| предыдущая | оглавление | следующая |
Некогда пламенные призывы к социальному действию, исходящие из уст прогрессивной русской интеллигенции, противопоставлялись ею же бессильной проповеди нравственного самосовершенствования. Ныне, в наши дни, на примере данной дискуссии мы видим воспроизведение той же дилеммы: где выход из тупика, куда следует преимущественно направлять активность: на самого себя ("жить не по лжи") или вовне ("активно думать, успешно работать, смело жить").
Навряд ли можно разрешить этот вопрос нормативным образом. Всегда существовали и существуют два типа людей (два жизненных пути, два состояния духа). Для одних в центре внимания находится деятельность, ее цель и результаты. Их путь, выражаясь религиозным языком - в миру; их оправдание - в делах, которыми они стремятся принести пользу другим людям. Люди второго типа заняты, в первую очередь, собственным внутренним миром. Они редки. Их путь - монашество, в центре их внимания - не "что они делают", а - "как".
Для людей первой группы мораль выступает больше негативно, как некое табу; самоцензура, набор ограничений на используемые при достижении намеченной цели средства. Положительное содержание их жизни в другом: напряжение психики, волевой тонус, жизненный нерв - все это относится к необходимости жить и действовать в условиях "пока еще не оконченной работы", "все еще не достигнутой цели", "не реализованного до конца проекта". Их отношение к морали - "надо быть и моральными", но внутренне они готовы к отказу от моральной чистоты ради успешности действий. Они рады бы "жить не по лжи", но так ничего нельзя достигнуть.
Быть моральными для людей второго типа - основное содержание жизни. Не столь важно, чем заниматься; важно при этом не погубить свою душу. Напряжение психики порождается для них невозможностью из-за несовершенства (греховности) их собственной человеческой природы достаточно строго следовать указанному - да и любому другому принципу (в том числе и принципу "жить не по лжи".
Буржуадемов, несомненно, относится к людям первой группы. И его отличительная черта - в избранном им, предпочитаемом всем другим и широко пропагандируемом типе вовне направленной активности. Это - свободная экономическая деятельность, вид активности, которую он хочет видеть у всех своих сограждан и ради которой он согласен на какой-то ущерб моральной чистоте. Ибо утрата гражданами самостоятельных экономических ролей рассматривается Буржуадемовым, как главное зло сегодняшней нашей жизни, как основное проявление той несвободы, в кругах которой мы привычно вращаемся. И только имея ввиду экономическую направленность Буржуадемова можно принять его утверждение: "Чем лучше себе и сейчас, тем лучше обществу сейчас и потом".
О том, что это - лишь экономический принцип - нельзя забывать ни на минуту. Иначе в нем легко усмотреть определенное самодовольство, призыв к переступанию моральных запретов без внутренних терзаний, некое бездушное благополучие. И некоторый повод для таких толкований Буржуадемов предоставляет.
Если конечная цель человека - обретение личного счастья, внутренней удовлетворенности и душевного равновесия, а мораль - всего лишь способ достижения этой цели, способ устроения своей жизни, то весь возвышенный характер морали уничтожается. Потому что подлинная нравственность - исполнять свой долг, не ожидая награды ни в этом, ни в ином мире, ни внешнего блага, ни внутреннего удовлетворения, ни прочей компенсации в какой бы то ни было форме. Более того, нравственный долг - единственная побудительная причина, которая может заставить человека сделать себе не лучше, а хуже, причинить себе материальный и иной вред.
Активные люди, желающие быть также и моральными, разработали много способов преодоления в себе морального "комплекса неполноценности". Наиболее известный из них - "теория разумного эгоизма". "Добродетель,- говорит она,- всего лишь другое слово для выражения личного интереса и выгоды; поступать морально - значит, поступать в соответствии с этим интересом, т.е. оптимально (выражаясь современным языком) и с точки зрения разума.
( Но беда в том, что учесть все возможные последствия какого-либо поступка, знать все сопутствующие ему обстоятельства, рассчитать ход дальнейших событий - принципиально (и во всяком случае, практически) невозможно. В том и преимущество морали, что с ней мы, отрешаясь от попыток рассудочного построения своего поведения, выпутываемся из многосложного сплетения учитываемых факторов и противоречий. И чем менее наше поведение делается зависимым от намеченной цели, тем скорее оно приведет к успеху (в противном случае надо с подозрением отнестись к самой цели).
Здесь уместно привести "кибернетическую" аналогию, подтверждающую силу указанного принципа на материале современной науки. Решению многих задач оптимального управления (в том числе, экономического и социального происхождения) выявило недостаточность классических вариационных методов, представляющих собой лобовую оптимизацию связанных с этими задачами функционалов. К серьезным затруднениям приводило наличие ограничений на диапазоны изменения переменных задач, и особенно увеличение числа учитываемых переменных, вызывающее экспоненциальный рост сложности алгоритмов оптимизации ("проклятие размерности"). Однако многие из этих трудностей удалось преодолеть, когда с развитием кибернетики стали применять теорию игр для решения указанных задач. При этом оптимизация соответствующих функционалов является итогом проведения некоторой игры, в которой "игроки" действуют в соответствии с некоторыми заранее фиксированными правилами; оптимальность функционала достигается при этом как бы автоматически.)
По такому глобальному пути Буржуадемов, вроде бы, не идет. Он избирает другое решение: указывает на изменчивость морали, на то, что в ходе новой деятельности будет выработана и новая мораль, и т.д.
Деятельный человек должен, если он серьезен и ответственен, должен принимать грех на душу и страдать от этого, а не рассуждать об основаниях морали и ее изменчивости. Пока эти страдания есть - человек морален, ибо требования морали и осознаются всегда в их противоположности с общепринятой практикой обычного поведения.
Рассуждения Буржуадемова об изменчивости морали мне кажутся излишними потому, что уверенность в правоте своей позиции, своего дела, которой, так сказать, "дышит" каждая строка его статьи - по сути дела и означает моральность, наличие моральной санкции. А в таком случае - к чему беспокоиться об общепринятой морали? Все равно моральные представления, какими бы они ни были, нельзя обосновать ссылкой на существующее общественное мнение ("так считают"), напротив, само это общественное мнение часто предстает перед судом нравственности. С точки зрения морали человек может быть прав, поступая вопреки общепринятой норме, и виновен, даже если он во всем следует диктату заведенного порядка.
Нравственный долг складывается из двух относительно самостоятельных частей: долга по отношению к конкретным людям (долг перед ближними или, выражаясь физическим языком, близкодействие морали) и долга по отношению к государству (долг перед дальними, дальнодействие морали). Несомненно, что "ближняя" мораль непосредственно более ощутима и внутренне достоверна; "дальняя" мораль более рассудочна. Поэтому в тех случаях, когда требования ближней и дальней морали вступают в противоречие, следует руководствоваться моралью ближней. Перефразируя Буржуадемова: чем моральнее я буду по отношению к ближним (т.е. к конкретным людям, с которыми я так или иначе вхожу в контакт), тем лучше в смысле морали и для общества в целом.
Но часть небосклона нравственности затянута пеленой еще и третьей морали - официальной, или казенной. Ее наплыв на "истинную" мораль характерен именно для нашего века и связан с появлением средств массового идеологического воздействия. И чем более преступным и бесчеловечным становится государство, тем в большей степени официальная мораль оказывается ширмой, прикрытием истинной аморальности.
Новейшая история явила примеры невиданных масштабов противостояния людей казенной морали. Вот как проявлялось это противостояние в условиях бессмысленной бойни, в которую обратилась зашедшая в тупик первая мировая война:
"Когда от батальона, брошенного в атаку, остается два взвода; когда эти два взвода присоединяют десяток-другой случайных людей, бог знает куда приписанных, но, несомненно, братьев по несчастью; когда все эти люди не видят никаких оснований для того, чтобы вернуться под боевые знамена и снова быть брошенными в атаку,- налицо группа, которая не является больше группой общества, ведущего войну. Она откроет огонь, если это необходимо, для спасения жизни, но она не откроет огня "для успеха операции"; она может расстрелять того, кто бежит и оставляет других в опасности, но сама - как слаженная и организованная боевая единица - дезертирует; она может сурово покарать того, кто обокрал товарища, но сама готова ограбить казенный продовольственный склад. Эта группа не признает ни закона, ни морали, но она знает дисциплину и взаимопомощь, для нее не теряет смысл различие между геройством и малодушием, верностью и предательством, подлинностью и позерством. Отношения ее членов основываются на нравственности, которая признает только непосредственные обязанности перед людьми.
Это именно нравственность, а не уголовная мораль клана или шайки. Почему? Да потому, что сама группа отделена от существующего общества, а не от остальных людей. Вор, отставший от шайки, не может уповать на то, что первый же повстречавшийся ему человек тоже окажется вором. Но солдат, отбившийся от полка в Италии где-нибудь в 1916 г., не только надеялся, но и хорошо знал, что, к какому бы подразделению он ни пристал, он встретит в нем ту же ненависть к существующему порядку, ту же склонность к дезертирству, то же сострадание ко всякой живой твари, попавшей в волчью яму войны". (Э.Соловьев, "Цвет трагедии", ж-л "Новый мир", 1968г. №9).
Такая степень противостояния личности и государства является предельным случаем, который реализуется в критический момент жизни общества, оказавшегося на грани разрушения. В мирное время конфликт между истинной и официальной моралью не должен быть столь резким. Именно поэтому нельзя целиком принять позицию Солженицына. Экстремизм хорош в сфере теоретической мысли (доведение до логического конца какой-либо идеи), в сфере художественного творчество (чистота стиля, гиперболизация как выразительное средство и т.п.), но не в сфере социальных действий: здесь уместнее эклектизм, умеренность, компромисс. Когда Буржуадемов выступает за спекуляцию и левое производство (какие-то их виды), он также вступает в конфликт с официальной моралью. Но его противостояние представляется более конструктивным - хотя и здесь необходимо чувство меры. Не всегда можно оправдать спекуляцию (искусственное создание дефицита), не всегда - левые работы, не всегда - фиктивные отчеты (бывает, что липовые отчеты прикрывают отсутствие "правой" работы, хотя в левой работе не было недостатка; но очень часто они прикрывают отсутствие деятельности как таковой). Но что представляется Буржуадемову главным - так это то, что есть и такие случаи, (и они не редки, и мы должны способствовать увеличению их числа), когда свободные экономические действия населения следует всячески приветствовать. Я думаю, что с такой позицией нельзя не согласиться.
| предыдущая | оглавление | следующая |
