстрастного свидетеля и летописца преступных нарушений наших прав, до тех пор мы были под ее материнской защитой.

И вот теперь ее арестовали – не для суда (Таня не может быть виновной в нарушении законов), а для расправы. И потому пришла пора и нам, ее подзащитным, вступиться за свои души и заявить открыто:

- Мы не можем отказаться от защиты себя и других людей, от сотрудничества с "Хроникой текущих событий" и преемницей Инициативной группы - "Хельсинской группой"; - Мы не можем отказаться от самиздата, от свободы мысли и слова, завоеванной Таней и ее соратниками; - Мы не можем отказаться от защиты прав человека, от помощи политзаключенным, от ответственности за страну и ее будущее.

Таня защищала нас, защищала страну – пришла наша очередь. Мы не предадим Родины".

Кроме меня это письмо подписали В.Абрамкин и В.Сорокин. Оно было послано в советские газеты и передано в Самиздат. Оно было напечатано заграницей, но в вину этот факт мне никогда не ставили. Абрамкин до сих пор не освобожден из заключения, Сорокин эмигрировал. И потому на мне особая ответственность за полноту своих показаний.

Сейчас я уже не смог бы написать такое письмо. Ощущаю и отчаянную резкость тона и непосильность личных обязательств. Но тогда я думал и чувствовал именно так и не вижу причин скрывать это.

Сегодня я изменился, вижу не только заслуги, но и беды (можно даже сказать - "невольные вины" диссидентов-правозащитников. Решаюсь говорить и про это. Ради истины.

Обращение Литвинова и Богораз к мировому общественному мнению не только положило начало открытому правозащитному движению в нашей стране и стало заслоном на пути возрождения культа личности, но имело и негативные последствия, ставшие причинами сегодняшних неудач, "поражений". Да, только обращение к миру позволило первым правозащитникам быть услышанными страной и найти сотни единомышленников в стране. Мало того, оно продемонстрировало миру, что в России есть свободные независимые люди, инакомыслящие, диссиденты, оппозиция…, что это обычная свободная страна, достойная доверия, т.е. не подорвало, а укрепило престиж нашей страны за рубежом, перспективы разрядки и мира. Однако дальнейшее развитие "движения диссидентов", повторение и усиление обращений в надежде на защитительную роль Запада привели к перекосу вовне. Чрезмерная внешняя ориентация правозащитников привела их к изоляции от остальных советских людей и, с другой стороны,– к росту расчетов западных правительств и их служб на усиление внутренней оппозиции в Сов.Союзе, как на фактор, меняющий соотношение морально-политических сил между традиционно враждебными мировыми блоками. Пример Польши 1980 г. показывает, что у таких расчетов имеются основания.

Мне думается, что такое плачевное развитие событий было не столько виной, сколько бедой первых правозащитников, следствием первого успеха Литвинова и Богораз. Ведь вначале именно обращение диссидентов к миру реально влияло на рост сдержанности и законности в действиях властей. Так, я сам помню, что в 1968 году началась кампания проработки подписантов на собраниях и увольнений. Эти факты стали широко известны и обсуждались в мире, в результате она была прекращена, а в последующем проработки и увольнения проводились очень дозировано и "по случаю". Еще более известный пример: фактическая отмена закона о выплатах за образование у желающих эмигрировать из страны к родственникам за рубежом. Было и другое…

Получалось так, что если до 1968 года советские люди ограничивали себя только скрытыми от мира обращениями к властям, считая, что не подобает (да и опасно) "выносить сор из избы", то в 1968 г. опытным путем произошел слом этого "запрета" и оказалось, что такое поведение не только не ужасно, но напротив – эффективно и даже безопасно, потому что именно в обращении с диссидентами власти наиболее строго соблюдали законность. Вначале большинство их жило сознанием своей ответственности за предотвращение новых беззаконий силами самой страны (поэтому вначале были в ходу обращения в Президиум Верх.Совета, Ген.Прокурору, Брежневу, в советские газеты…), но постепенно диссиденты, с одной стороны, укреплялись в негативном отношении к власти, в принципе, мол, неспособной соблюдать законы, а с другой стороны, проникались все большей симпатией и благодарностью к Западу и западным средствам массовой информации, как к своим первейшим помощникам и защитникам. Все более распространенным становилось убеждение, что только внешнее давление на советское правительство может принудить его к строгому соблюдению прав человека. По-человечески такой ход мыслей понять можно, но необходимо и осознать его опасности.

Думаю, что имею право считать себя свидетелем и участником правозащитного движения, причем с самого начала настроенным про-советски, убежденным, что нам нужно не внешнее, а внутреннее противостояние. И не власти, а беззакониям, угрозе возврата культа личности. Возможность обращения к мировой общественности мне, наверное, так никогда и не пришла бы в голову, но возникновение подписантства я принял с воодушевлением, как явления, стоящего на родной почве. Думаю, что в этом ощущении я был не одинок. Ведь права человека будут надежно обеспечены, только если сами советские люди будут их защищать.

Но даже у меня, с самого начала настороженно относящегося к Западу и ориентированного, прежде всего, на поиски взаимопонимания с советскими людьми, знание ошибок и обреченности диссидентства 70-х годов приходило очень тяжело – потому что каждый шаг к такому пониманию мог быть расценен как отказ от исторически сложившегося и единственного правозащитного движения, от его завоеваний, т.е. как трусость и предательство.

Привлекая западные средства информации и даже давление западных правительств в целях противостояния нарушениям законности, диссиденты не желали и думать (даже в принципе), что Запад при этом способен преследовать свои собственные, своекорыстные интересы в целях достижения внешнеполитических, экономических или военных преимуществ, что призывы к защите законов в нашей стране могут трансформироваться зарубежом в призывы культурного и экономического бойкота, в отказ от свертывания гонки вооружений – вплоть до призыва к войне "за свободу порабощенных стран". (Сколько таких примеров знает история!) И когда я сегодня слышу обвинения Сов.Союза в "тоталитаризме", что равнозначно фашизму, то понимаю, что логическим выводом из такого обвинения может быть призыв к борьбе с "фашизмом=тоталитаризмом" во что бы то ни стало, вплоть до вооруженного сопротивления, до войны. А отсюда уже рукой подать до оправдания власовцев, с оружием в руках "боровшихся со сталинизмом".

Конечно, Рейгана не приравняешь к Гитлеру, а пропагандистский крестовый поход 1983 года – к последней мировой войне. И все же мы не имеем права исключать возможность войны и в наше время, ведь и первая мировая война началась в Европе при относительно благоразумных правительствах. И потому не учитывать опасности стать "возмутителем международного спокойствия", козырной картой во внешнеполитической игре, нашим правозащитникам никак нельзя.

Могут ли диссиденты согласиться с ролью чуть ли не пятой колонны, которую им объективно навязывают некоторые западные круги своей поддержкой? – Думаю, что не могут и никогда не соглашались, а подобные обвинения и упреки воспринимали как явную клевету и наговоры. Вначале правозащитники часто заявляли, что они политикой не занимаются и тем более не намерены нарушать законы и интересы советской страны. Но эти общие декларации надо было наполнять жизнью, жестко протестуя против любого поползновения западных правительств использовать наши домашние противоречия в своекорыстных интересах, для давления в международных делах и тем более, для оправдания гонки вооружений. Диссидентам следовало бы быть в этом - "правее папы", подчеркивая свой патриотизм и доказывая делом внутренний характер своей оппозиции, готовя почву под правозащитным движением.

Получилось иное. Чем больше диссиденты отождествляли себя с Западом, тем больше у властей становилось оснований относиться к ним, как пятой колонне, тем больше внутренней уверенности в этом у авторов сборника "С чужого голоса". Создался порочный круг непонимания, в котором диссиденты отвергали с порога любую попытку прояснить объективный смысл их отношений с Западом - "как оскорбление и пособничество репрессивным органам", а служащие власти с порога отвергали необходимость публичной критики правонарушений, защиты прав и гласности. Когда я, например, пытался говорить диссидентам, что нужно отказаться от ориентации на западную помощь и давление, они видели в этом лишь отказ от единственной возможности протестовать против нарушений законов и возрождения репрессий культа личности, видели капитуляцию и предательство. Они только оскорблялись и возмущались.

Когда я говорил следователям и работникам госбезопасности, что диссиденты хотят добра и законности в стране и что это равносильно укреплению ее будущей государственной и общественной безопасности, они громко смеялись над моей наивностью, убежденные, что диссиденты и вправду "плохие люди", озабочены лишь своей "мировой известностью" или просто живут на западные подачки, или озлобленные и психически неуравновешенные люди, бороться с которыми – долг каждого честного патриота (а если, мол, не давать им жесткий отпор, то страна погибнет).

Вот и выходит, и те, и другие "спасают страну": одни от "беззаконий КГБ", а другие - "от пятой колонны ЦРУ". И те, и другие убеждены, что их противники мерзавцы и действуют лишь ради славы и денег. И те и другие принимают себя за героев и презирают средних слабых, мол, людей, а эти "средние" в свою очередь презирают и тех, и других: одних, как сексотов, других, как маньяков. А все вместе мы катимся в пучину гражданского взаимонепонимания и раздражения.

Мне горько ставить в один ряд сегодняшних заключенных и их преследователей. Но делаю это ради понимания и в уверенности, что, в конце концов, диссиденты окажутся истинными спасителями страны, несмотря на нынешние ошибки. Именно они страдают сейчас в заключении, именно они сейчас пересматривают свою деятельность, отказываясь от сложившихся организационных форм, от безусловной ориентацией на Запад и этим преодолевают нынешний упадок правозащитного движения. 10 с лишним лет оно говорило с советскими людьми через западные радиоголоса. Народ в своей массе его не принял, "не услышал", и правозащитное движение свернуло свою деятельность – не только под давлением преследований, но и под гнетом сознания отверженности от большинства людей. Но думаю, что это "поражение" не окончательно, что для правозащитничества остались глубинные причины, а значит, оно не может не возродиться вновь новыми людьми и в новых условиях. Опыт старого правозащитного движения уже стал историческим опытом и из него нельзя не делать выводов. Властям – о необходимости допущения правозащитной и оппозиционной деятельности в законных и приемлемых для нынешней государственной безопасности рамках. А самим правозащитникам – о необходимости иметь, прежде всего, свою, отечественную опору, т.е. о лояльности к властям в рамках закона.

Убежден, что правозащитники сделают выводы из ошибок, а вот сделают ли необходимые выводы наши власти? Их журналисты? – На последнее мало надежды, если судить по сборнику "С чужого голоса" или по книге Н.Яковлева "ЦРУ против СССР" (Н.Яковлев доходит до призыва ужесточить наказания для диссидентов – взамен 12 лет по ст.70 УК применять смертную казнь по ст.64… ну чем не литературный пролог к очередному 1937 году?) Оправдает ли их история – вот о чем следует подумать авторам сборника "С чужого голоса".

Если они искренне верят в то, что пишут, то я бы им советовал хоть на минуту отойти от собственных схем, что все в мире определяется только действиями разведок и перечитать еще раз хотя бы статью Ю.Щекочихина "После шторма (пять лет из жизни молодого человека)" (в "ЛГ", 19.1.1983г.) Эта редкая по откровенности статья заслуживает здесь короткого разбора:

"Вряд ли нашелся человек в Одессе, который осмелился бы предсказать подобную судьбу Одесского обкома комсомола, секретарю комсомольской организации знаменитого мореходного училища загранплавания, выпускнику этого же училища, окончившему его с красным дипломом, студенту вечернего отделения Института инженеров морского флота, молодому коммунисту и просто молодому человеку".

Герой очерка Н.Розовайкин вошел в конфликт с руководством училища, ворующим, грубо говоря, студенческие и государственные деньги. Но его обращения к высшим инстанциям в установленном порядке (конечно, не только в прокуратуру, но и к самым высшим), приводили лишь к ударам по нему самому. Оказывается, руководители мореходки не только крали деньги, но и были завязаны блатом с руководством области, а может, и выше (иначе невозможно объяснить все, что происходило в эти годы с Н.Розовайкиным)… Короче, когда уговоры не подействовали на упрямого комсорга, его по команде сверху сначала "проработали на активе – за развод", потом исключили из комсомола – тоже за развод. Исключили из партии. Оставили без работы… Полный ящик напастей на непокорного:

"Вот тут уж серьезно столкнулись два взгляда на жизнь, две морали. Чистый порыв нашего героя и многоопытная уверенность в том, что напуганный парень тихо уберется с дороги и проклянет день и час, когда "осмелился "искать правду"… Не два человека столкнулись, две морали. Наша, в которую мы верим, на которой вырастали так же, как вырос Николай Розовайкин, и чужая, чуждая нам, мешающая движению вперед и потому заслуживающая только одного – общественного презрения и нашего общего противостояния".

Николай не сдался, начал жаловаться в Москву. И на кого же он натыкался в Москве, в этом средоточии всей власти?

"Пытаюсь представить себе изумление и досаду на лице того многоопытного человека, которому была доверена судьба его писем. "Этот мальчишка мутит воду-" думал он… Что делать с этим "упорным дурачком"? Да припугнуть его похлеще – это было ясно. Думали, он "умнее", с полуслова поймет свое место винтика, пылинки. Оказалось, слабоват щелчок.

Тогда в газете "Водный транспорт" появляются подряд два фельетона против "кляузника и клеветника" Розовайкина. Один из авторов даже в глаза не видел героя. Получил материал из Одессы и состряпал произведение, как говорится, не отходя от кассы.

ЦК ВЛКСМ отменяет исключение Розовайкина, но в Одессе не торопятся подчиниться… Тогда Николай едет в Москву сам, но там по звонку из Одессы его задерживают, держат четыре дня в камере, потом под конвоем привозят в Одессу ("Старшина милиции сказал куда-то в пространство: "Ну что, будешь еще ездить жаловаться?"), сажают в следственную тюрьму и заводят уголовное дело, якобы за тунеядство, хулиганство, т.е. за всем очевидную "липу".

"Слишком много беспокойства он доставлял поисками справедливости, слишком много писал, слишком много говорил. И потому следователь Капица слушал обвиняемого холодно и спокойно твердил: "Давай подписывай!"

- Вы нарушаете закон! Вершите беззаконие! Я требую свидания с районным прокурором! – горячился Николай.

- Прокурор не хочет тебя видеть,- отвечал следователь.

Молодой и перспективный следователь Капица работал прилежно: вновь и вновь требовал признания вины во что бы то ни стало, пытаясь доказать, что Николай оскорблял, выражался и подстрекал своего парализованного брата. Сменившая его по многочисленным протестам – следователь Диброва продолжила дело коллеги, так же безуспешно пытаясь заставить Николая признать себя виновным. Так продолжалось двадцать месяцев (!), в течение которых ни в чем не повинный человек был изолирован от общества!

20 месяцев предварительного заключения – такого не бывает даже у арестованных диссидентов! Это подтверждает старую истину: беззаконие любит отсутствие гласности и больнее всего бьет по молчащим.

Дело Розовайкина кончается благополучно. Но судя по тому, какие силы были задействованы в его спасении и как упорно не желали отстать от него преследователи, такое окончание кажется чудом. 6 дней разбирался суд, прежде чем проговорить: "следствие не разобралось" и невинного человека выпустили из тюрьмы…, но работать устроили уборщиком причалов, окончить институт не дали.

"И чего он добился? Едет жаловаться – возвращают в Одессу под конвоем. Пишет пронзительные письма в прокуратуру – двадцать месяцев держат под стражей. Радостный выходит из зала суда, а следователь в течение шести недель не отдает ему паспорт: "Зачем тебе устраиваться на работу, все равно посадим!" Добивается судебной реабилитации, а ему суют метлу в руки".

После вмешательства Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Розовайкина все же восстановили на работе, в институте, в комсомоле наказали выговорами и перемещением следователей и прокурора, но главных гонителей не тронули, а следователя Капицу даже повысили.

"С помощью этих "связей" пытались повлиять и на редакцию: в течение полугода телефоны звонили не только в служебных кабинетах, но и дома у автора и у руководителей Литгазеты. Нам старались доказать, что это мелкий, частный, не заслуживающий общественного внимания факт…"

В ответ на статью Щекочихина новый министр МВД тоже рассматривает эту историю, как сугубо частный факт, сообщая об очередной порции выговоров лицам покрупнее. Вот и все их "выводы".

История эта показывает, насколько сильны и безнаказанны у нас силы зла и беззакония, насколько близка опасность оказаться в их лапах любому честному человеку. Насколько беззащитны мы все, если нет открытой почвы для независимого протеста, для правозащитных организаций. Николай Розовайкин был достаточно влиятельным и безупречным с партийной точки зрения человеком, вызывал безусловное сочувствие окружающих его советских людей:

"Десятки людей встали на защиту Розовайкина, сотни писем пришли в партийные, советские руководящие органы, в редакцию "Литгазеты", в Прокуратуру СССР".

За него заступались по своим каналам центральные органы комсомола и самой партии – и тем не менее долгие годы все это заступничество было безрезультатным. Пять лет длилась эта история, многие годы высшие власти и газеты, включая нашу смелую "ЛГ", были информированы об этой истории – но молчали, не решаясь идти на разоблачение одесской мафии, пока не изменилась какая-то ситуация в системе покровительства. Победа Розовайкина поэтому кажется чудом, а поражения других "упрямых дурачков" неизбежностью. А вот если бы Розовайкин сразу обратился в независимый от власти орган, такой как "Хроника текущих событий", то убежден, что таких беззаконий с ним не творили бы, 20 месяцев под следствием не держали бы. Но даже если он и знал о "Хронике", то к ней не обратился бы, видимо, исходя из своих представлений о патриотизме и своей партийности.

И этот факт свидетельствует, что "Хроника" в настоящем виде обречена. Раз ей не доверяют, к ней не обращаются Розовайкины.

Но и дело Розовайкина (а если верить "ЛГ", и ее дело, дело всех советских людей в защите человеческих прав и законности) не может быть обеспечено без независимого общественного мнения, без полной гласности критики правонарушений, без "Хроники текущих событий", выходящей на Родине, не против властей, а против закононарушений, невзирая на самые высшие лица.

Убежден: в организации такого спасительного для всех нас издания опыт, заслуги и энергия Татьяны Михайловны Великановой были бы неоценимы.

2. Нужен ли советскому обществу независимый журнал "Поиски взаимопонимания", нужны ли поиски альтернатив?

В главе "Куда заводят "Поиски", касающейся уже и меня лично (под псевдонимом В.Васильев), ее автор Т.Гладков сообщает:

"В октябре 1980г. судебная коллегия по уголовным делам Мосгорсуда приговорила В.Ф.Абрамкина и Ю.Л.Гримма… к лишению свободы на три года… Несколькими днями раньше был приговорен по той же статье к трем годам лишения свободы условно В.Васильев… за составление, редактирование и распространение нелегального антисоветского машинописного журнала "Поиски"… на всех трех процессах судьи… пришли к заключению, что в названном "журнале" содержатся клеветнические измышления, порочащие органы государственной власти и управления, внутреннюю и внешнюю политику, политическую, экономическую систему и Конституцию СССР… Материалы журнала "Поиски" были использованы зарубежными антисоветскими организациями, печатью и радио капит.стран в целях обмана мировой общественности, формирования у нее искаженных представлений об СССР" (с.61)

"В.Ф.Абрамкин, 1946 г.р., по профессии инженер-технолог… По отзывам сослуживцев – способный человек, но с непомерной амбицией. Ю.Л.Гримм, 1935 г.р., по профессии мастер художественной фотографии… В.Васильев, 1939 г.р., по образованию инженер" (с.64)

"Не был привлечен к судебной ответственности в связи с эмиграцией из СССР еще один активный член редколлегии "Поисков" – П.М.Егидес (Абовин)… родился в 1917г., по образованию историк, кандидат философских наук… В последние годы работал преподавателем института повышения квалификации одного из министерств" (с.66).

"Таковы главные действующие лица. Единомышленников они собрали, как и следовало ожидать, ничтожно мало. Это такие же антисоветчики, как и они сами: К.Подрабинек, Г.Павловский, М.Яковлев (М.Лиятов), В.Сорокин и В.Гершуни" (с.66)

Такова "фактическая" сторона дела. О намерениях самой редакции "Поиски" читатель сборника может судить по следующим цитатам:

"По прибытии в Вену он (П.М.Егидес) дал интервью корреспонденту радиостанции "Немецкая волна", в котором так характеризовал задачи самиздатского журнала: "Мы поставили своей целью сделать толстый журнал, т.е. охватывающий как художественные, так и публицистические, философские, социологические проблемы. А с другой стороны, и это главное, сделать его форумом различных направлений общественной мысли в России, т.е. свободным диалогом различных точек зрения: социалистов, атеистов и верующих, космополитов и националистов". (с.68)

"Все отщепенцы, в том числе и "поисковцы", категорически отвергают предъявленные им обвинения в клевете на наш экономический и общественно-политический строй… Утверждают, что в своей деятельности, в том числе и литературной, они опираются исключительно на факты. Поэтому, дескать, обвинение в клевете к ним неприменимо, а сама их деятельность направлена исключительно на восстановление в нашем государстве подлинной Советской власти и демократии, на устранение якобы существующих у нас "искривлений" и "искажений", на борьбу за права человека и демократические свободы. Если верить их декларациям, "поисковцы" не наносят ни малейшего ущерба социализму и Советской власти, более того, они чуть ли не содействуют их подлинному торжеству во всех сферах нашей многообразной жизни… Всюду, куда ни падет взор "поисковца", он видит "сплошные безобразия" и готов мгновенно дать свой рецепт для их полного и решительного искоренения. Выходит, безвинно осуждены издатели "Поисков"? Или того хуже, учинена судебная расправа над правозащитниками и правдоискателями?" (с.68)

"Однако внимательное прочтение восьми выпущенных номеров "Поисков" не оставляет никакого сомнения: "радиоголоса" тратят дорогое эфирное время не зря, они защищают не сторонников социализма и подлинных патриотов. Совсем наоборот. Гвалт в защиту "правозащитников" поднят потому, что те ничего общего с социалистическим мировоззрением не имеют, а советский образ жизни им чужд и ненавистен". (с.69)

"Чтобы у читателя не осталось никаких сомнений по этому поводу, предлагаем ознакомиться с содержанием некоторых номеров "Поисков", выпущенных группой, в которую входили Егидес, Гримм, Абрамкин, Васильев и несколько других лиц". (с.63)

Сделаем остановку на этом странном и, вместе с тем, естественном приглашении. Странном – потому что читателям предлагают знакомиться с осужденными, якобы за клевету, материалами, а как известно, предложение ознакомиться с такими материалами и есть преступление по ст.190-1 УК РСФСР (распространение клеветы). Формально этим предложением Т.Гладков уже совершил преступление. Естественном – потому что, обращаясь к читателю, как с судье, Т.Гладков вынужден хотя бы формально предоставить ему для ознакомления осуждаемые материалы, чтобы соблюсти хоть видимость объективности. Но на деле, конечно, взамен "Поисков" Т.Гладков предоставляет читателю свой комментарий к некоторым статьям журнала, видимо, рассчитывая, что читатель примет его утверждения на веру. Ниже я намерен обсудить его доводы и аргументы, но прежде следует отдельно обсудить главный спорный момент:

"Правильно ли было судить нас за клевету?"

Т.Гладков утверждает: "Все так называемые "инакомыслящие" не признают законность ст.190-1 УК РСФСР (она предусматривает наказание за распространение заведомо ложных показаний, порочащих советский государственный и общественный строй) на том основании, что она якобы противоречит закрепленным в Конституции СССР свободе слова и печати, а также различным международным пактам и конвенциям" (с.61)

Далее, ссылаясь на ряд международных правовых документов, на буржуазные конституции, Гладков подчеркивает, что свобода слова и печати и на Западе могут ограничиваться законодательным путем. Однако, насколько известно, с этим никто и не спорит. Диссиденты всерьез оспаривали и оспаривают не саму статью 190-1, а беззаконную практику ее использования. Если мы обратимся к основному документу, разъясняющему смысл статьи 190-1, то прочитаем:

"3. Заведомо ложными, порочащими советский госуд.и общ.строй, являются измышления о якобы имевших фактах и обстоятельствах, порочащих советское общество и государство, несоответствие которых действительно известно виновному уже тогда, когда он распространяет такие измышления. Распространение измышлений, ложность которых неизвестна распространяющему лицу, а равно высказывание ошибочных оценок, суждений или предположений не образуют преступления, предусмотренного ст.1901.

5. …Изготовление или распространение произведений, хотя и выражающих отрицательное отношение изготовившего их лица к советской действительности, но не содержащих заведомо ложных измышлений упомянутого характера, не влечет ответственности по ст.190-1.

10. Преступления, ответственность за которые предусмотрена ст.190-1, являются умышленными. Виновный обязательно должен сознавать, что: а) своими высказываниями он распространяет, т.е. сообщает другим лицам, названные в ст.190-1 измышления или своими действиями изготовляет либо распространяет произведения такого же содержания; б) распространяемые им (выраженные в произведении) сведения являются ложными, т.е. не соответствующими действительности; в) по содержанию эти измышления порочат советский государственный и общественный строй". ("Комментарий к Уголовному кодексу РСФСР", М., 1971, с.404)

Если теперь мы обратимся к практике хотя бы наших судов (а все суды по ст.190-1 схожи), то убедимся, что вышеперечисленные ясные требования закона не выполняются. Уже следователь на все наши вопросы, почему нас обыскивают и привлекают к уголовной ответственности по этой статье, в чем и где именно он видит у нас "клевету", односложно твердил: "Это вам суд докажет!", интересуясь лишь, как, где и когда была напечатана та или иная статья и кому передана. Не интересовало следователя и то, что мы думали, что писали; он попросту не разбирался в содержании наших материалов и откровенно сознавался в этом, как и в том, что и не думает заниматься выяснением наличия клеветы.

У меня лично на следствии была следующая позиция: показания давать не буду, пока мне не объяснят состав преступления, не предъявят доказательства наличия в нашем журнале клеветы… Примерно того же требовали и мои коллеги по журналу. Думаю, что это все же подействовало на следователя, и он запросил у нескольких ведущих идеологических институтов страны отзывы на наш журнал. Такие отзывы были получены: на "Поиски" №1-3 – от Института философии АН СССР (сост.д.ф.н. Морджинская Е.Д. и к.ф.н.Казин П.Ф.), на №4 – от Института истории АН СССР (сост.д.и.н.Труан Г.Л.), на №5 – от Института всеобщей истории (сост.д.и.н. Ржешевский), на №6-7 – от Института международного рабочего движения (сост.чл.-корр.Тимофеев Т.Т.); №8 следствием и судом вообще не рассматривался, хотя в сборнике "С чужого голоса" упоминается как преступный (это также странно). Наконец, на составленные мною (псевдоним – К.Буржуадемов) сборники "В защиту экономических свобод" №1-7 отзыв прислал Институт экономики АН СССР (директор Капустин Е.Н.).

Отзывы были наполнены бездоказательными обвинениями в адрес наших материалов – в политической безграмотности, профессиональной некомпетентности, антисоветской направленности, злостной клевете, подрыве Советской власти и прозрачными намеками, что они достойны самого сурового уголовного наказания… - но ни малейшей попытки указать и доказать заведомую ложность наших материалов они не сделали. Да и не могли сделать, потому что установить наличие клеветы может только следователь. Он должен был разобраться в наших журналах, раз пришло к нему чье-то заявление (может, заявка) о клевете в них. Этому заявителю (вероятно, представителю потерпевшего государства), следователь должен был прежде всего профессионально объяснить, что ст.1901 не может касаться идей и убеждений – высказывание их есть конституционное право каждого на свободу совести и убеждений и не может быть названо клеветой в принципе. Клеветой могут оказаться только измышления о каких-то порочащих фактах и обстоятельствах, о которых известно, что их распространитель заранее знал, что этих фактов и обстоятельств на деле не было. Например, если документально или показаниями свидетелей установлено, что обвиняемый сначала говорил о каком-то факте, как о ложном, а потом, с целью опорочить общ.строй, как о верном – то можно направлять дело в суд по ст.1901. И не раньше.

А что получилось на деле? Следователь документально установил, что мы, действительно, издавали машинописный журнал и распространяли его, отдавая друзьям (а для чего он еще нужен, как не для чтения?), приложил ругательные отзывы идеологических институтов и отправил дело в суд. Как мне помнится, В.Абрамкин не давал показания на суде, требовал вызова экспертов, дававших отзывы на наш журнал, однако в этом ему было отказано, а сами отзывы суд просто проигнорировал, записав в приговоре:

"Материалы, помещенные в журнале "Поиски" в семи выпусках и указанные в приговоре, судебная коллегия обозревала и пришла к убеждению, что в них содержатся клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй…" (с.61)

Вот и все доказательства!

Примерно то же самое происходило и на моем процессе. Но в отличие от Абрамкина я давал показания о себе. Настроенный на компромисс, понимание и примирение, на выход из тюрьмы и противостояния без измены убеждениям и без лжи (последнее мне не удалось в полной мере), я согласился давать показания после предъявления следователем для ознакомления отзывов институтов, когда увидел, что сделана хотя бы попытка доказательства моей преступности. Ведь следователь сделал, что мог: привлек к себе в помощь едва ли не главные "научно-идеологические" силы страны. Если мне не изменяет память, такого желания "доказать клевету" на других процессах по ст.190-1 у следствия не проявлялось. Конечно, никаких доказательств клеветы эти отзывы не содержали, но у меня оставалась надежда, что для проверки отзывов суд по требованию защиты обязательно вызовет "экспертов" и тогда они-то и вынуждены будут предоставить требуемые законом доказательства – или расписаться в своем бессилии.

Однако суд сразу же отверг мое ходатайство вызвать "экспертов" – авторов отзывов, потом игнорировал все мои просьбы объяснить внятно, в чем же состояла моя клевета, а когда в своей защитительной речи я пункт за пунктом опровергал "доводы специалистов", судья прервала меня напоминанием, что суд совершенно не касался доводов специалистов, поэтому и мне опровергать их не следует. Я возразил, что обвинительное заключение построено на доводах этих отзывов, а сейчас я занят опровержением именно этого документа, и мне было позволено продолжить свою защиту. И только после судебного заседания я сообразил, когда именно суд официально устанавливал "клеветнический характер" наших материалов. В процессе осмотра вещественных доказательств судья брала один номер журнала за другим, раскрывала его, перелистывала, останавливалась для прочтения вслух названия очередной статьи или рассказа, упомянутого обвинительным заключением, затем показывала заголовок народным заседателям, и поднимала меня: "Подсудимый, что Вы можете сказать по поводу этой статьи?" - "Что именно?" – недоумевал я. "Входила ли она в данный номер, так ли называлась…" - "Ну, конечно, входила…" – продолжал я недоумевать. Зачастую же обходилось и без привлечения меня, одним зачитыванием заголовков и переглядыванием заседателей. А оказалось, что именно таким образом суд убеждался в клеветническом характере пролистываемых материалов.

Правда, в моем уникальном случае суд попытался привлечь для доказательства и дополнительные соображения. Вот выписка из приговора: "…С заявлением Сокирко, что помещенные в журнале "Поиски" и в сборниках "В защиту экономических свобод" и исследованные в судебном заседании материалы заведомо клеветническими не являются, судебная коллегия не может согласиться по следующим причинам.

Так, в судебном заседании подсудимый Сокирко пояснил, что с содержанием некоторых материалов, помещенных в журнале "Поиски", одним из редакторов которого он являлся, он не был согласен, хотя и не возражал против их опубликования. Это объяснение Сокирко подтверждает его умысел на изготовление и распространение в печатной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский госуд.и обществ.строй.

Это обстоятельство подтверждается также и показаниями Сокирко, данными им в суде по поводу написанной им в сборнике "В защиту экономических свобод" №3 статьи "Заключительный анализ контрдоводов в дискуссии и покаяние К.Буржуадемова", в которой он признает, что в написанных им ранее статьях имело место неправильное освещение некоторых сторон нашего государства вследствие того, что в вопросах, которые затрагивались в этих статьях, у него не было ясности. Вместе с тем Сокирко и после этого продолжал писать и публиковать статьи по экономическим вопросам клеветнического характера.

Помимо этого, подсудимый Сокирко показал, что отказался выступить на семинаре, где обсуждался проект новой Конституции СССР, сославшись на то, что его выступление дезорганизует работу семинара. Этот факт также свидетельствует о понимании Сокирко заведомо ложного характера написанного им, а также других материалов, которые помещались в журнале "Поиски" и сборниках "В защиту экономических свобод".

Из обращения редколлегии, помещенного в журнале "Поиски" №5, усматривается, что члены ее, в том числе и Сокирко, сознавали, что занимаются противоправной деятельностью. Все это дает основание для вывода о том, что Сокирко, как автор и редактор "Поисков" и сборников "В защиту экономических свобод", помещал в них материалы, содержащие заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общ.строй. Исходя из изложенного, действия Сокирко по ст.1901 УК РСФСР квалифицированы правильно".

Вот и все доводы суда. И это при всей видимой доброжелательности к подсудимому, которому вынесен чрезвычайно мягкий приговор. Но на горячие просьбы подсудимого доказать предъявленные обвинения, а не ссылаться лишь на молчаливое "суд обозрел материалы и убедился в их клеветническом характере", суд смог выдавить из себя лишь вышеприведенные слабые до смешного соображения…

В чем все-таки суд убедился? В том, что наши материалы ему "идейно чужды"? Ну и что? Ведь по смыслу статьи 1901, суд обязан был расследовать только "измышления" о фактах, потом должен был убедиться в их ложности, убедиться, что они порочат государство, что ложность сообщений об этих фактах сознается подсудимым и – главное – что сознавалось им в момент распространения материалов (признак "заведомой ложности"). Но вместо такой тщательной профессиональной работы, суд просто и полностью подтвердил правильность обвинительного заключения, построенного целиком на доводах идеологических институтов (об "идейной враждебности "Поисков" и "ЗЭС"), т.е. совершенно неудовлетворительного с точки зрения требований статьи 190-1, как на установленных им самим в ходе молчаливого "обозревания"… А ведь следователям и судьям хорошо известно, что за нарушения требований закона, они сами подлежат уголовной ответственности. Но вот, поди ты, не боятся…

Но разберем все же доводы суда на моем процессе. Впрочем, разбирать нечего. Мое объяснение в суде, что наш журнал был дискуссионным, настроенным на публикацию и оспаривание разных точек зрения, и потому я, лично не соглашаясь с многими из авторов, не возражал, по вполне понятным причинам, против публикации их трудов – вдруг "подтвердило мой умысел на распространение заведомо ложных измышлений, порочащих строй". К тому же речь шла не о ложных фактах, а об убеждениях, идеях. При таком подходе следовало бы, наверное, запрещать любые дискуссии с высказыванием противоположных точек зрения, одна из которых, по-видимому, обязательно неверная.

Далее. Статья в №3 "ЗЭС", в которой я объявил, что под влиянием доводов оппонентов несколько изменил свою позицию (как помнится, речь шла о моральной оценке левого бизнеса, а не государства), также – вдруг стала доказательством – выходит, я писал свои статьи, сознавая их неверный характер. Подтасовка смысла здесь очевидна.

Суд использовал даже эпизод из моей служебной характеристики, составители которой мелочно вспомнили, что на политсеминаре, присутствие на котором сделали обязательным для всех ведущих работников отдела (также, к слову, совершенно незаконно), я уклонился от выступления, не желая подводить руководителя, с которым находился в неплохих отношениях. Откровенно объяснил ему, что написал письмо в Конституционную комиссию и потому если придется мне высказываться на семинаре, то не смогу говорить не то, что думаю, а по газете, но тогда ход семинара изменится, с партийной точки зрения "дезорганизуется". Я даже не отказался напрочь от выступления, а лишь не скрыл возможных последствий. Руководитель семинара предпочел не рисковать и не вытаскивать меня на выступление. А вот теперь суд вменил этот эпизод мне в вину, как доказательство моей злоумышленности и понимания заведомо ложного характера "Поисков" и "ЗЭС"ов… В огороде бузина, а в Киеве дядька…

Последний аргумент приговора относится уже ко всей редакции "Поисков". После почти поголовных обысков и угроз, члены редколлегии, естественно, протестовали против действий прокуратуры г.Москвы. Суд же усмотрел в этом иное: раз редакция видела, что Мосгорпрокуратура начала преследование ее, то этим и доказывается преступный, противоправный характер наших действий: "Раз мы вас преследуем, значит, вы незаконны…"

Вот, кажется, и все доводы и приемы судов при доказательстве обвинений диссидентов в клевете. Оправдательных приговоров по этой статье судебная практика, кажется, не знает вовсе, как будто следователи здесь безошибочны и всемогущи, как боги, как будто все заранее запрограммировано и предрешено. Если добавить сюда практически закрытый характер судов (в зал заседаний пускают только ближайших родственников и людей по списку), то беззаконный характер этих судов станет очевидным, как естественность наших протестов против них.

Повторяю: дело не в статье 190-1, а в ее практической неприменимости. Дело в том, что судят на деле за другое: за общественную активность и открытость миру, за обращение к западным средствам массовой информации. Сборник своим названием верно угадал суть реальных обвинений: не клевета, а "С чужого голоса". Но ст.190-1 должна наказывать совсем за иное и потому нынешние суды по ней – беззаконны…

Это положение фактического судейского беззакония чрезвычайно вредно для правосознания граждан, для всей страны. Я уже обращался с предложением к властям: ужесточите ст. 190-1, исключив признак "заведомой ложности", оставив лишь признак "порочащего строй" или добавив признак "призыва к насильственному свержению власти" – но твердо отделив такие порочащие или мятежные утверждения от идейных споров и конструктивной критики, без которых невозможно цивилизованное государство. Если уж так трудно, почти невозможно судам доказывать наличие клеветы в "подрывных произведениях", меняйте закон. Даже если считать, что советские люди не имеют права обращаться к мировому общественному мнению, к западным средствам массовой информации, то оформляйте это требование ясным законом, пересмотром Конституции и принятых государством международных правовых документов и обязательств. Пусть все будет честно – иначе мы вынуждены жить в состоянии постоянных нарушений. Конечно, законодательный запрет на обращение к миру затруднит (если не сделает невозможным и защиту прав, но лучше жить при плохих законах, чем совсем без законов. Так мне кажется.

А теперь рассмотрим конкретные обвинения сборника "С чужого голоса" в адрес "Поисков". Есть ли в них истина?

Предложение ознакомиться с содержанием некоторых номеров журнала "Поиски" Г.Гладков реализует сперва критикой книги А.Кузнецова "Бедность народов" ("Поиски, №3-4) на 6 страницах своего очерка: "Претензия Адама Кузнецова стать новым классиком политэкономии… Строго обоснованный вывод основоположника научного коммунизма о том, что социализм неизбежно следует за капитализмом, Кузнецов даже не считает нужным опровергать, он над ним иронизирует. Известные марксистские положения о том, что все зло на свете от эксплуатации, что человек есть продукт своей эпохи, что совесть – понятие классовое, и ряд других он называет "удобной галиматьей". Спорить с людьми, разделяющими взгляды Маркса, по мнению Кузнецова, "дело безнадежное". (с.69)

"Главный пункт во всех его настроениях, что колоссальные достижения СССР никак-де не отражаются на благосостоянии народа, на жизни рядовой советской семьи, каждого отдельного трудящегося. Кузнецов утверждает, что существует, дескать, пропасть между мощью СССР, как государства, и уровнем жизни советского народа…" (с.70)

"Никаких веских аргументов в распоряжении Смита-Кузнецова в пользу западного образа жизни, по сравнению с советским, не имеется. У него только два довода. На Западе люди зарабатывают больше, чем в СССР – раз. На Западе в магазинах "есть все", а очередей нет, у нас же, наоборот, в магазинах есть не все, а очереди существуют – это два… Представляется, что человек, претендующий на роль современного Смита, должен бы понимать, что его аргументы способны поразить воображение только обывателя, но никак не серьезного читателя"… (с.71)

"Какое-то время "труд" Адама Кузнецова не выходил за рамки типично обывательского брюзжания. Но вот он предпринимает попытку отыскать причины нашей "бедности" и буквально заваливает читателя фактами, свидетельствующими о плохой организации труда, низкой трудовой и производственной дисциплине, неквалифицированном руководстве со стороны некоторых хозяйственников, скверной работой магазинов, столовых, вообще сферы обслуживания. Приводит примеры злоупотреблений служебным положением должностных лиц, хищений и т.п. Факты эти почерпнуты автором из доброго десятка советских газет. Оттуда же заимствованы и критические высказывания крупных специалистов, хозяйственников, партийных и советских работников, инженеров и рабочих по поводу имеющихся еще недостатков в управлении нашей промышленностью, сельским хозяйством, транспортом, торговлей. Критика недостатков и злоупотреблений всегда была неотъемлемым правом и прямой обязанностью, долгом советской печати, равно как и любого советского гражданина. Так что же, может, Адам Кузнецов собрал несколько десятков вырезок из газет с целью напомнить читателям о вскрытых в разное время серьезных недостатках? Может быть, он решил проследить, что сделано или делается для их устранения? Ничего подобного. Кузнецов ссылается на опубликованные факты лишь для того, чтобы избежать обвинений в прямой клевете, а также для создания иллюзии объективности своих писаний…" (с.74)

"Подборка потребовалась Кузнецову, чтобы создать у читателя тягостную картину "сплошных безобразий" в советской экономике и быту, убедить его, что имеющиеся недостатки являются якобы следствием самого социалистического общественного строя, зашедшего-де в безвыходный тупик. А это уже не просто обывательское злопыхательство, а самая настоящая, преднамеренная клевета на Советское государство" (с.74)

"Что же предлагает сам Адам Кузнецов для устранения некоторых экономических затруднений в социалистическихстранах? Всего лишь… возврат к "свободному предпринимательству". Он прямо призывает: пора перестать бояться жупела эксплуатации, перестать видеть в частном работодателе "страшного буржуина". Таким образом, поместив и распространив статью Адама Кузнецова, журнал "Поиски" прямо ратует за реставрацию частнособственнических отношений в Советской стране, реставрацию капитализма, т.е. предпринял акцию, прямо направленную на подрыв нашего социально-экономического строя". (с.75)

Судя по последнему, Т.Гладков был бы рад судить и "Поиски" уже не по 190-1, а по 70-й статье, включающей "умысел на подрыв государства" и увеличивающей за это максимум наказания почти в 4 раза. А за что?

Книга А.Кузнецова мне хорошо известна. Хотя в "Поисках" она напечатана  до моего прихода в редколлегию, но еще раньше я поместил несколько ее глав в сборник "ЗЭС" №1, рецензировал, т.е. распространял и не видел в том ничего плохого, хотя и подозревал, что властям эта книга не понравится по резкости и радикальности своих суждений. Но причем тут клевета и суд?

Можно ли судить за иронию, пусть даже над высказываниями классиков? Хотя на деле речь идет о такой вульгаризации марксизма, как "социализм неизбежно следует за капитализмом" (за капитализмом может следовать и империализм, и фашизм, и маоизм, да и вообще неизбежность в истории вещь условная), или, что "все зло на свете от эксплуатации"(!!!) Признаюсь, я даже сейчас не могу удержаться от иронии и сообщаю об этом вам. Неужели я и за это заслуживаю лагерь? Тогда что заслуживает Т.Гладков, давший такой повод для смеха?

Далее Т.Гладков упрекает Кузнецова, что у него нет веских аргументов в пользу западного образа жизни. Тут же сообщает, что два довода все же есть, но они "способны поразить воображение только обывателя", т.е. неотразимы для большого количества людей, за исключением "серьезных читателей", воображение которых, видимо, поразить ничем нельзя. Правда, пока Т.Гладков считает работу А.Кузнецова лишь видом "обывательского брюзжания". Когда же последний, в целях "отыскания причин нашей бедности", начинает буквально заваливать читателя фактами да критическими высказываниями крупных специалистов, взятых из официальных газет, т.е. верных, неопровержимых на уровне советского суда хотя бы суждений, то Т.Гладков делает зловещий вывод: Кузнецов это делает, чтобы создать у читателя картину "сплошных безобразий… безвыходного тупика". А это уже не просто обывательское злопыхательство, а преднамеренная клевета на Советское государство". Значит, именно обращение Кузнецова к неопровержимым фактам, доказательство своих положений фактами и расценил Т.Гладков как клевету. Удивительный вывод!

Значит, если высказывать свои критические мнения голословно, то это простое брюзжание, за которое можно лишь пожурить, но как только попытаешься разобраться в фактах, разыскать в них причины и будешь доказывать свои положения этими достоверными фактами – ты уже преступник, клеветник. А если при этом еще имеешь неофициальные убеждения, например, о необходимости расширения сферы действия частного производителя и рынка, то факты из советских газет становятся еще и "подрывом советской власти"… Интересно, а все критические работы, опубликованные нашей печати, напичканные фактами в доказательство неблагополучия нашей экономической системы, необходимости совершенствования и реформирования ее, улучшения правовой и прочих систем – это тоже "клевета и подрыв", раз они направлены на "изменение существующего"? А куда следует относить предложения расширить сферы использования личных приусадебных участков, частных заведений, даже предприятий, которые серьезно обсуждаются в высших инстанциях страны и осуществляются в дружественных соц.странах? А как отнестись к Ленину, когда он повернул партию и страну от существовавшего тогда военно-коммунистического устройства к НЭПу, призвал "отступить к капитализму", чтобы потом было легче "наступать"? Неужели тоже, как к "реставратору" и "подрывателю основ"??

Конечно, я не думаю сравнивать Кузнецова с Лениным, тем более что Кузнецов, кажется, и вправду сторонник западной экономической системы (но, как помнится, в некоторых вопросах мои убеждения были даже более "буржуазны", чем у Кузнецова) и не имел практических рекомендаций (не видел для страны выхода из тупика) – за это я критиковал его в рецензиях – но абсурдный способ спорить с Кузнецовым и его многочисленными единомышленниками с помощью извращенно понятого уголовного кодекса способен только отпугнуть граждан от мысли вообще и обречь нашу экономическую систему на стагнацию, застой и конечную гибель. Именно точка зрения Т.Гладкова (и суда) на работы Кузнецова и ей подобные, как на заведомую клевету, достойную не выслушивания и опровержения перед читателями (или принятия), а лишь физического огульного уничтожения, на самом деле ведет к ослаблению нашего государства и заслуживает публичного осуждения.

Еще суровей Т.Гладков характеризует статью М.Байтальского "Религия государства", его отрицательное отношение к ст.62 Конституции СССР об обязанностях граждан оберегать интересы и мощь государства (этим якобы доказывается антигосударственная, антисоветская направленность утверждения М.Байтальского, что в СССР нет демократии, да и вообще социалистическое государство невозможно, как "морозная жара". Т.Гладков,, на мой взгляд, верно характеризует эти утверждения как разновидность российского идейного анархизма, но добавляет: "Вот только в отличие от буйных и наивных анархистов 1918 года… Байтальский не требует немедленной отмены социалистического государства, а лишь поносит его". (с.77)

Я не помню статью Байтальского и сужу о ней сейчас лишь по отзыву Т.Гладкова. Суд записал в приговоре, что сама фраза "в СССР нет демократии, а есть тоталитаризм" есть клевета и преступление. Юридическая несостоятельность такого утверждения очевидна. Несостоятелен и обвиняющий довод Т.Гладкова. В сложнейший для Советской России период 1918-20гг. в Москве открыто действовали анархистские клубы, организации и даже вооруженные отряды. Последние были потом разоружены, но анархистская печать продолжала действовать, кажется, весь период жизни Ленина, и никто не видел угрозы в анархистской пропаганде, не говоря уже о высказывании анархистских взглядов. Неужели сегодня наше государство так ослабело, что не может выдержать высказывания представителя "идейного анархизма" даже в машинописном виде? И потому вынуждено ради своей безопасности квалифицировать анархистские взгляды, как клевету и преступление? А разве не является преступлением преследование людей за публичное высказывание своих убеждений? Даже если они и отрицают идею государства? И как быть с многочисленными преподавателями общественных наук, которые учат миллионы учащихся марксистскому положению, что государство должно отмереть при коммунизме, или ленинскому тезису, что пролетарское государство есть отмирающее государство? Может, их тоже надо сажать за "ослабление и подрыв"? За пропаганду умирания государства"?

Далее поминается опубликованная в "Поисках" работа П.Юлина, а в ней, как преднамеренная клевета, следующая фраза: "Советский беспамятный человек – уникальная биологическая особь". Совершенно не помню работы П.Юлина, но как член редколлегии я за нее несу ответственность. Если эта фраза изложена точно, то она мне кажется оскорбительной и недопустимой. Конечно, следовало бы добиться ее исключения (или редакционной оговорки). Могу признать в этом недосмотре свою вину, но не могу в этой фразе убежденного высокомерного человека усмотреть "преднамеренной клеветы и уголовного преступления". К тому же, я не знаю самой статьи Юлина, может, эта фраза в контексте звучит совсем иначе. Более чем полтораста лет назад русский историк Н.Карамзин писал, что народ, который плохо знает свою историю, легковесен, подразумевая своих соотечественников. Разве эту фразу примерно о том же можно расценить, как клевету на русский народ, а не как боль за него и призыв срочно на практике менять отношение к истории, разве это не подготовка Карамзина к своему жизненному подвигу: созданию "Истории государства Российского"?

Далее Гладков полемизирует со статьей Н.Герасимова (псевдоним) о недостатках нашей пенсионной системы, особенно, о чрезвычайно низком размере пенсии для людей, не выработавших 25-летнего трудового стажа или не имеющих соответствующих документов (например, для домохозяек или лиц, длительное время пробывших в заключении, и т.д.). Гладков, конечно, имеет право полемизировать на эту тему, но прав, как мне кажется, Герасимов. У меня, как и у многих других, были родственники, получавшие по старости лишь 5 рублей в месяц (сейчас, кажется, этот минимум несколько увеличен), колхозная пенсия была 12 рублей, а в селе я даже встречал стариков, вообще ничего не получающих, потому что их колхоз переименовали в совхоз и колхозный стаж оттого – пропал(!)… Н.Герасимов в своей статье ставит совсем не пустые, а жизненные вопросы, которые необходимо решать. А судья и Т.Гладков своим огульным отрицанием и уголовным осуждением эти вопросы закрывают, замазывают. Возможно, что эгоистически уверены: их старость будет обеспечена повышенной пенсией… Но ведь есть и другие советские люди, и именно о них благородно напомнил нам и властям Н.Герасимов.

"Обширнейшее сочинение историка и социолога Г.Померанца (с.80), таланту которого отдается должное ("Авторы их, без сомнения, люди образованные, пытающиеся блистать эрудицией, наделенные определенными литературными способностями") - "Сны земли" не нравится Т.Гладкову в основном выражением: "Россия – страна рабов" (Он забыл, видно, что эта фраза Чернышевского ("нация рабов") приводится почти во всех учебниках истории) и еще одним предложением: "Россией до и после Петра можно было управлять только кнутом". В запальчивости он пишет удивительные вещи: "На самом деле Россия никогда не была "страной рабов" в том смысле, в каком употребляет это выражение Г.Померанц. И правили ею кнутом потому именно, что русский крестьянин, рабочий, никак рабами быть не желали". Свидетельство тому – восстания Степана Разина, Емельяна Пугачева, Ивана Болотникова… Кнут же, к слову, правил не только в нашей стране". (с.82)

Выходит, что Россия страной рабов никогда не была и Чернышевский с Лениным в лучшем случае заблуждались, Россией правили кнутом только потому, что ее жители были свободными людьми, рабами быть не желали… Только они, выходит, и виновны в знаменитом "российском кнуте". В этом утверждении есть какой-то смысл, но уж очень он экстравагантен.

Также удивительно, что определение "Россия после Петра" Гладков продлевает и на советский период, притягивая за уши тезис Померанца о правлении кнута в России уже и на СССР. Это совершенно недопустимый, в юридических делах особенно, подлог, приписывание оппоненту порочащего строй мнения. Всем очевидно, что Россия до и после Петра – это Россия в окрестностях Петрова царствования, но уж никак не Россия, переставшая быть царской. А вот Т.Гладков свою выдумку уже утверждает, как "предмет не научной дискуссии, а судебного разбирательства по соотв.статье УК" (с.82) Кстати, суды ни разу не расценили эту фразу как клеветническую, поэтому в словах Гладкова мне чудится приглашение к новому суду…

Возмущает Т.Гладкова перепечатка в "Поисках" небольшого самодеятельного журнала донецких студентов начала 60-х годов, как пример документа, подтверждающего внутренний, спонтанный характер возникновения самиздатского и правозащитного движения в стране. Правда, на этот раз он не говорит о клевете (тем более, что и суд этой публикации не заметил, зато напоминает "провокацию" и заботу о бывших студентах проявляет: им, конечно, ничего, наверное, не будет, ну а вдруг "власти припомнят эти грехи"…? Так и видишь, что Т.Гладков про себя втайне к советской власти относится хуже и доверяет меньше, чем редакторы "Поисков", которым и в голову не пришло, что власти способны разыскивать и преследовать бывших студентов только за то, что кто-то перепечатал их старый забытый журнал.

Публикацию другого документа – тюремного дневника Гелия Снегирева Т.Гладков называет безнравственностью и политической провокацией. Почему? – Известный работник украинской культуры Г.Снегирев дошел до антисоветизма в своих убеждениях, но вместо того, чтобы таить их про себя, начал открыто высказывать на весь мир. А после ареста вдруг написал покаянное и обвинительное в адрес диссидентов письмо в советские газеты, где оно и было опубликовано. Что же произошло? Это превращение раскрывает посмертный дневник Снегирева. Смертельная и мучительная болезнь на следствии и практическое отсутствие квалифицированной медицинской помощи привели к страшным мучениям, слому воли и согласию на любое письмо, лишь бы избавиться от этих страданий, т.е. изменить меру пресечения и попасть в клинику. Он добился этого, в клинике и умер. Вот и вся тайна покаяния антисоветски убежденного человека.

Суд признал дневник Снегирева заведомо ложным измышлением, а его публикацию вменил нам как преступление, конечно, без всяких объяснений причин. Т.Гладков, в отличие от суда, правдивость этого "горького человеческого документа" (с.88) отрицать не решается, но не видит ни смысла, ни значения восстановления полной правды и о причине покаяния Снегирева, и о плохом медицинском обслуживании в изоляторе, и о том, как это может быть использовано для давления на "антисоветчика", чтобы он написал "просоветское письмо". А ведь такие же возможности давления на подследственных могут быть использованы и в других случаях. Так разве не важно открытое обсуждение и недопущение таких причин? Гладков упрекнул еще "Поиски", что дневник Снегирева опубликован без официального разрешения родственников, хотя прекрасно понимает, что в условиях преследования журнала такое разрешение не могло быть получено, что редакторы поступили благородно, взяв на себя ответственность за публикацию этого "горького" и правдивого человеческого документа.

Удивительно, но, наперекор смыслу ст.190-1, Т.Гладков считает особым грехом именно публикацию правдивых и несомненных человеческих документов. Прямо по смыслу старинного английского закона против "пасквилей и мятежей": чем правильней "пасквиль", тем он опасней и, следовательно, тем тяжелее должен наказываться.

Так, Т.Гладков солидаризировался с судом и расценил публикацию в "Поисках" - "Открытое письмо всем гражданам" рабочих уполномоченных в 1918 году – как "антисоветскую клевету". Причем он не отрицает, что опубликован подлинный исторический документ, но упирает, что на этой рабочей конференции были влиятельными меньшевики, что они обвиняли большевиков в узурпации власти "(роспуске Учредительного собрания), в восстановлении царских порядков" и т.п. не отрицает он и того, что делегаты-уполномоченные были арестованы и помещены в Таганскую тюрьму, где и написали это "открытое письмо". Не скрывает он, что довольно скоро (как только угроза со стороны Германии отпала) уполномоченные были освобождены, вероятно, без всякого суда. Получается, что в тот сложный и опасный момент власть лишь временно изолировала авторов "Письма", не находя никакого криминала в нем самом, а вот спустя 60 лет победившего большевизма людей судят за публикацию этого исторического документа. И Т.Гладков, только что перед этим негодовавший на П.Юлина за причисление советских людей к беспамятным особям, одобряет этот абсурд, забывая, что именно преследование раскрытия и публикации исторических документов и делает народы беспамятными… Нет, ленинское требование оглашения всех правительственных договоров и документов имеет смысл. Принятое во многих странах законоположение о раскрытии для всех граждан государственных архивов через 30 лет – важно и нужно. А что уж говорить об "Открытых письмах", да еще 60-летней давности…

С литературным разделом "Поисков" Т.Гладков расправляется довольно просто: произведения неизвестных авторов объявляет в основном графоманством или идейно незрелыми. Произведения же известных литераторов – не относящимися к "Поискам"… Произведения же таких больших писателей, как Г.Владимов и В.Войнович, аттестуются с откровенной злобой. Так, повесть Г.Владимова оказывается "вымученной, насквозь фальшивой, вполне осознанной, заведомой клеветой". Эти зловещие слова звучат прямым приглашением государственных органов к аресту всемирно известного писателя. Еще хлеще отзыв об отрывке из романа В.Войновича: бредовое сочинение, невежество, патологическая злоба, злонамеренная клевета…"

Я не отрицаю, что произведения Владимова и Войновича, опубликованные в "Поисках", носят резко критический, негативный, местами даже издевательский характер. Но за этим стоит громадная боль за наших людей, их раскрытие и постижение. Таких больших писателей надо читать и понимать, а к обвинителям в народной памяти оставалось только презрение…

Можно понять, что наше государство, как хозяин типографий, заинтересовано не только в экономической стороне писательства, но и в идейно-содержательной части, что всех молодых авторов оно тоже печатать не может. Но почему оно не желает разрешить самим авторам распечатывать свои произведения хотя бы в 10 экземплярах? Почему надо гоняться за этими несчастными экземплярами, вылавливать их и подвергать запрещению? Но даже предположим, что какое-то произведение признано криминальным: почему тогда запрет распространяется на весь журнал, включая и не запрещенные вещи? Зачем надо сажать редакторов, а не указывать или хотя бы штрафовать? Какой смысл в таком огульном запрете всякого несанкционированного официальной системой творчества? Может ли Гладков ответить на этот вопросы?

Понятно, что зарубежные материалы и попытки их обсуждения, предпринятые "Поисками", вызвали еще более отрицательное отношение суда и сборника "С чужого голоса" – Еще бы! Видимое свидетельство связи с империалистами?! Так, мою переписку с парижским социологом Р.Боском Институт философии АН СССР, а за ним и суд, квалифицировали, как злостную клевету и подрыв престижа советского государства за рубежом, хотя речь шла о теоретических предметах и в сугубо дискуссионном, спорном порядке, не утверждающем, а оспаривающим любые неверные утверждения, т.е. что просто в принципе исключает распространение клеветы.

Здесь Т.Гладков не удерживается от подтасовок. Иронизируя над восторженными отзывами К.Любарского о жизни в ФРГ и иных западноевропейских странах, он намеренно умалчивает, что вместе с этим письмом и в противопоставление ему "Поиски" напечатали и письмо М.Поповского из США, гораздо более критичное и горькое. Т.Гладков не мог его "не заметить" и своим умолчанием хотел создать ложное впечатление у читателей о том, что "Поиски" солидаризировались только с мнением Любарского.

Разбор содержаний "Поисков" Т.Гладков завершает "ударной" темой: историей суда над виновниками взрыва в московском метро 1977 года: "А теперь настало время ознакомить читателя этой книги с самыми позорными страницами "Поисков". Все, что до сих пор редакторами этого журнала маскировалось, пряталось, давало о себе знать намеками, неосторожными фразами, здесь выплеснулось наружу грубо и зримо. Поводом послужили трагические события, коснувшиеся многих десятков людей". (с.95)

Он сообщает, что при взрыве в метро было убито семь и ранено 44 человека, что был подготовлен еще и взрыв на Курском вокзале, но своевременно обезврежен, что организатором покушения был "опасный рецидивист Затикян, люто ненавидевший Советскую власть. Примером для Затикяна и слепо ему повиновавшихся сообщников послужили преступные акции западных экстремистов и террористов" (с.96)

По приговору Верховного Суда СССР они были приговорены к смерти и "приговор приведен в исполнение" – февраль 1979 года. В том же месяце в газете "Известия" выступил один из потерпевших – В.Тюжин и "выразил свое возмущение действиями нашедшихся у преступников рьяных заступников из числа отщепенцев" (с.96)… Только потому, что власти, видите ли, не пригласили на процесс отщепенцев западных корреспондентов, авторы и редакторы "Поисков" разразились на страницах журнала настоящей антисоветской истерикой, обвинив органы Советской власти и Верховный Суд СССР в казни… невинных людей, вина которых якобы не была доказана… докатились до того, что обвинили следственные органы, что они … сами организовали этот взрыв, дабы использовать его как повод для "расправы" над правозащитниками" (с.97)

Что же я могу сказать по поводу этого трагического случая? Насколько мне помнится, вначале к ак.Сахарову обратились родственники подсудимых с сообщением, что их не ознакомили с доказательствами вины, не пустили даже в суд и они подозревают, что от того, что нет твердых доказательств вины…

Т.Гладков заявляет, что судили Затикяна и др. в открытом заседании, но предусмотрительно уточняет: "На процессе присутствовали в числе других оставшиеся в живых жертвы преступления, родственники погибших". Право родственников погибших присутствовать на суде над убийцами и ждать справедливого возмездия никто не оспаривает, но вот почему не пустили родственников обвиняемых, которым также грозила смерть родных и которые тоже горевали? А вдруг произошла следственная и судебная ошибка? И казнят невинных? Неужели непонятен и этот ужас?

Почему родственники, да и весь мир не должны убедиться, что судят и казнят действительных убийц? Разве мало ошибок было при Сталине, разве мало расстреляли людей по обвинению в самых ужасных преступлениях? И разве не являются преступниками и те, кто не требовал точного расследования всех сомнительных обстоятельств тех "осуждений", а рукоплескал им, кощунственно отождествляя это с поддержкой Советской власти!

Что мог сделать академик Сахаров, самый известный и авторитетный правозащитник в нашей стране, совесть эпохи, после такого обращения лично к нему родственников обвиняемых? – Только одно: требовать открытого и беспристрастного суда, а учитывая особую тяжесть и мировой резонанс этого преступления (что не отрицает, а скорее подчеркивает и Т.Гладков) – допуска на процесс и западных корреспондентов и адвокатов. Т.е. требовать выполнение советского закона об открытости суда. Ведь даже при Сталине важнейшие процессы 30-х годов проходили в присутствии иностранцев, стенограммы их печатались полностью. Разумеется, открытость судов еще не дает полной гарантии их справедливости, как раз процессы 30-х годов об этом свидетельствуют. И все же это очень важная составляющая гарантии судебной справедливости.

Тем не менее, в этих законных требованиях родственникам обвиняемых и правозащитникам было отказано, что и вызывает до сих пор сомнения как в характере суда, так и в причинах его фактической неоткрытости. Обсуждая эту злободневную тему, "Поиски" дали возможность высказать различные версии, которые ходили тогда в среде московской общественности, среди них и обвинительные в адрес следственных органов.

Сейчас, как редактор, я могу сожалеть, что среди них были и малообоснованные и оскорбительные догадки, вроде слов П.Прыжова: "Хватают никому не известных людей… пойманных убивают". Журналу следовало бы вести себя более сдержанно, умеряя страсти. Но я сознаю, что основная вина лежит на тех людях, которые не выполнили законных требований родственников обвиняемых и правозащитников и тем нанесли престижу советского правосудия громадный урон – и дома, и во всем мире.

Кстати, о причинах. Несмотря на все страсти и публичные обвинения, "Хроника текущих событий", которую так ругает сборник "С чужого голоса", впоследствии получив достоверные (возможно, неофициальные) сведения о суде над Затикяном и др., нашла силы сообщить, что пришла к убеждению: да, Затикян и др. были виновны во взрывах, а суд над ними был фактически неоткрытым, потому что Затикян придерживался крайне националистических (армянофильских) убеждений и, вероятно, власти не хотели показывать миру такой острый эпизод национальной розни в нашей стране. Если последнее соображение справедливо, то это распоряжение властей было крайне недальновидным и вредным для истинного престижа страны, а действия "Хроники", подтвердившие миру справедливость приговора над Затикяном и др. – спасительны для престижа советского правосудия.

Можно было надеяться, что после этого всемирного скандала любители нарушать судебные законы получили хороший урок и таких случаев повторять не будут. Однако публикация очерка Т.Гладкова лишает нас этих надежд. Снова этот суд используется для натравливания на правозащитников и "Поиски" читателей. Сначала Т.Гладков, ссылаясь на В.Тюжина, говорит, что преступники нашли заступников из числа отщепенцев, подразумевая под последними правозащитников и "Поиски", а потом сам называет Затикяна и др. – тоже отщепенцами, объединяя нас с убийцами в одно понятие… Зачем нужен Т.Гладкову такой прием? Может, и он, подобно ранее упомянутому Н.Яковлеву, жаждет смертной казни для правозащитников? Может, он желает повторения массовых казней 30-х годов?

Кончает свой очерк Т.Гладков достаточно хвастливо: "Таков далеко не полный, но достаточно объективный обзор выпущенных кучкой отщепенцев, не имеющих никакой опоры в советском народе, нескольких машинописных выпусков нелегального антисоветского журнала. Читатели без труда сами ответят на вопрос, вынесенный в заголовок этой статьи: куда ведут, а точнее, куда привели "Поиски" их издатели?" (с.97)

Я же думаю, что из этого тенденциозного и необъективного очерка Т.Гладкова читатель вынесет совсем иные впечатления:

1) Инициаторы и сотрудники "Поисков" – обычные наши люди, обладающие независимыми убеждениями и критичные к существующей действительности – инженеры, преподаватели, рабочие. Почти все разобранные Т.Гладковым материалы "Поисков" касались насущных проблем и трудностей нашего общества, и при этом старались не навязывать читателям личные убеждения авторов, а ставить их в разряд дискуссионных, оспариваемых, чтобы найти истину – через диалог и взаимопонимание.

2) Никаких доказательств связи "Поисков" с заграницей в смысле "пения с чужого голоса" и для чужих целей – нет, потому что таких фактов нет в природе (Иначе Т.Гладков их обязательно привел бы). Если не считать, конечно, сообщений западной печати и радио о преследованиях редколлегии "Поисков" и немного о содержании самих журналов. Об этом я сужу с уверенностью, потому что сам читал сводки содержания западных радиопередач о "Поисках", составленные для следствия некоей "номерной частью" и готов удостоверить их относительную сдержанность. Никакой клеветы и опорачивания в них я не заметил. Суд же содержания этих радиопередач даже не касался, как будто сам факт упоминания слова "Поисков" по западному радио был виной.

Для меня эта сторона дела была особенно важна, потому что на следствии я признал логическую возможность использования диссидентской критики, в том числе и моей лично, зарубежными недоброжелательными людьми, профессионально обязанными организовывать психологическую и пропагандистскую войну против СССР, и решился на публичное отмежевание от такой возможности. Но за исключением одного резкого выступления парижской газеты в мою защиту никаких доказательств такого использования мне следствие так и не предъявило.

И это создает прочное убеждение: реальная вина "Поисков", с точки зрения Т.Гладкова и пр., состоит вовсе не в вынужденном обращении на Запад за публикацией своих материалов (даже если допустить, что это так и есть), а в том, что они решаются на независимую критику, вскрытие систематических недостатков в стране и поиск способов их устранения. А упрек: "с чужого, мол, голоса" – это лишь удобный прием для ошельмования и закрытия "неудобной оппозиции", независимой критики. Я убежден, что, занимаясь этим, сборник "С чужого голоса" наносит большой урон советской стране, ее будущему.

Конечно, "защита прав" и "поиски взаимопонимания" при своем реальном осуществлении имели недостатки, недочеты, даже крупные ошибки, и потому нам есть в чем виниться. Но ведь нельзя и возводить на себя напраслину, отвергать саму необходимость защиты прав и поисков. А необоснованные суды над диссидентами и оскорбительные кампании в печати вынуждают общество к молчанию и ведут его к гибели.

Вот такой неутешительный вывод следует из очерка Т.Гладкова.

III. Нужна ли и возможна ли в советском обществе лояльная защита прав человека, лояльная оппозиция? (показания о себе)

Сегодня "Хроника" и "Поиски" перестали выходить: первая под тяжестью преследования, вторые сами объявили в конце 1979 года о своей приостановке. Следователи, судьи и авторы сборника "С чужого голоса" считают, что такие издания советскому обществу не нужны вовсе. Но при этом они фактически обходят вопрос о том, как противостоять возрождению культа личности, о том, как совершенствовать наше общество, как освобождать инициативу и энергию граждан от тормозящей развитие и частично устаревшей системы.

Я придерживаюсь иного мнения. Убежден, что и множество советских читателей, к которым обращена эта книга, придерживаются иного мнения, думают иначе. Однако какого характера должны быть такие независимые издания, защита прав, оппозиция в будущем – понять сейчас трудно. Мне только кажется бесспорным, что они должны быть и быть лояльными существующей власти, существовать на родной почве. Но как именно – остается громадной проблемой.

А сейчас мне остается дать показания о себе, поскольку на мои послесудебные заявления ссылается Т.Гладков. Среди знакомых диссидентов и следователей моя позиция считается средней, промежуточной, нелогичной, "меж двух стульев". Мне же, естественно, она кажется самой правильной, и за последние годы я потратил немало сил, чтобы убедить в этом своих друзей. Сейчас мне нужно показать суть своей позиции читателям сборника "С чужого голоса".

Должен признать: Т.Гладков обошелся довольно сдержанно со мной, без больших искажений процитировал мое заявление западным читателям после суда. Он даже придумал мне псевдоним, чтобы избавить меня от излишних переживаний. Правда, я сначала не понял, зачем надо было придумывать мне новый, а не использовать мой привычный псевдоним К.Буржуадемов. Потом я все же догадался, что, видно, по ощущениям Т.Гладкова, сам псевдоним, показывающий, что в стране есть человек, имеющий буржуазно-коммунистические убеждения, выглядит как клевета – потому что не может быть таких людей у нас!... Но как бы то ни было, а я благодарен Гладкову за такую сдержанность, как был благодарен суду за условность вынесенного мне наказания. И все же, правда выше личной благодарности. Поэтому я начну с неточностей в описании Т.Гладкова (с.64-65).

Во-первых, в "Поиски" я вступил последним и уже потому не мог быть "одним из инициаторов". Хотя по сути своих многолетних устремлений к общественным дискуссиям, мировоззренческим спорам, поискам истины замысел "Поисков", выраженный в "Приглашении", мне очень близок. Если бы последнее было мне показано в момент создания, возможно, что я согласился сразу. Так что это не так уж важно.

Существенней второе уточнение. Во время следствия я не соглашался, что моя деятельность использовалась антисоветской пропагандой для нанесения ущерба СССР. Я предполагал только возможность этого и был намерен заранее себя от этого публично оградить. Когда в тюрьме мне показали парижскую эмигрантскую газету "Русская мысль" с сообщением о моем аресте с такими оценками:

"Несмотря на многолетний террор большевиков чувство ответственности и стремления к свободе стало делом многих мужественных людей… Наша задача не забывать этих благородных людей, всячески выступать в их защиту и оказывать помощь десяткам осиротевших детей. Сокирко яркий пример тому, что очень легко погубить человека физически, но совершенно невозможно истребить в человеке душу, ибо она подвластна не палачам с Лубянки и идеологическому отделу ЦК КПСС, но всемогущему Богу".

- то наряду с естественной благодарностью за сочувствие и защиту я был раздосадован махровыми антисоветскими штампами и непрошенным затягиванием меня в борцы с "террором большевиков" и "палачами с Лубянки". Честно скажу, что ни сталинский террор, ни бериевские палачи с Лубянки мне не симпатичны, но даже в тюрьме я совсем не чувствовал себя "борцом" с большевиками и тем более не желал, чтобы меня в это ведомство записывали. Тем более сейчас, когда эти фразы стали лишь штампами для стимулирования безрассудной ненависти в мировом масштабе. Этот случай стал для меня важным доводом, что самоотделение от западной интерпретации необходимо, что я и сделал впоследствии. Но вину за эти резкие выражения эмигрантской газеты тогда же я возложил на следователей (за свой необоснованный арест). В дальнейшем же, сколько сводок западных радиопередач при знакомстве с делом я ни просмотрел, кроме фактических ошибок я не нашел никакой заведомой клеветы или специального опорачивания СССР, тем более не нашел использования своих статей во враждебных целях. Поэтому в составленном мною самом заявлении было сказано следующее: "Должен заявить, что хотя всегда стоял за свободный и беспрепятственный обмен информацией и идеями, однако, если кто-либо зарубежом вознамерится использовать мои работы и имя во враждебных моей стране целях или для ведения психологической войны, то такие действия с моей стороны могут вызвать только осуждение".

Однако в ходе дальнейшей "работы" над моим заявлением, психологического давления, на 15-м дне голодовки и за день до окончания срока следствия я вынужденно согласился на измененный вариант заявления в суде с разрешением публикации его, в котором наряду с моими мыслями были и чужие слова и, как я тогда же и сказал, 4 эпизода лжи: 1) на деле я не думал, что "в течение многих лет глубоко заблуждался"; 2) что "порочил советский общ.и госуд.строй"; 3) что "некоторые мои статьи использовались западными противниками в ущерб нашей стране", и 4) что я осознал антиобщественный характер моей деятельности и осуждаю ее".

Это заявление было для меня в нравственном отношении очень тяжелым компромиссом, но оно мирило меня со следственными властями и дало возможность вернуться домой, и вместе с тем обойтись на суде без самой существенной лжи: без признания себя клеветником и преступником, позволило защищать себя и "Поиски"… Кстати, заявление это, как мне известно, нигде не публиковалось, так что выступить в печати, как пишет Т.Гладков, я не мог.

После суда корреспондент АПН и др. настоятельно просили меня еще раз публично уточнить свою позицию. Потребность в этом ощущал и я, но о содержании нового заявления был длинный и неприятный спор. Дело кончилось тем, что я, действительно, сам направил в АПН по почте заявление, которое стало моим последним официальным объяснением и которое цитирует Т.Гладков (с.65). Хотя там я упоминал случай с парижской "Русской мыслью" как пример враждебного использования моего имени во враждебных целях, но тут же уточнял, что "на суде признал свою политическую вину за возможное использование моего имени и работ противниками нашей страны за рубежом" (с.65). Там же я написал, что согласился считать свою деятельность "антинародной и антиобщественной" только в том смысле, что мои взгляды и действия противоречат взглядам и желаниям большинства советских людей.

Для полноты понимания мне лучше процитировать: "Как видно из моих самиздатских работ, охваченный острой тревогой за будущее страны, за низкую эффективность экономики, за падение трудовой активности при росте потребительства, за растрату природных богатств и бесхозяйственность, за топтание перед назревшими реформами, за опасное стремление к излишнему внешнему влиянию и т.п. – я искренне считал свою самиздатскую деятельность исполнением гражданского долга и потому в запальчивости игнорировал предупреждения следственных органов.

А вот в тюрьме, куда меня посадили именем народа, я с горечью согласился, что мои взгляды и действия противоречат взглядам и желаниям нынешнего народа, а моя деятельность именно в этом смысле может быть названа антинародной или антиобщественной. В различии этих оценок нет неправды, а лишь противоречие между будущим и настоящим. До ареста отказ от "Хроники текущих событий" и самиздата звучал для меня предательством будущей Родины (об этом я писал в письме "К аресту Т.М.Великановой"), а после ареста мне пришлось думать о том, как остаться в мире с собственной Родиной. До ареста я мог думать, что народ и государство все же пойдут на прямой диалог, все же будут учитывать мои советы; после ареста мне стало ясно, что в их глазах я только предатель и преступник. Поэтому я и заявлял, что приму любой приговор советского суда с пониманием, как приговор народа".

И еще: "Я люблю западную цивилизацию, убежден, что и к осуществлению коммунистических идеалов моя страна может реально подыматься только через самостоятельно выбранный западный путь развития. И сознавать, что это развитие может быть прервано всеразрушительной войной (причем, против нас будут, видимо, Китай в союзе с Западом), и что сам можешь оказаться к ее идеологическим истокам – просто непереносимо. Я боюсь втягивания западных государств во внутриполитическую борьбу в нашей стране, боюсь перерастания внутренних конфликтов между диссидентами и властями в международную напряженность…"

Далее следует текст, приводимый Т.Гладковым. Думаю, что только соединение этих цитат дает правильное представление о моей позиции, лояльной, конструктивной оппозиционности.

Думаю, что из редакторов "Поисков" я в наибольшей степени проявил добрую волю к пониманию и примирению с властями, без потери собственных убеждений и личности. Если не считать семимесячного заключения под следствием и сопутствующих тревог, в моей жизни мало что изменилось к худшему. Только отказ от самиздата… Можно считать – все хорошо, если сравнивать наказание мне с теми карами, которые перенесли и еще переносят мои товарищи и коллеги. Но разве только в моей личной жизни дело?

Ведь все проблемы, которые привели к возникновению "Хроники" и "Поисков", остались. Значит, эти издания в той или иной форме возникнут вновь. Пользуясь своими правами обращаться к руководству страной в советской печати, я многократно уже после суда писал о необходимости разрешения выпуска изданий типа "Хроники", "Поисков", "В защиту экономических свобод" хотя бы небольшими самодельными тиражами. Ответов по существу пока нет. Но, может, читатели сборника "С чужого голоса" задумаются над этими проблемами, поймут заслуги и беды диссидентов и предотвратят следующий порочный круг: возникновение новой спонтанной критики властей, ее обращение на запад из-за отсутствия возможности самовыражения на родине, а потом преследование и отторжение в эмиграцию невольно озлобившейся оппозиции. Важно понять, что ни предупреждение культа личности, ни нахождение новых путей развития страны невозможны без независимой общественной мысли и правозащиты. Первый исторический опыт их осуществления в 70-х годах мы переживаем. Важно только сделать из него правильные выводы: властям признать право людей на общественную защиту и оппозицию, а правозащитникам и критикам надо признать свою принципиальную лояльность существующим властям и непричастность к интересам иностранных государств.

Не скрою: сегодня это мнение одиночки. Власти считают, что моя "половинчатая позиция" – только этап на пути "отхода от антиобщественной деятельности". Эмигранты считают ее этапом "на пути капитуляции и предательства". Оставив в стороне противоположность моральных знаков, это совершенно идентичные оценки непримиримых людей Противостояния, убежденных, что никакого понимания и сосуществования независимо мыслящих людей у нас в стране быть не может. Одиноким я остался даже среди людей, выбравших своим девизом диалог и поиск взаимопонимания – среди членов редколлегии "Поисков"

В.Абрамкин и Ю.Гримм, арестованные одновременно со мной, были на следствии и суде непримиримыми и ушли в лагерь. Позже в тюремную больницу поместили В.Гершуни. (Впрочем, позже Ю.Гримм и В.Абрамкин признали, что "делали ошибки в прошлом" и отказались о "продолжении самиздатской деятельности" в будущем). Г.Павловский попал в ссылку, П.Егидес – в эмиграцию.

Насколько я слышал, Егидес близко сошелся с антисоветской эмиграцией. Соответственно начал меняться и характер выпускаемых им в Париже номеров "Поисков". Если это так, то он как бы оправдал доводы следователей и авторов сборника "С чужого голоса", когда они с недоверием отнеслись к открыто объявленным целям "Поисков", как к маскировке. Они оказались правы относительно Егидеса, но не правы по отношению к "Поискам" в целом. Но разве мы не виноваты, что сами не разглядели то, что было видно сразу же подозрительным следователям?

Г.Павловский, напротив, на суде признал полностью свою вину, согласился, что наши материалы и действия были клеветническими, преступными. По-иному, но он тоже подтвердил правоту следователей и авторов сборника "С чужого голоса". Сейчас Павловский в ссылке и в письмах пишет о необходимости союза с властями, что более похоже на полное слияние с "лучшим в мире государством", отказ от оппозиционности.

Все мы оказались почти непримиримо разными людьми.

Таков печальный итог нашей первой попытки поисков взаимопонимания. И все же я настаиваю на ценности пути тех, кто остается в стране, реалистично подходит к своим нынешним возможностям, способен признавать и анализировать ошибки, но не зачеркивать своего опыта и опыта отцов. Отказ от самиздата, а значит и от открытой защиты прав человека был, конечно, вынужденным, и потому горьким, и в еще большей степени – опасным для будущего страны, но есть в нем и положительные стороны, которые примиряют с ним. А именно:

1) Отказ от самиздата, т.е. от бесконтрольного распространения личных текстов, есть на деле (главным образом) отказ от передачи их западным средствам информации, отказ от опоры на поддержку и давление Запада,- что позволяет четко размежеваться с внешними силами, способными в принципе стать врагами страны. Отказ от оппозиции, ориентированной на Запад, есть необходимое условие для рождения истинно отечественной оппозиции, рассчитывающей на собственные силы советских людей.

2) Отказ от активной гражданской деятельности людей, испытавших ее крушение, как бы освобождает место для более правильной деятельности людей, которые придут позже. Они смогут более гармонично совместить мучительный опыт как наших отцов, переживших репрессии культа личности, так и наш опыт безграничной оппозиции, безоглядного противостояния с опорой на внешнюю помощь, и найдут истинный путь для отечественной защиты прав человека и будущего страны.

Ответ отдела массово-политической литературы изд-ва "Моск.рабочий"

"Присланная Вами в изд-во рукопись под названием "Правда и беда диссидентов" не может быть опубликована, так как содержит, по нашему убеждению, провокационные заявления о законной деятельности советских государственных органов.

Рукописи авторам редакция не возвращает".

Заведующая редакцией Е.Чистякова" 28 июня 1983. №1195.




предыдущая оглавление следующая


Лицензия Creative Commons
Все материалы сайта доступны по лицензии Creative Commons «Attribution» 4.0 Всемирная.