Почти для всех моих знакомых ноябрь - декабрьские события “оранжевой революции” на Украине были полны радостных эмоций: раз наши ближайшие родичи смогли подняться и защитить свое право на выбор, то значит, и русские со временем смогут совместно и мирно отстоять себя от все крепнущей путинщины .
Но в этом моем кругу есть инакомыслящие исключения, самым важным из которых является Глеб Олегович Павловский, широко известный стране путинский политтехнолог, в брежневские времена диссидент, один из редакторов самиздаткого журнала “Поиски”, в начале 80-х - политзаключенный и ссыльный (мне пришлось участвовать и в журнале, и в его суде, и приезжать к нему в ссылку).
Несмотря на молодость, Глеб неизменно держался моим покровителем, защищал в спорах с диссидентами (иной раз вопреки моей воле), а уже в перестройку содействовал в правозащитной работе. Меня всегда восхищал меткий, емкий и парадоксальный стиль его статей, на грани моего понимания, по емкости иной раз не уступающий статьям его учителя М.Я.Гефтера, и я не понимал причины симпатий и интереса ко мне таких людей. Впрочем, на юбилее “Поисков” в 2003 году Глеб объяснял этот казус так: ”Приглашением Сокирко в редколлегию Раиса Борисовна(Лерт)была совершенно не вдохновлена. Виктор предлагал в “Поиски” материалы своего самиздатского сборника “В защиту экономических свобод”. Раисе Борисовне этот сборник чрезвычайно не нравился. По двум причинам. Во-первых, ей, наделенной чрезвычайно высоким литературным чутьем, претила принципиальная Витина безалаберность и отказ что-либо анализировать. А во-вторых, конечно, идеология. Как будто кто-то специально придумал позицию, идеально полярную ее собственной...Мы шли на компромиссы... Сокирко привнес очень сильный рефлекс. Он постоянно все обдумывал, у него удивительное мышление: всегда необычно, оригинально. За я это я его очень любил, был постоянным защитником перед Раисой Борисовной., но при этом воевал по поводу редактуры. Так шел этот процесс...”
По жизни я получал от Глеба только добро и помощь и забыть это невозможно. Но одно радикально разделяло нас и мешало назваться единомышленниками: я никогда не понимал и потому часто не принимал его взглядов и поступков, хотя в среде инакомыслящих, тем более в свободном дискуссионном журнале, такое казалось естественным. Сейчас наши отношения подвергаются очередному суровому испытанию на “взаимопонимание”, которому мы посвятили свой журнал четверть века назад, но, оказывается, не можем его найти даже между собой.
Создав ФЭП (фонд эффективной политики) в последние годы, Глеб стал одним из ведущих сотрудников президентской команды, т.е. частью власти, и потому понимание его мотивов и мыслей стало интриговать не только бывших коллег по самиздату, но круг людей, гораздо более широкий.
В 1999 году начала “мочиловки в сортире”, взрывов домов и физического ужаса перед Путиным наступил перелом в моем отношении к Глебу и его Фонду, хотя я долго не хотел верить происходящему и цеплялся за иллюзии.
Мой дом на улице Гурьянова стоит в нескольких минутах ходьбы от взорванной девятиэтажки, так что я слышал и видел все сам: и глухой двойной гром от взрыва и падения тридцати квартир со ста соседями, клубы поднявшейся в кромешной ночной тишине пыли, рыдания жителей поврежденных квартир, начинающаяся работа спасателей под светом прибывающих прожекторов, вздрагивающие плечи уткнувшегося в колени мужчины, который, видно, в одну секунду потерял всех и все - и какое-то тупое и виноватое осознание, что все это могло случиться с твоим подъездом, а вот пронесло и ударило по другим чьей-то злой,но почему-то миновавшей тебя волей.
Помню, что с самого начала я знал, кому именно это было нужно, ибо в самом воздухе уже висела принятая страной с восторгом верховная угроза убивать уголовным манером и как террористов всех подвернувшихся под руку, как попался под российскую ракету простой грозненский авиатехник. Но и поверить до конца в возможность столь гигантской провокации я не мог и потому первую неделю держался версии бытовой случайности или бандитской разборки, пока взрыв дома на Каширке, развязанная по Москве анти-чеченская истерия, а потом и предотвращенный по счастливой случайности взрыв дома в Рязани не доказал почти математически злонамеренность всех этих взрывов и их авторство.
Независимое телевидение тогда еще действовало и на НТВ одной из последних карикатурных “кукол” Шендеровича оказался не только недавно назначенный премьер Путин, но и его “серый кардинал” Павловский, что стало для меня очень тревожным сигналом: мы с Глебом стали политическими противниками, практически, врагами - даже без объяснений... И опять я долго цеплялся за иллюзии. Так на каком-то ток-шоу Гусинский обвинил присутствующего тут же Павловского в создании Путина и в развязывании второй чеченской войны, на что тот сразу же возразил: ”Нет, решение по Чечне Путин принимал сам -и он выиграл!” Эти слова я воспринял как снятие с себя личной ответственности за войну и террор, в будущем как шанс на положительное влияние ради прекращения этого безумия. Последующие годы показали, что я был не прав и в этом. Сегодня Глеб чеченское сопротивление именует не иначе как “ичкерийский проект”, (т.е. как инициированный извне план разложения единой России) и вслух критикует Черномырдина за то, что тот после освобождения заложников в Буденновске не наплевал на договоренности и не послал стратегическую авиацию разбомбить грозненские нефтепромыслы - я сам слышал по радио эту залихватскую мерзость... Как чудовищно все это слышать от Глеба, в котором я столько лет привык видеть талант и умницу, лучшего ученика М.Я. Гефтера, основного идеолога поисков взаимопонимания разномыслящих людей в стране... Где же тут хотя бы понимание? И было ли оно у нас еще в те годы? Где истоки этой вражды?
Ведь мое еженедельное участие в пикете на Пушкинской против преступной войны в Чечне адресовано не столько невменяемому в этом пункте Путину, сколько прохожим, половина которых до сих пор его поддерживают, а среди них в первую и самую тяжелую очередь - президентскому советнику Глебу Павловскому. Но понять это обращение он никогда не захочет. Почему?
В ноябре 2004 года Глеб прославился еще и как главный враг демократической революции на Украине и организатор антиющенковских фальсификаций. “Оранжевая революция” провалила все его “труды” и еще шире - политику возвращения Украины под московский диктат. Но Глеба этот провал не образумил, а еще больше возбудил. В интервью газете “Независимая” он изложил целую программу предупредительной контрреволюции в России и в окружающих ее странах и тем самым послал откровенное предупреждение всем своим прежним диссидентским коллегам: “Иду на Вы!”. Помня, сколь существенную роль сыграл Глеб в возникновении “путинской России”, нельзя отнестись к его предсказаниям и намерениям несерьезно.
Что же говорит Глеб конкретно? - Ниже перескажу из его интервью главное:
1. К сожалению, в России до сих пор жива вера позапрошлого века в “святость народного гнева”, в то время как на деле в Южной Америке уже сто лет как революции экспортируются из США.... В Москве еще говорят: варианты Сербии, Грузии, теперь - Украины, а на деле везде действует старый американский прием переупаковки правящих элит при давлении улицы и из посольства одновременно.
2. Засовывание цветов в щиты полиции- лишь картинки для телевидения Революционные технологии - это разновидности политических технологий. Их можно разрабатывать, проектировать и продвигать как моду. Человек, который способен раскрутить пару рок-групп, способен раскрутить и революционного вождя средней вредности... В Киеве, действительно работали консультанты и практики, которые участвовали и в сербских, и в тбилисских событиях. Зачем приезжал в Киев Лех Валенса, как не подталкивать демонстрантов вопросами: ”Почему так поздно”?
3. Мы, действительно совершили много ошибок на Украине: Россия сфокусировалась на механике выборов (“электоральный идиотизм”), но прозевала революцию, которой во время не дали в морду... Вмешиваться в дела окружающих стран надо больше и точнее... К сожалению, в Киеве я работал с коалицией власти и за этими рамками никаких полномочий действовать не имел....
4. Но для меня украинский проект (в рамках московского контракта) -лишь аспект наших внутриполитических проблем и не более того. Всю жизнь я занимался темой -государство и революция, можно сказать, состоял в интимной связи с революцией и меня это устраивало, но не менее интересны мне были и контрреволюционеры, у которых была своя правда о России. Русская политическая традиция от Пушкина и Чаадаева до Пастернака, Сахарова, Солженицына, Зиновьева - вся сплошь антиреволюционная... Страшный риск революций в России всегда очень велик,. они рождают восторженно тоталитарную массу, отвергающую личное мнение как таковое... Тоталитаризм рождается не из номенклатуры, а из мусорного духа революции. Номенклатура приходит потом -”исполнить волю народа”, которой без кон ца клянутся вожди улицы, а им подпевают брюссельские идиоты.. Проблема превентивной контрреволюции является главной темой моей политической биографии.
5. Киев -очень серьезный звонок для России...Наши политическая система не готова к новым революционными технологиям эпохи глобализации.. Мы чудом удержались от большой крови в 1991-м, 1996-м и 1999-м, везде, кроме Чечни.. Мы можем сорваться в новую глобальную революцию в России, а это мало не покажется... Потому я хочу уйти из политики и сосредоточиться на новых рисках... У нас нет достаточного интеллектуального, организационного инструментария, который бы позволил нам, например, точными действиями вмешиваться в дела других стран... и не дать себя опрокинуть. Т.е. надо развивать определенные ноу-хау по предотвращению революции, развивать контрреволюционные свойства власти и общества. Потому что наше общество едва ли умней нашей власти. Я бы хотел снабдить новое поколение определенным ноу-хау, да и власть не мешало бы как-то поучить чему-либо... Наступает момент, когда надо менять Конституцию РФ, чтобы понимать, в какой стране живем, и не свалиться в революцию...
И пусть общество добивается от Кремля обучаемости...”
Я верю в искренность глебовских слов и серьезность эмоций, иначе он был бы многозначней. Пару лет назад, в пору последних парламентских выборов Глеб уже призывал “делать реакцию”(ссылаясь на завет Константина Леонтьева) или “контрреволюцию ельцинской революции”. И четверть века назад, в начале нашего знакомства Глеб также определял себя государственником и критиком диссидентства внутри диссидентского журнала - такова была его диалектика. Выходит, он не менялся в главных мотивах, это мы не вдумывались и не понимали Но попробуем осмыслить хотя бы часть вышеописанного интервью.Вот яркий образ: “Всю жизнь я состоял в интимной связи с революцией и это меня устраивало… Контрреволюционеры мне тоже были интересны... Русская политическая традиция от Пушкина... до Сахарова.. вся антиреволюционна... Проблема превентивной контрреволюции стала главной темой моей политической биографии.
Смысл тут таков: “Всю жизнь я сплю с этой женщиной, это меня устраивает, но одновременно мне интересны ее ненавистники вроде Пушкина - Сахарова и потому я думаю только о том, как бы ее придушить или хотя бы дать в морду..
Столь лихо описанная Глебом парадигма своей жизни как судьбы альфонса отдает каким-то мрачным садизмом и патологией, но если учесть, что под революцией он тут понимает оппозицию типа движения Ющенко, с которым солидаризируется огромное большинство диссидентов на Украине и в России, то выходит, что это с диссидентами Глеб все время жил, одновременно мечтая их удушить. И тогда нам остается только по-бабьи завыть: “За что, Глебушка?”
Однако, если отвлечься от дурных сексуальных аналогий Глеба, то надо признать, что его интервью построено на незаконном смешении в одном слове “революция” двух совершенно разных понятий: 1) мирные ненасильственные преобразования государства снизу в конце ХХ века и 2) кровавые, насильственные сломы прошлых веков. Глеб трактует это слово по -старому, как насильственный развал и гибель государства в бесновании опьяненных утопическими мечтаниями толп, как исходное начало нового тоталитаризма. С этим трудно не согласиться, если иметь в виду великие насильственные революции типа 1789 года во Франции или 1917 года в России. В диссидентские времена именно потому мы говорили о желательности реформ сверху, чтобы избежать новой революции большевистского типа.
Но ведь в Киеве сейчас мы видим совсем иную, “оранжевую” революцию -массовое и бессрочное ненасильственное стояние перед властными дворцами сотен тысяч граждан не против закона и государства, а напротив, за исполнение духа закона и за честное государство. Эти граждане не фанатики и не утописты. Они просто упрямо честны, как и подобает гражданам. Они прямые наследники тех советских диссидентов, которые упорно выходили на Пушкинскую площадь с призывами: ”Выполняйте свою (советскую) Конституцию!” Если бы диссидентов было больше и власть прислушалась бы к их призывам раньше, страна избежала бы застоя и многих бед, а мир в целом был бы сейчас лучше. Опыт всех подобных “бархатных революций” в Варшаве, Праге, Белграде, Тбилиси показывает, что никакого нового тоталитаризма в таких “революциях” не возникает, а происходит только трудное очищение и выздоровление.
Конечно, лучше когда реформы происходят сверху, своевременно освобождая добрую энергию людей, но для этого нужна развитая демократическая система власти, успевшая вырасти на зрелом гражданском обществе. А если на реформы решается одинокий верховный властитель в деспотической системе, он рискует быть съеденным своим собственным реакционным окружением,(но дело реформ и спасения страны может быть продолжено, как Ельцин частично продолжил Горбачева). Если же властитель не решается на назревшие реформы, он также гибнет, теряя управление и власть, как последний царь Николай II.
Да, пространство проведения успешных реформ узко и опасно срывом, но оно все же существует и опыт последних ненасильственных революций показывает, что у них есть шансы на мирный успех (причем положительную роль играют влияние, советы и помощь уже существующих демократических стран).
По-настоящему губительно для страны - это медленное гниение, коррупция и распад до срыва в насилие и тоталитаризм. Тогда массовое протестное движение вплоть до кампаний мирного неповиновения и ненасильственной революции становится долгом и спасением.
Уверен, что Глеб понимает эти различия, но не желает их признавать. В манере Жириновского он лично сожалеет лишь о том, что на Украине не имел полномочий для отпора “оранжевой революции”, и все свои таланты в будущем намерен посвятить развитию контрреволюционных свойств власти, т.е. чтобы она могла с успехом и превентивно (загодя, уже сейчас) дать в морду и будущей мирной российской революции, включая нас, о ней мечтающих. И делать это власть будет, по мысли Глеба, следуя не своей, известной с щедринских времен медвежьей природе, а Сахарову с Пушкиным, и не только в России, но и везде, наплевав на всех “брюссельских идиотов”...
Какими же ноу-хау будет осчастливливать Глеб властную Россию в предстоящие всем нелегкие времена? И каких ударов следует опасаться? Это нетрудно понять, если вспомнить название возглавляемого Глебом ФЭПа.
Как известно, впервые эффективной политике властителей стал учить еще в эпоху Возрождения итальянский мыслитель Макиавелли, обобщая опыт европейских государей. Оказалось, что чем меньше политика связана моральными правилами и ограничениями, тем больших успехов достигает государь. В веках макиавеллизм стал синонимом беспринципности и интриганства. Так что ФЭП правильней называть фондом безнравственной политики просто по смыслу этого слова. Нынешнего, столь любимого Глебом и Россией президента успехи преследовали с самой первой фразы по принципу: чем она ужасней, тем эффективней. Конечно, последующие выражения Путина насчет просто утонувшей подлодки или о безопасном газе, которым отравили до смерти сотни заложников в “Норд-Осте” были, наверное, менее удачны, но переизбрали его главой России столь же безальтернативно, да с еще большим процентом голосов.
Правда, бывало и новое. Так, после Беслана, чтобы не допустить организованного протеста родственников погибших в школе детей, следователи на допросах тишком “делились” версиями о вине в случившемся выживших несчастных школьных учителей, т.е. после пуль и снарядов террористов и спецназовцев они добивали заложников-учителей еще и морально...
Совсем не хочу навешивать все эти ужасы на одного Глеба. Ведь не один он советник и политтехнолог у Путина, а ответственность за жуткие действия Ельцина и Путина несем и все мы, “дорогие россияне”. Но если мы виновны в том, что слабо протестуем и не можем заставить власти прекратить свои преступления, вина Глеба запредельно тяжелее. Он просчитывает власти новые пути, а потому и мы, его бывшие коллеги, несем и за него свою долю ответственности.
Предвидеть точно все возможные придумки Глеба и его сотрудников, конечно, невозможно, но полезно представить общее направление их поисков.
Одной из самых первых и важных его задач, видимо, станет профессионализация способов раскрутки революционных движений и их лидеров ради управления ими и в конечном счете - ради их дискредитации и самоуничтожения. Конечно, способов дискредитации накоплено уже очень много, но поскольку Глеб считает революционные (в смысле оппозиционные) движения главным источником будущей большой крови (террора) и будущего тоталитаризма, то, видимо, он озаботится прежде всего введением в оппозиционные движения экстремистских организаций-пугал в качестве превентивных прививок. Всякие национал-большевики и анархисты с их декламациями войны государству, АКМ-цы и стомахинцы с их призывами к оружию и ответному террору, всякие иные радикалы с их риторикой против мещанских добродетелей и моральных табу, и тем более расисты всех сортов - все это в качестве части оппозиционного движения становятся лучшим средством отторжения здравомыслящих граждан от него. К сожалению, такой процесс может начаться уже сегодня.
Глеб описывает своего врага так: “Любая революция есть сплав разных процессов. Есть обыкновенный потенциал городского протеста -политического, морального, социального. Есть национализм среднего класса, нормальный для наших обществ и даже полезный, если не доводить его до кипения. Есть классовая война мелкого и среднего бизнеса против олигархата (групп безнадежности против групп успеха).Есть блестящая машинерия инициирования и эксплуатации протеста извне.”
В этих словах потенциально уже содержится перечень контрмер.
а) Прежде всего Глеб не отрицает наличия в революции существенных протестных настроений горожан, но никак не комментирует способы их удовлетворения или хотя бы снижения их градуса. Большинство диссидентов, опасающихся насильственной революции, считали главным и единственно верным средством ее предотвращения - своевременные реформы, которые бы направляли низовой протест в русло массовой поддержки объявленных властью преобразований (вспомним слова Александра II: ”Лучше проводить реформы сверху, чем снизу”).
Но Глеб стал профессиональным политтехнологом и, может, потому с этим соглашаться не хочет. Справедливость протестов и необходимость реформ его просто не интересуют. Протесты людей для него- обыкновенны, всегдашние, как шалости детей и, видимо, требуют от государства не изменений, а лишь обычного игнорирования или привычного подавления в случае чрезмерного роста. Кстати, он говорит о протестах лишь горожан, видимо, подразумевая, что в случае чего власть может позвать и ”народ из деревни - против зажравшихся горожан.” К сожалению, я подозреваю, что Глеб игнорирует необходимость переговоров с протестующим народом и проведение необходимых реформ не столько по своему неверию в какие-либо реформы, а из-за профессиональной заинтересованности. Ему надо доказать, что только политтехнологи, Павловский особенно, а не опасные реформы, могут спасти власть от революции.
С симпатией отмечает Глеб такую составную часть революции, как “национализм среднего класса“, как полезное явление. Нетрудно догадаться, почему в отличие от крайне настороженного отношения культурных людей к “природному национализму”, столь легко переходящего в откровенный расизм, ксенофобию или даже фашизм, Глеб отозвался о нем с откровенной похвалой, правда, порекомендовав “не доводить до кипения”. Оговорка эта очень интересна прежде всего своим предикатом “доводить”, что позволяет и недогадливым, вроде меня, понять, что речь идет прежде всего о манипулировании, т.е. о национализме, который привносят, высаживают, выращивают, доводят до полезного градуса, но только не дай Бог, не до кипения, чтобы самих технологов-манипуляторов не ошпарило, особенно если они окажутся не титульной нации. Такой выращенный и негласно будируемый национализм - самая удобное средство управления и отвлечения горожан от ненасильственных реформистских требований в пользу “полезных для властей” погромных настроений: ”Бей чужих!”
Примерно ту же по идее погромную роль может сыграть и отмеченная Глебом “классовая война мелкого и среднего бизнеса против олигархата” с ее традиционным кличем: “Бей (или грабь) богатых!”. Хотя на деле, я уверен, значимость этой “войны” сильно преувеличена. Антагонистические противоречия у среднего и мелкого бизнеса имеются не с крупным бинесом, а прежде всего с насилием рекетеров и чиновников, бандитов и “силовиков”, но как раз этого Глеб “благоразумно” не замечает.
Последним, но очень важным фактором разворота революции Глеб отмечает своих противников и конкурентов, т.е. “политтехнологов из западных посольств”. Субъективная заинтересованность Глеба в сильнейшем преувеличении их роли очевидна. Чем надежней ему удастся убедить власть и общество в решающей роли своих западных противников, тем на большие средства и полномочия для своей команды в отпоре им он может рассчитывать. Конечно, это будет прежде всего корыстной рекламной кампанией, но одновременно и средством разжигания “полезного национализма”, ксенофобии и антизападничества.
Таким образом становится очевидным, что обещанная Глебом превентивная контрреволюция в основных чертах сведется к разжиганию националистических и “антиолигархических” настроений в обществе с последующим манипулированием и управлением ими, т.е. к отказу от реформ и учета в них протестных настроений населения. Вместо этого Глеб предлагает власти учиться политтехнологии, а обществу - изменить нынешнюю правозащитную Конституцию на “истинно учредительский документ для государства Россия”, чтобы “понимать , в какой стране мы живем”. В интервью не говорится ничего более конкретного, но учитывая динамику последних конституционных изменений, прекращение празднования Дня Конституции, еще более раннее откровение Глеба о том, что Путин и Россия связаны мистическими узами, можно предположить, что он и иные соратники президента мечтают и планируют навязать России взамен нынешней Конституции совсем иной, “истинно русский” учредительный документ типа “манифеста о восхождении к власти богоданного или пожизненного вождя...”
Звучит это, конечно, бредово, но в истории подобные случаи бывали. Вспомним хотя бы историю демократических выборов императора Наполеона III во Франции позапрошлого века. Думаю, что советники Путина способны взяться за практическую разработку и такой версии предстоящей российской истории. Для этого надо в самом деле поверить в ненужность демократической эволюции и в вечность охраняемого политтехнологами путинского (или любого иного) самодержавия... Но что может быть абсурднее идеи вечно замороженной России и вечной сохранности любой империи даже силами политтехнологов?.
Однако, парадоксальным образом, прогнозы Глеба могут и осуществиться. Ведь еще от св. Тертуллиана известно, что абсурдность вере не вредит, а только укрепляет, и может, даже помогает перевести действительность в иную плоскость. Конечно, заморозить Россию в вечный самодержавный порядок невозможно (это не удалось даже Сталину), но ее вполне можно вернуть в вечную круговерть азиатского цикла, когда неизбежное гниение и энтропийный распад имперского порядка кончается революционным сломом, большой кровью гражданской смуты и воскрешением из ее пепла новой империи, ничем не похожей на прежнею, кроме главного: деспотической сути. А потом новое гниение и новый слом, а в итоге - вечное топтание на месте азиатских деспотий. Такое “сохранение” империи через смену гниения на кровь и наоборот мы веками наблюдаем в истории Китая, России, иных деспотий. Именно об этом спорили диссиденты в самиздате 70-х годов прошлого века, призывая страну к эволюционным, постепенным и успешным реформам, чтоб избежать очередной разрушительной революции и нового падения в азиатскую яму. Думаю, эти споры до сих пор еще питают отвращение Глеба к феномену революции, только куда подевалась у него диссидентская мечта о переводе страны в русло постепенных и уверенных реформ? Или у него изначально такой мечты и не было? А что же тогда было?
Мне кажется, что за прошедшие годы Глеб основательно “подсел на наркотик власти” и даже точнее -“на наркотик всевластия”, если воспользоваться термином Толкина. Изощренный ум и литературный стиль давали ему постоянное ощущение своей победоносности в любых интеллектуальных схватках. Многолетнее диссидентское “бодание” с КГБ, возможно, придало ему уверенность, что победы возможны и на государственном поле, хотя в реальности это были скорее поражения. Во всяком случае перестройку Глеб воспринял очень активно, становясь внутренним мотором всего движения. Вот тогда-то, наверное, и родился нынешний Глеб, сочетающий в себе скромность и доступность, отзывчивость и доброту с жуткой политтехнологией и работой на всевластие. Естественно, что при таком положении он попадает в духовную изоляцию. На предпоследнем юбилее “Поисков” (еще до прихода Путина) он громко упрекал всех диссидентов в бездарном проигрыше битвы за власть. В этих упреках звучала обида: он добился таких успехов, и не для себя только, а для всех а никому из бывших друзей это даже неинтересно. Конечно, на это можно сказать: “Ну и черт с вами!” - но ведь других старых друзей просто нет. Конечно, для Путина такое - только “сопли”, но ведь в отличие от своего создания - Глеб живой человек, по собственной вине попавший в плен кольца всевластия.
Конечно, если реформы несвоевременны, плохо подготовлены в общественном мнении, то их начало слабой властью может привести не к выздоровлению, а напротив, к слому управления и к срыву страны в очередной революционно-имперский круг. Так произошло в России 1917 года. Такая опасность реальна и сейчас, но она не довод против нужных реформ, как это получается у Глеба, а лишь дополнительный стимул к ответственному проведению подготовленных временем и желательных гражданам реформ. Ибо альтернативой им может быть только извечная “азиатская” круговерть.
По своим привычкам Россия, может, самая самодержавная и негражданская страна из бывшего СССР, многолетняя “мочиловка” в Чечне увеличила привычку к силе многократно, и потому опасность срыва у нас наибольшая, но это только обязывает гражданское движение к еще большей ответственности. Поэтому нам, пикетчикам, не нужно ни испуга, ни экзальтации, не нужно лихорадить и забегать вперед других стран и других регионов. И пусть граждане определяются сами, глядя на наш пример. Лучше идти медленней, но упрямей и надежней. Не теряя своей самостоятельности, но вместе со всеми. Тогда никакие умники-морозильщики не смогут ввергнуть Россию в очередную яму, и пусть даже последней (после Турции и Украины),но Россия соединится со свободной Европой, вернется к своим новгородским и киевским истокам.
В последние годы ко мне не раз обращались с простой и “все проясняющей” догадкой: Глеб Павловский изначально был сотрудником КГБ, потому и спорил, раскалывал единство, противоречил и вредил... Мой ответ на это очень прост: ”У Вас есть доказательства? А если нет, то принцип презумции невиновности требует считать человека не виновным и не допускать его публичных обвинений.”
Сейчас, когда Глеб стал обще-диссидентским врагом, я чувствую, что этот правильный ответ недостаточен и что мне нужно самому изложить основания моего неверия в такую вину Глеба, чтобы предупредить у знакомых возникающие подозрения и тем закрыть эту тему:
а) Тайное сотрудничество предполагает причинение вреда, иначе зачем оно органам? Но известно, что Глеб не причинил вреда никому из коллег, ни самому журналу “Поиски”. В 1980 году он остался фактически одним действующим редактором, хранил последние три номера журнала и смог выпустить их в свет.
Предполагать, что это делалось по заданию органов - значит, утверждать, что последние номера журнала, в котором были помещены и мои статьи о надвигающемся крахе советской экономики и черно-рыночном развале в 1990-х годах, о необходимости союза диссидентов и народных сталинистов, о диссидентской этике - все это распространялось КГБ. Верить в это мне невозможно! Столь же нелепо предполагать, что именно своего сотрудника они отправили в тюрьму и многолетнюю ссылку, в то время как Егидеса отпустили заграницу, Лерт вообще не тронули, а мой срок лишения свободы сделали условным. Нет, это невозможно.
б) Да, конечно, Глеб часто и обидно спорил, порой даже с издевкой и интеллектуальной провокацией, но невозможно и помыслить, что кто-то был способен ставить перед ним столь тонкие задания. Тогда уж проще подозревать в сотрудничестве с органами и меня, поскольку я отличался вызывающе непонятными буржуазно-коммунистическими взглядами, критиковал диссидентов или отстаивал спорную идею союза с “народными сталинистами”. Но тогда к любым спорам придется относиться как к проискам спецслужб, наш журнал переименовать в ”Происки” и раскаяться, чего они от нас и добивались....
в) Я сам с такими подозрениями столкнулся в те же 80-годы уже после компромиссного выхода из Бутырской тюрьмы. Грубо говоря, власть дала мне лишь условный срок и возможность на суде доказывать, что никакой клеветы и иных уголовных преступлений редакторы “Поисков” не совершали, а я согласился не заниматься больше самиздатом и открыто заявить, что возражаю против использования моего имени в идеологической войне против СССР. Последнее было, кстати, моим искренним убеждением, что я и подтвердил после суда. Но именно этого последнего мне и не простили многие из диссидентов, посчитав его очевидным проявлением “двоемыслия” и “идейного предательства”.
Известный тогда из фантастического романа Оруэлла “1984” термин “двоемыслие” обозначал создаваемую страшными пытками способность человека искренне думать не по своему, а “как надо” (к примеру, “любить Старшего Брата”), т.е. способность тюремщиков зомбировать человека так, что разговаривать с ним становится бесполезно. Отмеченный диагнозом “двоемыслия” в кругу знакомых фактически лишался права на споры, если его мысли не совпадали с мнением окружающих. Свидетельствую: это очень тяжелое наказание. Я его выдержал только потому что был толстокожим и потому что диссидентская среда не была однозначной - у меня остались друзья, не считавшие меня психически прокаженным.
И кстати, мне помог выстоять и Глеб с его издевками и шуточками. Помню, как отреагировал он на мой рассказ о ночном визите трех диссидентов с целью выяснить: думаю ли я на деле так, как заявляю. Вид у них был похож на какую-то комиссию, но вели они себя не профессионально, пытаясь доказывать, что я не могу думать то, что думаю - диагноз у них,видно, был сформирован заранее. Глеб же на это только ухмыльнулся: “А пистолет, чтобы застрелиться, они тебе не предлагали?” Почему-то меня это развеселило и успокоило: ведь в самом деле - пистолет не предлагали...
А потому не дай Бог, чтобы я кого-либо и когда-либо подозревал в двоемыслии или обвинял в предательстве... С меня таких подозрений хватит. Они необратимо разрушают и жизнь, и мышление. Потому эти подозрения я всегда старался давить на корню, даже когда они казались обоснованными, твердо держась принципа презумпции невиновности и заведомой порядочности окружающих меня людей, если не доказано обратное.
г) И еще кстати. Я категоричный противник раскрытия в архивах КГБ агентуры и разворота в стране охоты на бывших сексотов и их потомков, т.е. морального убийства миллионов, если не десятков миллионов людей. Я убежден, что абсолютное большинство стали сотрудниками вынужденно или по непониманию, не причинив людям реального вреда, а претерпели в жизни много тайных терзаний. Они, может, большие жертвы, чем просто репрессированные, которым удалось этой судьбы избежать, и потому заслуживают даже большего сочувствия.
д) Я сам не единожды беседовал с представителями КГБ и даже получал предложения сотрудничества, но в мягкой и необязательной форме, типа: “Не помочь ли Вам в защите докторской?” (это было смешно, потому что у меня даже кандидатская осталась незащищенной). Отказ ими воспринимался спокойно. В брежневское время грубой силой к сотрудничеству, как правило, не принуждали. Конечно, ситуация менялась при возбуждении уголовного деле и тем более, при аресте. Право следователя держать человека в тюрьме или на воле, обвинить его по тяжелой, легкой статье или, напротив, совсем освободить от наказания - было и остается самым главным средством давления на любого человека. И этим средством они активно пользовались и пользуются, чтобы вынудить подследственного к признанию вины и раскаянию. Но случаев вербовки из диссидентов агентов я просто не знаю. Думаю, органам они были просто не нужны, поскольку правозащитная деятельность была открыта, все и так было известно, а редкие ленивые попытки вербовки делались скорее с целью подергать нервы, как было, наверное, не только со мной. Мне достаточно было в очередной раз ответить, что беседе с представителем власти рад, но по болтливости у меня не может быть тайн от друзей (а потом подтвердить это изложением записи встречи в самиздате), как собеседник заявлял, что такое открытое сотрудничество несерьезно и больше не возвращался к подобным предложениям.
е) Наверное, мне проще всего разбираться в теме сотрудничества с органами, ибо про себя точно знаю, что с ними сотрудничал, но всегда - открыто для друзей. И ничего плохого не происходило ни с друзьями, ни со страной.
Когда-то один умный человек (может, даже Глеб) сказал мне так: ”Куда б ты, Витя не обращался - в ЦК или в газету, все твои письма приходят в один и тот же ящик в КГБ”. Звучало похоронно, но потом я нашел в этих словах немалый оптимизм, когда осознал, что в КГБ имеются не только следователи-дознаватели, но и аналитики, может, лучшие из имевшихся у тогдашней власти, и если они постоянно читают твои оценки, то обязаны выдавать и какие-то обобщения для самой власти. Вспоминая Тютчева: “Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется...”, надо верить в хорошее. И это оправдалось: многолетние обращения диссидентов подготовили органы к тому, что случилось в перестройке. Теперь я сознаю, что реально был на положении “черного эксперта” в КГБ, хотя сам об этом мог только догадываться. Открытость всех писаний и разговоров делала мое положение уверенным, а совесть чистой.
ж) И наконец, последнее. Как показывает исторический опыт, не радикальность идей и не связь с охранкой или продажность является самой отвратительной и опасной чертой политика, а, говоря словами Достоевского, такое свойство, как “бесовитость”, т.е. безграничная жажда тотальной власти, пусть даже ради великих целей. Мы не должны уподобляться в слепоте интеллигентам 1917 года, которые единодушно клеймили царских жандармов и их платных агентов, таких, как бывший лидер большевиков в Думе Малиновский, но продолжали по-товарищески относиться к таким исчадиям ада, как бешеные фантазеры Ленин и Троцкий, открыто разлагавшие воюющую армию на деньги противника, и через считанные месяцы развязавшие кровавый террор против большинства интеллигенции и народа. И какое имеет значение, получал или не получал какой-то политик деньги или иные преференции в “органах” в сравнении со степенью его бешенства - участия в уничтожении людей в Чечне и России?! Для России, думаю, важно не то, что Путин профессионально получал зарплату в КГБ, а лидер национал-большевиков Лимонов зарабатывал на жизнь только свободным литературным трудом, а то, что продолжается “мочиловка” в Чечне, наползающая на Россию, и то, что лимоновцы не отказываются от нацистских и большевистских методов террора. Вот это - главное.
В Глеб тоже позиционировал свою открытость. Так, в 1979, году начала репрессий против “Поисков” его возили на “беседу к большому начальству на Лубянке”, о чем он, конечно же, рассказал всем нам(после этого ни о каком тайном сотрудничестве с ним не могло быть и речи). С другой стороны Глеб всегда был столь диалектичен и многозначен в своих словах и текстах, что мог питать надежду на успешное ведение с органами отдельной игры по собственному усмотрению. Фактом остается то, он был арестован много позже основной группы “поисковцев”, уже после спасения и выхода в свет последних трех номеров журнала. Хотя его не миновали ни тюрьма, ни ужасное своей ненужностью раскаяние в суде, ни ссылка на Печору, но с самиздатской точки зрения - он и журнал ”Поиски” - “выиграли”. Наверное, так он думает и сейчас, в разгар своей политтехнологической карьеры.
Глеб всегда был способен на неожиданные и необъяснимые поступки вроде знаменитого кирпича, которым он запустил в окно Мосгорсуда, когда судили Абрамкина, причем едва не угодил в него. А на вопрос “Зачем?”, ответил: ”Захотелось!”
Помню свое удивление, когда в годы “Поисков” Глеб назвал себя неожиданным для либеральных диссидентов термином “государственник ”. Но что было делать государственнику в оппозиционном и негативно настроенном к существовавшему государству журнале? Сам он уже в 2003 году объяснил следующее: ”Моей задачей был спор с движением изнутри, на его почве, раздвоение правды, указание на ее оттенки. Я подбирал материалы которые полемизировали с клише, существовавшие в сознании движения”. Но выполняя такую задачу редактор-государственник должен был бы укреплять в движении государственнические идеалы.Он этого не делал. А стимулирование споров ради самого спора могло оказаться разрушительным и выгодным лишь бессистемной “Третьей силе”, о которой он известил нас еще тогда в своей самой значительной поисковской статье.
“Какой-то призрак бродит по России. Это он добивается расщепления нас на бессильные человеко-единицы: вынужденные ли искать зависимости и покровительства, вступая в несвободную связь с государством, или бунтующие, “отщепенские”, противопоставляющие себя “всему и вся”.
Наш призрак - сила не “официальная” и не “инакомыслящая”, а ТРЕТЬЯ.
...Ей не нужен никакой строгий правопорядок, ибо эта сила не может быть согласована ни с какой независимой от нее нормой....и она. не оставит никому выбора, если итог выбора ставит ...нас в независимое от нее положение.
Третья сила - не народ, не общество, не партия, даже не Госбезопасность, хотя и проникла она всюду, в каждую клеточку названных образований. В ее авангарде - организованный сброд...
“Их” всеприсутствие дублирует сферу распухшей “государственной власти”. Всюду, ГДЕ ВЛАСТЬ -ТАМ “ОНИ”. Но где завелись “они”, там власть всегда парализована, захвачена и работает на чей-то негласный интерес, который тебе не надо знать,- обращена в источник дополнительного престижа, закулисных выгод...
Что готовит нам эта “смычка”? Если не увлекаться гаданиями и прогнозами, надо бы спрашивать: что ей доступно сегодня? Ответить проще, а по ответу мы прочувствуем и завтрашнее... Речь идет о близких к прямой уголовщине акциях нарастающей степени тяжести: вторжение в жилище, лжесвидетельства под присягой, угрозы по почте и телефону, наконец - прямые нападения из-за угла, все обычное для Уголовного кодекса. Поставить их в особый ряд заставляет ощутимое во всех этих “делах” (когда закулисное, когда не очень) присутствие должностных официальных лиц: и хорошо еще, если не самих государственных учреждений... Тут надо просто додумать до конца то, что существует - опыт произвола, додумать и оценить его глубину, последнее дно политического и морального разложения “органов”,.. когда не проведешь черты между обычной уголовщиной и преступностью, организованной извне и сверху органами охраны порядка и безопасности... Выходит не сама она поднялась из гроба, а норовят оживить древнюю страшную сказку про ОРГАНЫ, КОТОРЫЕ МОГУТ ВСЕ...
”Мафизация” страны догнала, перегнала и подчинила себе “бюрократизацию” государства, достигнув той точки, когда начинает нуждаться в соответствующем себе “политическом строе”. В этом ключ к тексту Четвертой Конституции
(1977 года-В.С.)...То, что сегодня произвол играет и “прогрессивную роль”, хорошо известно каждому, кого в делах сопровождала удача. Подобно поголовному взяточничеству азиатских режимов, поголовный произвол “очеловечивает” систему... Если случается, что нас “приотпускают”, этим мы обычно обязаны произволу...Любой успех в борьбе за права с обеих сторон бывает достигнут обычным неправовым нажимом... Труднее взору проникнуть вглубь, где кипит позиционная распря “титанов” и продолжается раздел секторов политического руководства безликими, но сплоченными.. кликами. А навстречу этому, “снизу доверху”, с энтузиазмом рвется молодняк....
В том же русле, по-своему, развивается и экономика, это избалованное опекой и заботами и такое неблагодарное дитя власти: разветвляются теневые хозяйства, скрываются резервы, множатся “левые повороты” и “добавочные зарплаты”... Особенно весело и доходно протекает срастание гнезд анонимного капитала и рынка запретных возможностей и потребностей с родо-семейными и “дружескими” кликами, преобразуя звенья партаппарата, бюрократического управления и обрубки пока еще контролируемых тем путей - в службы частной безопасности, которым все чаще удается контролировать своих коллег из государственной...Эта активность предоставляет групповому и личному обогащению, престижу, расхищению государственной собственности... - тот самый законный статус, что отобран у нас всех . Этот мир неправовой самодеятельности и левых путей не признан властью, но терпится ею, так как по структуре подобен ей. Сравнительно больше этот мир изучался в связи с проблемами теневой экономики - но у него много других аспектов... Здесь пока замыкается черный круг “третьей силы”. Быть может -а гадать не хочу - здесь он окончательно и сомкнется... ибо... здесь власть без дураков может разговаривать с подданными и нужными, деловыми людьми, здесь всегда можно договориться, если не лезть в бутылку, а понимать “обстановку дела”.
...Конституция 1977 года как будто писалась разными людьми, одновременно все разрешая и все запрещая, что выгодно только третьей силе. Вчерашний сброд сегодня становится сбродом “в законе”. И малого не достает, чтобы запрячь это людское отребье, безликое и разномастное (а через него и всех слабых нас)- в единого, коллективного, действующего заодно подлеца… Так чего перед нами проект? -Проект последнего дня, конституция развязки -или всего только компромисса на пути к ней?.... Нам сегодня не к кому взывать. У воззваний и заклятий нет адреса. И столь же верно, что живы слышащие, и взывать к ним необходимо, чтобы понимать. Понимать и себя... Мы уже и сегодня говорим между всеми собой. Между собой живыми и между будущими собой...
Уже сколько лет и сколько раз читал я эти столь давние Глебовы строки и не перестаю поражаться точности описания в них состояния нашей нынешней посткоммунистической власти - по тенденциям, которые он усмотрел еще в 1977 году. Он видел не только ужасы тогдашнего времени, но и предстоящий беспредел беззастенчивых в обманах олигархов, властвующих бандитов, купленных на корню органов и иных чиновников, во что превратилась “первая сила” - бывшая советская власть. В отличие от всех нас язвил он тогда и диссидентов, представителей тогдашней оппозиции, за неразборчивость и перерождение в ту же “третью силу”.
Думаю, что эти опасности видели и тогда вменяемые представители власти. М.Я.Гефтер, главный авторитет “Поисков”, с его жизненным опытом уж точно о метаниях властей догадывался. Власти опасались, но выхода не видели, и Глебом это блестяще изложено. Но тут же проявилось и его главное несчастье: самоуверенность и самонадеянность, оборотная сторона его силы.
Глеб уже тогда был готов обвинять в преступности, подлости, причастности к “третьей силе“ не только власти и диссидентов, но и всех обычных грешных людей. Их предложения он отвергал презрительным отзывом: “Этих теорий в самиздате куча, как фрикаделек в супе”... Но по такому настрою зримого выхода для общества просто не было.
А может, этот выход Глеб полагал лишь в самом себе, в своем разуме, способном противостоять всем “трем силам”? Может, в самоуверенности и неверии в простых людей и состояла незамеченная нами тогда главная ошибка или неправда Глебовой статьи и его последующей политики. Критикуя и и власть, и диссидентов, он увидел и описал растущую жуткую “третью силу” человеческого “отребья”, интриганства и беспринципности, но тут же и сам ею заразился, и, как в страшном сне, сам в нее преобразился.
Получилось, что именно эффективная, т.е. без нравственных ограничений, борьба за власть и стала главным ответом Глеба по теме спасения Росии. Время показало уникальность его талантов, но с точки зрения основной цели “Поисков” он, конечно, потерпел жестокое поражение.
И поскольку мы,”поисковцы”, мертвые и живые, остаемся сейчас и навечно вместе, то очень хочется обратиться к Глебу, убедить исправиться, но тут же сознаешь, сколь бесполезно обращаться со словами. Остается только выражать эмоции, и, не надеясь на ответ, подобно булгаковской героине, завыть в голос:
26.12..2004г.
