| предыдущая | оглавление | следующая |
Ниже мы приводим часть читательского письма М.А.Поповскому с обсуждением его книги "Управляемая наука".
Конечно, научная деятельность имеет свою специфику, а совокупность ученых (1 млн. научных работников в СССР) - это особая часть народа. Но даже в этой среде возникают в общем те же проблемы и такое же различие путей, что и для остальных миллионов. Только здесь более ярко выдвигаются главные черты новых людей - поглощенность своей работой, своим профессиональным призванием, но не благодаря начальству - а вопреки ему.
В целом же нижеприводимое письмо, как мне кажется, продолжает и дополняет К.Светлова в описании современной ситуации в научной среде.
В.Сокирко О книге М.А.Поповского "Управляемая наука"
Дорогой Марк Александрович! Не удивляйтесь озаглавленности этого письма. Содержание Вашей последней книги настолько важно и интересно, что мне кажется необходимым ее обсуждение не только с Вами, но и с остальными друзьями. Для них я и поставил этот заголовок.
Конечно, сейчас я попробую обсудить только самые острые и главные для меня проблемы, совсем не претендуя на оценку книги в целом. Ограничусь только одним общим замечанием, что "Управляемая наука", наверное, наиболее спорная и пристрастная, и потому наиболее яркая и удавшаяся Ваша работа. Как Вы увидите ниже, во многом я с Вами не согласен, многое считаю просто неверным, но тем не менее вещь эта - очень нужная (как нужен был "Архипелаг ГУЛАГ", хотя и там очень много спорного). И я Вас с нею поздравляю!
И поэтому не обижайтесь, если моя критика невольно будет резка - ее резкость является оборотной стороной моего большого уважения.
Мне кажется очень удачным название книги: оно сразу показывает и объект исследования, и его главную "червоточину" (ибо "управляемая наука" суть такая же невозможность, как "деревянное железо" или еще хлеще - "социалистическая (диктаторская) демократия").
Сама структура книги свидетельствует о фактологическом раскрытии феномена управляемой квази-науки: вглаве 1 - история ее возникновения, в главе 2 - практика управления наукой партийными и административными чиновниками, в главе 3 - практика научно-феодальной эксплуатации ("барщина" и "оброк"), в главе 4 - положение ученых в системе этой квази-науки; глава 5 - о секретности, как главном заповеднике паразитирующей квазинауки; глава 6 - о вынужденных зарубежных контактах управляемой науки, в главе 7 рассматриваются национальные аспекты феномена, в главе 8 - проблемы научных советских городков, главе 9 - отношения с КГБ. И только две последние главы - 10 "Вечный выбор" и 11 "Неуправляемые" - посвящены настоящей, неуправляемой науке. Несмотря на небольшой объем этих двух глав, в них объективно (может, помимо воли автора) предлагается и выход из описанного положения, содержится душа книги. Как будто тебя долго вели по темному помещению и становилось все темнее и мрачнее, и только в конце показали на светящееся пятнышко впереди.
Какую же жизненную позицию может выбрать в своей деятельности каждый из миллиона научных работников? - Я насчитал в двух последних главах - 4 основные позиции:
1) В недавнем прошлом главным и определяющим для советских ученых было убеждение, что "их творчество принадлежит государству..., а моральный выбор сводится к точному исполнению начальственных предписаний". И дальше Вы продолжаете: "Должен покаяться: и аз грешен в нагнетании этой рабовладельческой но сути психологии... Сейчас, в середине 70-х годов, такая "генеральная" моральная конструкция уже отмирает".
2) "Современное большинство научных работников не поддерживает "охранителей" и видят в институте только место работы, проявляя социальное равнодушие"... "Честный труд, как панацея от всех социальных зол, имеет некоторое количество сторонников среди людей 37-45 лет, которым, действительно, хочется заниматься своей наукой, у которых есть интересные цели, но которые способны к социальному анализу не более, чем орвелловский Битюг"... Освобождая себя от общественных проблем, поборники бодрого труда одновременно выносят за скобки и любые раздумья о моральной ответственности, о морали вообще. "Я люблю свою работу... она дороже мне всех и всяческих моральных абстракций" - так отвечают 80 из 100... Дело для них прежде всего возможность получить личное удовольствие от научного поиска, не портя себе кровь посторонними переживаниями... Они продуктивны и легко управляемы: ведь "деловые" больше боятся потерять то, что имеют...
3) Однако - "в 70-е годы трудяги всех родов и видов быстро сходят с научной сцены... На смену им идут циники, стремящиеся к науке, как к оплачиваемой и престижной службе... Ускользнуть из строгих рамок службы, уклониться, перехитрить начальство, тайком побездельничать - стало излюбленной системой поведения огромного числа научных сотрудников среднего звена.
4) Наконец, сами неуправляемые. "Диссидентов-ученых объединяет концепция, по которой гражданин - не пешка... в шахматной игре государственных интересов, но личность, свободно избирающая. Общественная борьба в СССР есть борьба людей совести с аморальным по своей сути партийно-государственным аппаратом... Число не управляемых в советском научном миллиона невелико. Но как бы ни складывалась личная судьба каждого из них, в целом, главный итог морального противоборства сводится к тому, что осуществлять свои научные функции ученый в СССР может лишь через неуправляемость, через нравственную борьбу. Иного пути нет, всякая другая позиция лишает возможности оставаться ученым. Ибо наука - это независимость мысли"... Сюда же Вы относите и ученых-верующих.
Из вышеприведенной классификации следуют весьма неутешительные выводы: не только для ученых, но и для самой науки. Первый тип "ученого-служаки" исчезает, это ясно всем. Современные "ученые-трудяги" тоже вымирают, уступая место бездельникам. Но также очевидно, что у советской науки нет надежд и на ученых-диссидентов, и на ученых-верующих.
Религия, конечно, дает ученому систему независимых от начальства личных убеждений, но это еще никак не означает его научной неуправляемости и не дает гарантии достижения высоких научных результатов. Даже напротив, твердый и открытый верующий обычно очень послушен, исполнителен и управляем в профессиональном, научном плане, справедливо опасаясь возможных придирок и заранее ограждая себя повышенной степенью трудовой управляемости и уступчивости.
Диссиденты, конечно, гораздо резче противостоят власти, чем простая религиозность. В очень многих случаях непосредственное начальство, вынужденное подчиняться разгневанному "высшему начальству", увольняет таких сотрудников. Вы сами пишете: "Советскому исследователю доступна лишь одна такая попытка. После первой же демонстрации неуправляемый изгоняется из научно-исследовательского учреждения... Проф. Буйницкий: "Хочешь протестовать? - Протестуй, но не вовлекай нас в это дело. Мы хотим заниматься наукой... Совмещать науку и протесты, даже моральные, невозможно. Уходи..."
Но, конечно, уволенные или ушедшие из науки люди никак не спасают ее саму, не растят в ней независимую жизнь. Для науки они просто исчезают, умирают. Разумеется, не всех диссидентов увольняют, а уволенные иногда возвращаются в научные учреждения. И подобно религиозным людям, они в своей научной и иной работе почти ничем не отличаются от окружающих коллег. В некоторых случаях они отличаются истовой дисциплинированностью и исполнительностью, т.е. управляемостью. А причина у всех одна (и у диссидентов, и у верующих, и у евреев, и у прочих): все конфликтующие с Властью вольно или невольно, в личной научной работе легко управляемы непосредственным начальством.
Конечно, это только одна сторона, один случай соотношения науки и диссидентства. Люди, имеющие независимые и потому прочные убеждения, могут быть ориентированы и на научную деятельность как таковую и потому достигать больших научных результатов. Но тогда они будут смыкаться с группой "ученых-трудяг", которым резкое диссидентство, т.е. резкое столкновение с властями на почве "социальной неуправляемости" будет только мешать в их науке...
Так и выходит, что от самого диссидентства, как такового, самой науке проку почти никакого (в смысле избавления ее от мертвящего управления). В этом отношении проф. Буйницкий прав (другое дело, что поставив интересы общечеловеческой справедливости ниже интересов науки, он совершает большую ошибку - но это уже совсем иной вопрос!)
Таким образом, даже указанное Вами впереди светлое пятнышко выхода для нашей науки оказывается призрачным. Неужели нет выхода?
Однако, наверное, мы просто не понимаем друг друга: Вы говорите в последних главах в основном о социальной управляемости, а я беспокоюсь исключительно об управляемости научной. Давайте же разделим эти понятия, - и тогда все встанет на свои места. Четвертой группе (верующим и диссидентам) будет свойственна социальная неуправляемость, а второй группе (ученым-трудягам) - высокая научная продуктивность и, следовательно, научная самостоятельность, независимость, неуправляемость. Если же учесть, что последних - "80 из 100", то дела советской науки не так уж и плохи (я все же думаю, что последняя Ваша оценка сильно завышена).
Правда, этой основной группе грозит исчезновение, смена циниками-бездельниками. Мне кажется, что такой процесс, действительно, происходит сейчас не только в науке. Но не следует преувеличивать быстроту нарастания этой тенденции. По моим личным ощущениям, число работающих ученых, особенно на периферии, все же довольно велико. Но в главном, в существовании такой тенденции, Вы, несомненно, правы. Такая тенденция может привести нашу науку (да и все прочее) к тупику и развалу.
Но давайте посмотрим на общую линию развития отечественной науки за последние десятилетия, опираясь на Ваше же описание. В 20-30 годы старый тип социально и научно неуправляемого, независимого ученого исчез и был заменен "научными работниками" двух типов: l) социально управляемыми, т.е. "идейно преданными" учеными, и 2) управляемыми во всех смыслах квази-учеными. Почти все наши ученые 30-40 годов (за немногими исключениями) относились ко 2-му типу. Но соотношение ученых и квази-ученых постоянно менялось. В 40-е годы, казалось, управляемые "квази-ученые", казалось, полностью раздавят и "разгромят" науку настоящую. Однако с середины 50-х годов наступил обратный процесс: позиции действительных ученых укрепились, они получили возможность делать дело в рамках социально-этической послушности. В 60-е годы выдвинулся и стал основным тип "ученых-трудяг", которые совсем не принадлежат начальству душой, а только мирятся с ним поневоле, имея независимые личные взгляды, "ради интересов научной работы" идут на идейные компромиссы. Наконец, в 70-е годы и этот тип сменяется циниками (антиучеными, смыкающимися по своей неэффективности и научной бесплодности с квазиучеными).
Мне кажется, что причины такой сложной эволюции следует искать в судьбах самой страны - от укрепления сталинского мракобесия до последующей либерализации. Даже последнюю огорчительную тенденцию роста цинического безделья можно объяснить более общим процессом нравственного раскрепощения людей.
Ведь как бы мы ни говорили, что научные и общественные интересы - разные вещи, но в человеке они все же тесно связаны. Разделение души на удовлетворяемые научные интересы и придавленные общественные - всегда искусственно и может сохраняться лишь в атмосфере страха. Как только страх начинает исчезать, так и ученый перестает тратить значительную часть своих интеллектуальных сил на убеждение самого себя в правильности неестественных для него официальных догматов, отдавая освободившиеся духовные силы - все той же науке. Однако без идейной самоузды ученые каждый про себя приходят к совершенно неофициальным убеждениям. К оппозиции их толкает сама жизнь, сама научная работа, сталкивающаяся на каждом шагу с произволом и неэффективностью.
Однако такое противоречие между внутренними убеждениями и наружной социальной покорностью, управляемостью - не может быть устойчивым. Его еще можно переносить, если есть уверенность в высшей ценности науки, как таковой, но поскольку наука такой высшей ценностью не является, то рано или поздно, у "ученого-трудяги" наступает отрезвление, т.е. понимание того, что его деятельность совсем не является абсолютным добром и в злых условиях может стать бессмысленной или еще хуже - аморальной.
Выходом после такого отрезвления может стать прекращение потенциально злой деятельности, т.е. апатия к научной деятельности и переключение своих сил на себя или что-то иное, где видны ясно польза или вред.
Конечно, мы говорим сейчас о путях развития порядочных людей, оставляя в стороне тех, кто, начав с цинизма и отказа от настоящей науки, кончают квазинаукой и паразитизмом.
Но неужели для порядочных людей нет иного выхода, кроме полного безделия-отказа от науки или полного диссидентства, также равносильного отказу от науки? - Я думаю, что выход, несомненно, есть, что он лежит между этими крайностями и что именно его изберут в конечном итоге - "ученые-трудяги" ("научный миллион"). Это преодоление невозможного и завоевание права на сочетание научной неуправляемости и независимой общественной позиции, возможности нравственного протеста. Именно бесперспективность иных возможных решений и приведет ученых к старой позиции К.А.Тимирязева: "Наука и демократия!"
Я хочу подчеркнуть: не просто диссиденты станут главной фигурой в нашей будущей науке, а именно цельные ученые, сочетающие высокую научную независимость и эффективность с растущей социально-этической независимостью. Убежден, что такие люди уже есть и что они будут умножаться в будущем. Их души будут постоянно раздирать тяга к любимой науке и требования совести, нравственной борьбы, они будут постоянно колебаться, не останавливаясь ни на одном крайнем решении. Ибо если они отдадутся только борьбе, то потеряют науку, а отдавшись одной науке, придут в итоге к цинизму, т.е. также потеряют продуктивную науку. Они смогут найти золотую середину, только умеренно занимаясь нравственной борьбой ("гармонично"), только на уровне "всех", вместе со всем народом. Но только такая осторожная и мучительная позиция, когда ты и начальству неугоден, и себе самому кажешься трусом, только она позволяет сохранить и развить науку, труд и саму жизнь. С нравственным протестом ученых на уровне большинства начальство справиться не сможет (всех не уволишь), а с другой стороны - участие в нравственном противодействии отжившей системе позволит ученым чувствовать свою правдивость и на этом этическом фундаменте эффективно и безбоязненно работать.
Таковы, на мой взгляд, те соображения, которыми необходимо дополнить последние главы Вашей книги, чтобы понять современный моральный облик "научного миллиона" и возможности его изменения в будущем. Подытожим еще раз:
1) В Советском Союзе, как и везде, настоящая наука всегда была неуправляемой, всегда противостояла управляемой квазинауке.
2) В советской науке наблюдается нравственно-социальная эволюция: в период 20-50-х годов от независимости к морально-политической управляемости, а в период 50-70-х годов - наоборот, к независимости и протесту.
3) Процесс нравственной эволюции "научного миллиона" очень медленный и совпадает по скорости с эволюцией всех остальных советских миллионов людей. Отстающие от этой эволюции попадают в разряд квазинауки и циников, опережающие ее (диссиденты) зачастую оказываются вне науки. Общее же движение "научного" и прочих миллионов неодолимо... 6.5.1977г.
| предыдущая | оглавление | следующая |
