| предыдущая | оглавление | следующая |
Я с сожалением должен констатировать: обмен мнениями между мной и К.Б. перерос в обычную перебранку, выходящую за пределы "полемических издержек", что вряд ли может способствовать прояснению затронутых в дискуссии вопросов.
В моей статье действительно имеется целый ряд неточностей и передержек (в ответе K.Б. они трансформируются в злой умысел, ложь и ненависть).
"Не хочу поддаться одному законному чувству негодования", "зажав эмоции", "попробуем понять Вашу систему мировосприятия непредубежденно, "по-доброму" - говорит К.Б. и тут же превращает все эти добрые пожелания в пустую риторику, своего рода заклинания и, переходя от слов к делу, во что бы то ни стало стремясь доказать злой умысел, вынужден искажать и передергивать оппонента. И "добрая" ругань вроде обвинения меня в "высокомерных намерениях", "презрении к народу", в стремлении "стать новым авангардом", в "беспардонных средствах" и (это уже совсем по-ленински) в "непроходимом идеализме" - право, не делает Вам, К.Б., чести...
И Вам же, К.Б., я мог бы переадресовать вопросы: "Откуда это желание разгромить любыми средствами?", откуда раздражение и нетерпимость? (Не хватает еще и истерически взвизгнуть: за что Вы меня ненавидите, К.Б.? За что?)
Нам, вскормленным на нетерпимости, нам, прошедшим школу лжи и ненависти, нам гораздо легче сделать первый шаг и скинуть путы антигуманизма и бездуховности, разумом осознать примитивность и теоретический кретинизм затвержденных с детства идеологических доктрин, но, Боже, как труден шаг второй, как не скоро обретаем мы умение вслушиваться в слова единомышленников и оппонентов, как нелегко нам избавиться от стремления придать характер исключительности и абсолютной истинности своим новым взглядам и концепциям (зачастую и до простого мнения не дотягивают наши эклектические и убогие "концепции")...
Мне не хотелось бы взвинчивать и без того резкий тон дискуссии и подробно отвечать на каждое обвинение К.Б., хотя, чтобы не выглядело голословным сделанное вначале замечание об искажениях и передергиваниях в ответе Буржуадемова, придется коснуться и этого вопроса.
Вначале еще раз о причинах, которые побудили меня принять участие в дискуссии. В моей статье по этому поводу говорилось следующее: "Я не хочу полемизировать с Буржуадемовым, мы находимся в разных несовместимых системах отсчета, но мне кажется важным прояснить причину этой несовместимости".
Да, главным в своем выступлении я считал не полемику ("полемизировать - ...спорить с кем-нибудь, возражать кому-нибудь..." - Толковый словарь русского языка, М. 1939г., т.3, стр.515), не спор и возражения, а прежде всего выяснение исходных посылок, постулатов, аксиом (систем отсчета), поскольку без этого "конструктивный разговор" вообще невозможен. Случай, когда нельзя совместить ("совместить: объединить в одном лице, действии, предмете и т.д. что-либо разное..." - Словарь синонимов русского языка, Л. 1970, т.2, стр.457) исходные посылки разных людей (например, верующего и атеиста, мистика и материалиста), не так уж редок. Несовместимость систем отсчета вовсе не предполагает обязательного расхождения буквально по всем вопросам.
При всей несхожести позиций, вряд ли мы с К.Б. (если я правильно понимаю) сильно разойдемся, например, при оценке преимущества экономики свободного рынка перед социалистической экономикой, стянутой удавкой Плана; вряд ли не предпочтем тихую деловитость - громкой бездеятельности, либерализм - экстремизму, созидательную работу - разрушительной; и подобных точек соприкосновения много...
У К.Б. такая постановка задачи вызывает представление о "невозможности" прямого разговора", "высокомерном намерении не мараться спорами", "принципиальном непонимании" между мною и диссидентами (?) и К.Б. и его "сторонниками"*... *) Кстати, не знаю никаких своих "сторонников" - добавляет раздраженно К.Б.. Напомню, что в моей статье слово "сторонник" встречается лишь однажды: "В.Никольский - сторонник Буржуадемова, пишет..." Но разве не Вы сами, К.Б., писали о близости Ваших с Никольским взглядов? ("Сторонник - тот, кто разделяет чьи-либо взгляды, солидарен с кем-то..." - Словарь синонимов р.яз., т.2, стр.506), так на что же обижаться?
Но откуда это? И зачем несовместимость исходных посылок превращать в "полную несовместимость" и даже несовместимость психологическую ("можем ли мы находиться в одном помещении?... мирное сосуществование?... простое знакомство?"). Мне думается, что без рассмотрения любой концепции "изнутри", в рамках ее исходных посылок, непонятной и противоречивой для нас будет ее логика, без этого вряд ли можно рассчитывать на сколько-нибудь плодотворный результат. Главная ошибка К.Б. при рассмотрении позиции Солженицына и его работы "Жить не по лжи!" - в игнорировании исходных посылок Ал.Исаевича (смысл бытия, назначение морально-этических норм и т.д.). Это я и имел в виду, говоря о "прокрустовом ложе, подменах и фокусах". Возможно, более корректным здесь было бы сказать, что мы с К.Б. по-разному эти исходные посылки понимаем.
К сожалению, в нашей перепалке вопрос о причинах несовместимости систем отсчета так и остался невыясненным, и мне придется, не повторяя уже сказанного, еще раз вернуться к концепции "двух подходов".
В рамках первого подхода (здесь и далее я буду рассматривать в основном линию Адама Смита-К.Б.) противоречие человек-общество, в принципе, разрешимо; представляется более оптимистичным и взгляд на исторический процесс, на общественное развитие. Познавая окружающую его реальность, человек преобразует Мир, постепенно приспосабливает и социальную систему для реализации своих потребностей. И кажется, что в современном западном обществе (вне сомнения, более "человечном", чем тоталитарное), построенном на принципах, провозглашенном Адамом Смитом (и добившемся экономического процветания), с признанием правосубъектности человека, его неотъемлемых прав, обеспечением почти всех условий со стороны государства для их реального осуществления - противоречие человек-общество должно быть наиболее близким к разрешению. Все это выстраивается в стройную и логичную систему, особенно на фоне отсутствия всего вышеперечисленного у нас. Но вот только откуда берутся эти мятежные левые, и откуда в западном искусстве эта пронзительная тема (куда более пронзительная, чем, скажем, в нашем самиздате, можно подумать, что это не у нас, а у них лагеря и гебушка) неустроенности, заброшенности, отчужденности человека, абсурдности окружающего мира? Неужели только оттого, что они с жиру бесятся или "некритически" следуют догматам Фромма"?*
*) - Прежде чем обвинять меня в "некритическом следовании", не мешало бы Вам, К.Б., с этими догматами Фромма ознакомиться, тогда бы и увидели - в чем я за ним следую. Кстати, Эрих Фромм в "гуманизацию социальной системы" верит (а я - нет). Фромм предлагает ввести "гуманистическое планирование", активизировать индивида с помощью замены методов "отчужденной бюрократии" методами гуманистического управления, распространением "психодуховной ориентации", эквивалентной религиозным системам прошлого, созданием небольших общностей людей, имеющих свою культуру и т.д.. "Преобразование, оздоровление" социальной системы связано у Фромма с "трансформацией сознания", и в этом плане он никакой не экстремист и не бунтарь, хотя и популярен среди левых. Особых же симпатий к нашему социализму Фромм не питает.
Уважаемый К.Б., попробуйте со всем своим историцизмом ответить на этот вопрос. И скажите, представляете ли Вы себе такое общество, в котором "левых" не будет, а тема абсурдности и отчужденности перестанет быть актуальной, и возможно ли с помощью каких-либо общественных теорий решить эту проблему? Может быть, исторический опыт подскажет нам, что вот такое общество, в котором нет экзистенциальной дихотомии, раскрепощены способности человека к "любви; вере и рассуждению" (Эрих Фромм), когда-нибудь существовало?
И "закат цивилизации" (Альберт Швейцер), и "новое варварство" ("Закат Европы" О.Шпенглер), и "...мир, как знаемое, есть нечто чуждое мне... по отношению к нему я равнодушен... вырождение общества... предотвратить его невозможно... существует лишь вопрос, как жить в нем!" (К.Ясперс) - это ведь все не о нас, а о том самом прекрасном западном обществе, переход к которому был бы для нас "величайшим благом". И вот эти западные люди, у которых нет тоталитаризма и есть достаток, и возможность двигать собственное дело, начинают вдруг завидовать нам (а некоторые еще и китайцам). Американский художник завидует нашим нонконформистам: в США 70 тысяч художников, а признания (да что там признания - обычного внимания благожелательного зрителя добиваются лишь единицы (нет, не умирают они с голоду, пособия и помощь всяких благотворительных и государственных фондов дают возможность работать и профессионально), а нашим художникам стоило один раз выйти под бульдозеры, как они получили признание и в своей стране (на выставки и в тесные квартиры народ валит), и за рубежом их картины нарасхват. А Джон Нейфер, (американский корреспондент), проживший несколько лет в СССР, прекрасно понимавший нашу жизнь и наши условия, пишет: "Под панцирем авторитарности русские восхитительно безалаберны... эта страна (в отличие от Запада - А.В.) почти не порождает людей с неврозами (а в США, вспомним Стернбаха, "эпидемия депрессии" - А.В.)... частный вечер с русскими, даже если они занимаются какой-либо грязной работой, в сто раз непринужденней, честнее и откровенней, чем с их западными антиподами..."
Как тут не вспомнить Оскара Уайльда (цитирую по памяти): "У человека есть две трагедии: первая - когда он не имеет того, чего он хочет; и вторая - когда он получает то, что хочет; и только вторая трагедия - настоящая". Впору подумать, что нам куда проще - ведь далеко еще до трагедий настоящих, так легко свести все проблемы к внешней несвободе (в том числе и экономической), к трудностям жизни, и представить, что все зло мира сосредоточено в КГБ. Не пора ли нам во второй половине XX века опираться не только на концепции, разработанные 200 лет назад, но и учитывать представления о сложности человеческой психики, неоднозначности понятий "свобода и несвобода", разработанные психоанализом, а не идти на поводу "разумной действительности" и легковесного историцизма, упрощать реальную картину Мира и просто относить все, что сюда не вписывается - экзистенциализм, фрейдизм, неофрейдизм, персонализм, структурализм и т.д. - к "непроходимому идеализму".
"Пора немного передохнуть. Нет, я не против западных благ и свобод, западный Смит и буржуазная демократия, действительно, "дороже моей душе" "осталиневшего Маркса" и коммунистического тоталитаризма. И каким бы разным ни представлялся нам с Вами К.Б., способ решения стоящих перед Россией проблем, в главном, я надеюсь, мы сойдемся: прежде всего, надо отойти от края пропасти. Свобода информации и др. свободы (в том числе и экономические), предоставление реальной возможности контролировать деятельность государства (эта возможность имеется в каждом цивилизованном обществе), важны не только для нас, наших сограждан, без них не может быть гарантии, что завтра человечество не погибнет "в огне атомного безумия", что завтра "наши братья-биологи не помогут приблизить чтение мыслей и переделку наших генов". Но истина не может идти за насущными потребностями дня, и, изучая западный опыт, мы должны видеть не только то, какие блага и свободы обеспечивает общество Адама Смита, но и то, что в условиях этого общества (возможно, любого общества) фундаментальные потребности человека реализуются автоматически и проблема человек-общество снимается. В своей статье я не отрицал значение разума, общественных теорий, анализа исторического опыта, как это пытается представить К.Б. Просто и разум, и общественные теории, анализ исторического опыта приводят меня к иным, чем у К.Б., выводам.
Аристотель определял человека, как животное общественное. Да, - человек - существо социальное и без общества жить не может (заметим в скобках, это утверждение настолько же верно, насколько верно и утверждение другое: общество без человека тоже существовать не может, без человека общество - ничто, фикция, мираж), но не только этим определяется его сущность, его природа, человек жив не только социальным. Существование двух субкультур как раз и связано с этими моментами. Официальная и неофициальная культура не являются антиподами, они не могут ими являться, поскольку имеют различную природу и продуцируются различными уровнями Мира (неофициальная культура не равна культурам оппозиционной и революционной, о которых писал Ленин, и которые имеют иное предназначение: разрабатывать альтернативы будущего общественного развития и создать новую официальную культуру). Не стоит представлять официальную культуру этаким демоном зла, стоящим над обществом и превращающим людей в слепые орудия своей воли. "Отрицать" официальную культуру - бессмысленно: исторический анализ любых общественных структур подтверждает объективную необходимость официальной культуры для общества (и соответственно для человека), но "свои проблемы" (проблемы другого уровня Мира) человек решает не в ее рамках. Официальная культура ориентирует человека прежде всего на результат. Наши внутренние метания, поиски и проблемы в ее сферу действия не входят. Конечно, выделение двух субкультур связано с целым рядом условностей, в чистом виде мы человека официальной культуры (или неофициальной) нигде не найдем, в чистом виде мы можем говорить лишь о модели, абстракции".
Я уже писал, что "бессмысленно упрекать социальные силы в злонамеренности... для них не существует мотивации с позиции зла и добра", относя к социальным силам, в частности, классы и группы. К сожалению, мой отказ от применения этических оценок к любым общественным классам и группам выпал из поля зрения К.Б., утверждающего, будто я готов людей "третьей позиции" вместе с некоей старушкой отнести к антихристовому семени" (кстати, бедная старушка пострадала совсем ни за что - никаких этических оценок она также не давала, а говорила лишь о важности не только результата, но и мотивации действия). Впрочем, такую "издержку" можно перенести, хуже другое. В своем ответе К.Б. утверждает, что он высказывает "свои оценки различных классов нашего общества, в том числе и этические, и объясняет это "гражданским правом"(?). Я должен еще раз повторить свою точку зрения: применять этические нормы и ценности в сфере социальной бессмысленно и аморально, они могут быть отнесены только к конкретному человеку (точнее, к конкретному действию человека, причем для этической оценки имеет значение не только результат, но и мотивация действия - "в добрых делах без любви...", иначе мы можем получить формулы вроде жиды-сволочи, капиталисты-кровопийцы, кулаки-мироеды, и совсем рядом окажется лозунг - "уничтожить как класс". Именно марксизм ввел в такой мере применение этических оценок в общественную сферу, вначале в своих манифестах, а потом и в застенках ЧК, и за колючей проволокой Архипелага.
Подумайте, К.Б., может быть, не об этических оценках идет речь, а о том, какие образцы поведения Вам импонируют, а какие нет?
Любое наше действие достигает результата не только внешнего, но и внутреннего (не важного для общества, но очень существенного для нас), не только приводит к изменениям в окружающем Мире, но и в нас самих сдвигает границы добра и зла. "Возьми от мира все, что тебе нужно, но заплати полной мерой". Мера, внутренняя цена, которую мы платим, и определяется шкалой этических норм и ценностей. Эта шкала не зависит от внешних условий, и как бы кардинально не изменялись условия, "под Грозным, Пугачом мы живем" или под Джорджем Вашингтоном, наша ложь и наше насилие действует на человека одинаково разлагающе (и под Грозным не одни мерзавцы жили, и под Вашингтоном не одни святые)*.
*) - Непонятно, откуда К.Б. взял, будто я утверждаю "неизменность" и "абсолютность" неофициальной культуры. В своей статье я говорил только об абсолютности "морально-этических норм, выстраданных человечеством в результате многовековой борьбы за право на индивидуальность, отличность среднеарифметического стандарта, вырабатываемого культурой официальной. Также непонятно, откуда К.Б. вытащил идею "морали от отцов и гениев" и что значит "не изменяя морали отцов"? Так вот я уточняю: неофициальная культура не остается неизменной, она находится в постоянном развитии, является открытой.
Этика не предопределяет наши действия (лишь помогает ориентироваться в хаотическом течении данной нам реальности), не избавляет от того, чтобы "думать перед действием" (как не избавляет от необходимости духовной работы), она только определяет грань дозволенного в рамках человечности.
Внешние условия создают поле выбора, выбор осуществляется самим человеком (человека можно убить, но заставить его совершить тот или иной поступок, если он не желает - невозможно) и мы несем ответственность за свой выбор. Если от ответственности перед обществом можно уйти, то от высшего суда совести, от глубоких духовных изменений уйти невозможно. Жертвовать собой не означает жертвовать жизнью ради какой-то высшей цели, жертвовать работой или благосостоянием; жертвовать собой - значит разрушать свой внутренний мир, свое я, свою психику, продать душу дьяволу.
В своем ответе К.Б. неоднократно упрекает меня в противопоставлении разума "нравственному чувству", "чутью", в отрицании первого и абсолютизировании второго.
"...отринув всю и любую "официальную культуру"*, Вам придется действовать лишь по наитию (здесь и далее разрядка моя - A.B.), по подсказке собственного "нравственного чутья". Вы будете действовать не как "человек разумный", а как "существо эмоциональное" (ибо эмоциональны и нравственны не только люди)... Рассмотрим и другие доводы... за отказ от рационализма, от разума - в пользу деятельности, подчиненной голосу "нравственного чувства"...
*) - Что значит: "отринув всю и любую "официальную культуру"? Что, я ее отрицаю? Отказываю ей в объективности? Но ни того, ни другого в моей статье нет. Непонятно также, откуда взялся знак равенства между "официальной культурой" и концепцией А.Смита, К.Маркса.
Еще один пример непонимания, связанного с игнорированием исходных посылок оппонента и рассмотрением его концепции в своей системе отсчета. Трудно представить, что К.Б. не заметил того места, где я говорю о морально-этических нормах и ценностях - "сами по себе эти ценности мертвы, пока не освящаем мы их высшим смыслом бытия (смысл земного существования... в развитии души)", а чуть ниже отмечаю, что этические нормы должны быть результатом "фундаментального духовного процесса" (как Вы полагаете, К.Б., "фундаментальный духовный процесс", "развитие души", может проходить без участия разума? Означает "отказ от разума"?), тем более, что первую фразу К.Б. цитирует почти дословно. Дело в том, что К.Б. приписывает мне свое понимание природы нравственности, ее сущности.
Здесь нам не грех вернуться на двести лет назад, к "Критике чистого разума", "Основам метафизики нравственности" Иммануила Канта, где дается теоретическое определение нравственности и подвергаются критике этические концепции натуралистов и английских сентименталистов (к которым относится и Адам Смит) о нравственном чувстве*. Концепция "нравственного чувства": предполагает, что добро, добродетель изначально присущи человеку, являются чем-то врожденным, данным от Бога, или определяются положительной частью природы и связаны с такими чувствами, как альтруизм, сочувствие, доброжелательность. Адам Смит выводит добродетель из чувства "симпатии", способности человека ставить себя в положение другого лица. "Так как непосредственное наблюдение не в силах познакомить нас с тем, что чувствуют другие люди, то мы и не можем составить себе понятия об их ощущениях, иначе, как представить себя в их положении".
*) Подробнее смотри статью О.Г.Дробницкого "Теоретические основы этики Канта" в сб. "Философия Канта и современность", М., 1974г.
Моральный мотив выводится из естественного стремления человека и к счастью, к достижению личной и общественной пользы (здесь и появляется знак равенства между Пользой и Добром), в какой-то мере он связывается и с чувством внутреннего удовлетворения от нравственного поведения. Так "разумный эгоизм" предполагает целесообразность добродетели и в плане личном, и в плане общественном; реализуя эгоистические интересы в пределах разумного, человек становится добродетельным, добродетельность помогает ему добиться общественного престижа, деловая добродетель - благоденствия, в широком смысле этого слова и т.д. Нетрудно угадать за концепцией "нравственного чувства" посылку, предполагающую разумность естественных стремлений, в соответствии с которыми все само собой устраивается, приписывающую мудрость и нравственность стихийным силам.
Кант, впервые предпринявший попытку теоретического объяснения сущности морали, прежде всего, отказывает природе человека в изначальной нравственности (соответственно, в каком-либо "нравственном чувстве" или чутье). Естественные стремления не несут в себе априорно моральности или аморальности, зла или добра, могут быть реализованы, как в одном, так и в другом направлении (путь деградации, путь духовного совершенствования). Нравственность связана прежде всего с процессом духовного развития,- морального воспитания, свобода, в том числе и свобода над самим собой, над психическими импульсами, связана прежде всего с несводимостью моральных мотивов к чувственности.
Нравственность - не результат естественных стремлений, а результат контроля над ними, ограничение, долг (здесь можно еще раз увидеть различие между двумя субкультурами, официальная культура подавляет человеческую природу, неофициальная возвышает нас над чувственностью, дает личности власть над ней).
"Долг! Ты возвышенное великое слово, в тебе нет ничего приятного, что польстило бы людям, ты требуешь подчинения... устанавливаешь закон, который сам собою проникает в душу и даже против воли можешь снискать уважение к себе (хотя и не всегда исполнение);...где корни твоего благородного происхождения, гордо отвергающего всякое сродство со склонностями, и откуда возникают необходимые условия того достоинства, которое только люди могут дать себе? Это может быть только то, что возвышает человека над самим собой... Это не что иное, как личность, т.е. свобода и независимость от механизма всей природы...И. Кант
Разделяя понятия Добра и Пользы, Кант выводит принцип заинтересованности любого рода за грань чисто морального мотива.
"Что касается принципа собственного счастья, то он более всего неприемлем не только потому, что он ложен и опыт противоречит утверждению, будто хорошее состояние всегда сообразуется с хорошим поведением; и не потому, что он нисколько не содействует созданию нравственности, так как совсем не одно и то же сделать хорошего человека счастливым или же сделать его хорошим, сделать хорошего человека умным и понимающим свои выгоды, или же сделать его добродетельным. Принцип этот негоден потому, что он подводит под нравственность мотивы, которые, скорее всего, подрывают ее и уничтожают весь ее возвышенный характер, смешивая в один класс побуждения к добродетели и побуждения к пороку и научая только одному - как лучше рассчитывать, специфическое же отличие того и другого совершенно стирают".
Кант идет дальше: "Не понятие доброго как предмета определяет и делает возможным моральный закон, а наоборот, только моральный закон определяет и делает возможным понятие доброго", отрицая не только выводимость морали из понятия пользы (блага для человечества и общества), но и утверждая уникальность, специфичность нравственности, делающую ее первичной и по отношению к добру.
Касаясь вопроса о предназначении разума, Кант замечал, что было бы слишком наивно предполагать, будто разум дан нам для достижения счастья и благоденствия, эта цель скорее была бы выполнима при отсутствии его. "Разум недостаточно приспособлен для того, чтобы уверенно вести волю в отношении в отношении предметов и удовлетворения всех наших потребностей (которые он сам отчасти приумножает), а к этой цели гораздо вернее привел бы врожденный природный инстинкт... истинное назначение его должно состоять в том, чтобы породить не волю как средство для какой-нибудь другой цели, а добрую волю самое по себе... Для этого непременно нужен был разум... Эта воля не может быть, следовательно, единственным и всем благом, но она должна быть высшим благом или условием для всего прочего, даже для всякого желания счастья..."
Заметим, что для Канта чисто нравственный поступок не связан не только с расчетом на какую-либо последующую награду, но и с какой-нибудь духовной компенсацией, вроде высокой самооценки, чувством святости или скажем, с ожиданием воздаяния в будущей жизни. Этические максимы только тогда становятся внутренним, духовным приобретением, когда связаны они не с самоупоением, гордыней, чувством избранности, а с пониманием нашего несовершенства, недостойности, и не о самоуспокоенности здесь идет речь, а о постоянном разладе с собой, о критическом взгляде, обращенном прежде всего на самого себя.
Заканчивая и так уж затянувшийся экскурс в кантовскую теорию этики, просмотрим еще два места из "Критики чистого разума".
"Моральный закон свят (ненарушим). Человек, правда, не так уж свят, но человечество в его лице должно быть для него святым... Не поддерживает ли честного человека в огромном несчастье, которого он мог бы избежать, если бы только мог пренебречь своим долгом, сознание того, что в своем лице он сохранил достоинство человечества и оказал ему честь и что у него нет основания стыдиться себя и бояться внутреннего взора самоиспытания? Это утешение не счастье и даже не малейшая его доля. Действительно, никто не станет желать, чтобы представился случай для этого или чтобы жить при таких обстоятельствах. Но человек живет и не хочет стать в собственных глазах недостойным жизни. Следовательно, это внутреннее успокоение лишь негативно в отношении всего, что жизнь может сделать приятным; но именно оно и удерживает человека от опасности потерять свое собственное достоинство, после того, как он совсем отказался от достоинства своего положения. Оно результат уважения не к жизни, а к чему-то совершенно другому, в сравнении и сопоставлении с чем жизнь со всеми ее удовольствиями не имеет никакого значения".
"Во всем сотворенном все что угодно и для чего угодно может быть употреблено всего лишь как средство; только человек... есть цель сама по себе. Именно он субъект морального закона, который свят в силу автономии своей свободы. Именно поэтому каждая воля, даже собственная воля каждого лица, направленная на него самого, ограничена условием согласия ее с автономией разумного существа, а именно не подчиняться никакой цели, которая была бы невозможна по закону, какой мог бы возникнуть из воли самого подвергающегося действию субъекта; следовательно, обращаться с этим субъектом следует не только как с средством, но и как с целью".
Так что же останется от человека без чистых нравственных побуждений? что человеческого останется в истории человечества? и в нашей жизни, вот в нашей конкретной жизни, что останется? рацио? счастье? благоденствие? ну а чем мы будем тогда отличаться от сытой, заваленной кормами скотины, которую завтра поведут на убой? что останется от нашего мира, если не будет в нем места тем, кто живет не по лжи, Андрея Сахарова, Александра Солженицына, Александра Гинзбурга... и тех, забытых нами в нашем благоденствии, узников Архипелага, хранящих наш свет человечности?
Я думаю, что если бы в своем выступлении К.Буржуадемов не стремился утвердить некую новую нравственность (а на самом деле, старую концепцию "нравственного чувства"), вывести из потребностей дня какие-то новые нравственные ценности и нормы, это не вызвало бы и столь резких откликов, не вызвало бы протеста и с моей стороны. На самом деле проблема "плохого отношения к деловым людям" у К.Б. сильно преувеличена. Человек, свободно и последовательно реализующий свои права (которые, кстати, зафиксированы и в "Декларации...", и в пактах, подписанных нашим правительством), в том числе и право на собственное занятие, собственное дело, безусловно, достоин уважения, а в условиях тоталитаризма вдвойне. Но стоит ли приписывать нашим, в сущности, эгоистичным устремлениям значение нравственного подвига?...
| предыдущая | оглавление | следующая |
