Прочтя рассказ нашей старшей невестки Аси о том, что она увидела в Витиной самиздатской книге "Память о маме" и что сложилось у неё за 15 лет собственного касания к приобретённым родственникам, я пообещала, что вместо разбора её видения общей картины и частностей опишу своё представление о "феномене Сокирко" (термин из газеты "Русская мысль"). Моими инструментами будут искренность и трезвость, т.е. я надеюсь не допустить приукрашиваний. Меня, к сожалению, могут подвести слабеющая память и нефилософский склад ума, но в своей интуиции на правду я не сомневаюсь. Я буду для надёжности использовать Витины высказывания, сохранённые в разных наших архивных томах. Заранее сообщаю, что мой рассказ (очерк?) будет написан доброжелательной краской в противовес "чернухе" (определение первого читателя Асиного разбора жизни Витиной семьи). Наверное, не появись Асина "чернуха", много лет ещё я не собралась бы изложить свою благодарность судьбе за то, что она ввела меня в эту семью.
Витя родился в первый день января 1939года в семье военнослужащего -авиационного техника (30-ти лет) и медсестры (24-х лет). А ведь мог бы и не родиться: врачи не советовали Татьяне Дмитриевне рожать из-за больных почек, сведших-таки её рано в могилу, но уже после рождения последних внуков. Будь она "благоразумной", не было б у меня любимого мужа, а для наших невесток и зятьёв не родились бы мужья и жёны.
На кладбище в Петрищево, где Витины родители лежат рядышком, я сперва благодарю маму за веру в своё главное предназначение - родить и вырастить ребёнка (вырастить первенца-дочку ей не привелось), а затем папу - за его безукоризненно внимательное ко мне отношение и за его ненамеренные уроки поведения во здравии и болезни. Мамины уроки мне тоже часто вспоминаются. А первый из них - обучение меня обращению "мама". В присутствии моей мамы она прижала меня, чужого ребёнка, к своей груди и ласково предложила сказать вслух "мама", а про себя "Витина". И так тепло и защищёно почувствовала я себя на её большой груди, что только секундочка понадобилась мне, чтобы выдохнуть "мама". Это оказалось таким счастьем получить от судьбы организаторов нашего быта и советчиков в виде мамы- папы (родители - то мои жили далеко, в Волгограде). Жаль, что не смогла я этот урок передать невесткам.
Вступив в войну в ВКП(б), Владимир Климентьевич никогда не был на партийных должностях, но и не порывался выйти. Так что свою веру Витя получил хоть и не с молоком матери, зато с теплотой отца - непорочного коммуниста.
"Как большинство сверстников я воспитывался в коммунистической вере, сам я долго верил в коммунизм, и в будущем мне хотелось бы называть себя этим именем (не люблю немотивированных, не выстраданных измен своей вере)" (из самиздатской статьи "Размышления о социализме").
Доставшиеся ему на период возмужания 53-56 годы не посеяли безверия, разные комсомольские посты (один год был секретарём комсомольской организации школы) не оттолкнули от общественной работы, а наоборот породили желание сделать эту работу живой и нужной. Подтверждением тому - ответ на его письмо из журнала "Юность" от 29.05.56г. - реакция на его предложения по искоренению формализма в комсомольской работе.
Старшеклассные годы - время составления своей библиотеки из букинистического магазина на старом Арбате (деньги в основном от не съеденных завтраков), составление своей картины мира, осмысление связей исторических событий и дружбы со странными, опальными учителями.
"Первые признаки моего грехопадения появились ещё в 1955году, когда я отдал уважаемому историку и директору школы на консультацию свои недоумения в письменном виде после чтения "Краткого курса ВКП(б)". Ответы на свои вопросы я не получил, зато с заводского парткома затребовали данные об отце на предмет выяснения причин уклонений сына…На моё счастье уже готовился ХХ съезд, и коренные изменения готовились не в моей судьбе, а в судьбе всей страны. От меня же доброжелательные учителя потребовали только сжечь все "неправильные бумаги". По настоянию родителей я обещал и действительно сжёг наиболее сомнительные из них на газовой плите ("Память о маме")
Мечту об обучении на историческом факультете МГУ пришлось запрятать в глубины памяти. Родители и уважаемый Витей учитель советовали приобретать нейтральную инженерную профессию. Деканат нашего факультета безошибочно назначил Витю старостой группы, и все годы учёбы он не только сам добросовестно учился, но и одногруппников тянул: вёл бои с пропусками лекций, оживлял комсомольскую работу, убеждая всех стремиться к званию "группа коммунистической учёбы". На четвёртом курсе он один из организаторов успешного училищного диспута "О времени и о себе" (идея - в наше время не должно быть равнодушных к общественной жизни, к задачам нашего общества). Одногруппникам устных и письменных дискуссии на всякие темы доставалось больше всех.
На встрече одногруппников в честь 40-летие окончания МВТУ им. Баумана, состоявшейся у нас дома, выпускник из второй сварочной группы принёс сохранённые им мелко исписанные листы одной из таких дискуссий, что безотказно окунуло собравшихся в студенческую жизнь, в которой добродушный увалень, с под нуль стриженной головой и значком Мао Дзе- Дуна, подчиняясь внутреннему позыву участвовать в улучшении жизни для скорейшего прихода коммунизма, вовлекал окружающих (не спрашивая их желания, не дожидаясь удобных моментов) в обсуждение насущных проблем настоящей и будущей их жизни в нашей стране.
Дискуссии выявляли вопросы, на которые он не может убедительно ответить, и он ищет ответы в первоисточниках - по собственному желанию штудирует Ленина, Маркса, экономистов. Прочитанные собрания сочинений Ленина и Маркса до сих пор хранятся у нас на даче. Он читает также всё, что находит о проблемах социализма в Китае и на Кубе, в Югославии и Венгрии и, конечно, в нашей стране.
Трудиться по-коммунистически звали призывы на целину. После первого курса ездили только остро желающие, их набралось 19, они использовались на стройках, а после второго - весь наш курс, работавший на комбайнерах на косьбе и подборке валков со скошенным хлебом и на открытых токах, где зерно, дожидавшееся очереди к малочисленным в Кустанайской области элеваторам, мокло и требовало постоянного перелопачивания.
"В спиртовом дурмане гниющего зерна наступало наше отрезвление от трудовой романтики…Люди, которым начхать на нас, использовали наш тяжкий и бескорыстный труд лишь как средство поправлять свои (добавлю, а чаще верхнего начальства, - Л.Т) дурацкие ошибки. Из героев - добровольцев, мы сползли на ступень услужливых служак- рабов и даже штрейкбрехеров. Впрочем, в официальном плане всё было наоборот: после возвращения в Москву мне даже вручили медаль "За освоение целинных земель" и надолго записали как бы в "почётные комсомольцы". Однако внутреннее самоуважение было подорвано.
Окончательно оно рухнуло в третий сезон, когда я работал в строительной коммуне измайловского общежития. Надо было обладать моим упрямством и толстокожестью, чтобы записаться участником этого предприятия, подчиняясь притягательному слову "коммуна"… Мои сокоммунники работали лишь из-за суровой необходимости: им грозил или отказ от места в общежитии, или исключение из института…Цинизм, безделье, скука, бессмыслица…"
("Дети и шабашки").Потребность положительной работы привела Витю в СНТО (студенческое научно-техническое общество) сперва на своей кафедре, а затем дополнительно ещё и на кафедре Организации производства (от последней ездил в длительную командировку в Таганрог). Из него в конце учёбы вышел неплохой инжене р, в любом случае, лучший, чем из меня: его чуткие руки и сейчас находят довольно быстро поломки в механизмах (только в швейную машину он зарёкся залезать), его логичный ум чаще всего составляет правильные технологии изготовления или починки. Я до сих пор вспоминаю как чудо, что Витя восстановил с помощью ремнабора свой велосипед, переднее колесо которого оказалось "свёрнутым в бараний рог", налетев с крутого моста на дорожный бордюр (отказал единственный ножной тормоз).
Но общечеловеческие законы жизни занимали его голову постоянно, и как следует из написанной на него в те годы характеристики, " он придерживался мнения, что каждый человек должен иметь своё мировоззрение, своё мнение по всем вопросам, а вырабатывать такое мнение - это одно из условий сознательного труда на благо общества". А что такое иметь своё, проведённое через сердце и ум, через жизненный опыт, выстраданное мнение, это значит внутренне освободиться. Следующий естественный шаг - к свободе внешней. Но инакомыслие за пределами студенческой группы активисты того самого общества, чаще всего карьерно ушибленные, терпеть не собирались. Для Вити час "Икс" наступил в 1961г., перед ХХ11 съездом партии
"… главное моё преступление заключалось в документе "Критика проекта программы КПСС", направленном в ЦК и "провокационном " выступлении на факультетской конференции. Я был исключён из комсомола с шумом и гамом за "неубеждённость в марксизме-ленинизме, клевету на советскую деятельность (назвал выборы в Верховный Совет - ширмой партийного руководства) и неправильное понимание товарищества (не назвал имени комсомольца, с которым ранее доверительно беседовал на острые темы)". Моё исключение из института было делом предрешённым (лишь личное расположение ректора и моё последующее "покаяние" по некоторым пунктам позволили мне всё же получить диплом в 1962г.)". "Память о маме"
Исключение из комсомола - это ещё и начало маминой гипертонии, и начало нашего сближения. Пять лет мы не представляли один для другого никакого интереса. После случайного общего осеннего похода стали здороваться, встречаясь в коридорах. В этот день мне не захотелось поздороваться, и я отвернулась. Вечером девчонки из общежития сказали, что Витю Сокирко сегодня исключили из комсомола. Утром я бросилась искать его, чтоб извиниться за вчерашнее. Слово за слово, и вот мы уже вместе выходим из училища и не спешим расстаться. Оказывается, что мне очень интересно слушать Витю, а мои незрелые "на ходу" мысли им подхватываются и развиваются. (За следующие 40 лет я встретила только двоих, способных радоваться чужой мысли как подарку и развивать её). Где мы ходили, не помню. Помню только сильно счёсанные каблучки моих единственных нарядных голубых туфель.
Пройдёт потом целый год Витиных ненавязчивых, но и неотступных ухаживаний, внутри которого были моё ворочение носом вроде: "Ямочка на подбородке", "Профиль не греческий"; огромная корзина цветов; лыжный поход в Карелию; распределение, на котором Витя попросился на один завод со мной в Коломну, и многое другое, прежде чем амур запустил в меня стрелу поострей и очнулось моё сердце.
Витя начал работать на Коломенском тепловозостроительном заводе почти сразу после защиты дипломного проекта (мы защищали его в феврале), а я появилась в Коломне только в сентябре. Конечно, меня отчитали за полугодовой прогул, но я зато хлебнула гор по максимуму: сперва горнолыжная смена в Алибеке и на хижине, потом у родителей дождалась первой альпинистской смены в Цее, а за ней оказалась и вторая и наконец, в августе поход с друзьями на Алтай. Путёвки на Кавказ были чуть ли не бесплатные - в Училище была мощная альпсекция, а алтайский поход скрытно от меня спонсировал уже работающий Витя, я ж запомнила только большой букет цветов от невесть откуда взявшегося на перроне Вити.
Кроме радости от знакомства с навсегда полюбившимся Алтаем, я привезла в Коломну растерянность от отчуждения друзей. Окрепшая от хождения по Кавказским горам, я должна была бы брать на себя большую тяжесть бивуачных забот, да и требовать более тяжёлого рюкзака, разгружая других, а я этого не понимала и теперь съедала себя за толстокожесть и ревела от потери друзей, как мне казалось, навсегда.
Витя, привыкший к моей невнимательности, просто тихо мне радовался, развлекал прогулками по Коломне и её окрестностям. Разговоры с участниками похода ничего ему про меня не добавили. Он любил меня со всеми моими недостатками, любил, как сказал позже, земную женщину. Удивительно, но прошло всего две недели, и мои беды отступили перед моим вторым открытием Вити, уже не как независимо мыслящего, стойкого, не отступающего от своей главной линии жизни, а как надёжной опоры, источника добра и радости и вообще симпатичного парня. Куда я раньше смотрела?
Мы сняли комнатку с кухонькой в малюсеньком низеньком доме, типичном доме заводского рабочего начала ХХ века, рядом с заводом. Регистрироваться мы не решились, иначе Витя не смог бы вернуться к родителям и вернуть московскую прописку, а мы оба собирались поступать в очную аспирантуру, да и отрываться от родителей не хотелось.
Витя работал сперва сменным мастером в сварочном цехе, а через год перешёл в Отдел главного сварщика. Я – совсем недолго поммастера в кузнечно- штамповочном, а потом до аспирантуры (с перерывом на дородовый и послеродовой отпуска) в Отделе главного технолога.
По Витиному сообщению (на другой день после первого поцелуя) каждой здоровой семье нашего общества полагалось 2,3 ребёнка. Я начала торговаться с 1, Витя с 3, и огорчённо уступил на 2. Это потрясшее меня понимание молодого человека о правильном устройстве семьи и сильное огорчение Вити, дающего согласие на двоих детей, время от времени выплывало из подсознания в сознание, пока не вызрело в готовность выносить ещё одного ребёнка. Бог дал тогда не одного, а двоих - повезло.
Но в Коломне у нас был только Тёмушка, с рождением которого мы переехали уже в обычный частный дом с множеством комнат, одну из которых в 5 кв.м мы снимали, и с яблочным садом. Вода - в колодце на соседней улице, для готовки и кипячения пелёнок - керогаз, установленный в холодных сенях, керосин в определённые дни - в керосиновой лавке. И всё же от тех месяцев осталось ощущение полноты счастья. Возвращаясь с работы, Витя подхватывал ведро с нечистыми пелёнками и возвращался почти к заводской проходной, к общежитию, чтоб в вольной воде выстирать пелёнки, которые я потом кипятила, полоскала, сушила во дворе на верёвках, а Витя гладил. Книга, по которой мы растили нашего первенца, требовала идеальной чистоты от пелёнок.
Витя купил бадминтонные ракетки, и на своей безмашинной улице, отодвинув подальше от летающего воланчика коляску со спящим Артёмкой, мы радовались общей игре. Витя даже отпускал меня в заводской спортзал, и я играла в любимый баскетбол. А по воскресеньям он предоставлял мне возможность уходить в читальный зал для подготовки к экзаменам в аспирантуру. В библиотечной тишине я быстро засыпала на раскрытом учебнике, а просыпалась с чувством вины и благодарности. Я до сих пор удивляюсь тому, что 24-летний Витя мог так ценить и пестовать мои потребности, хотя его собственные потребности в свободном времени были постоянно неутолёнными.
Своё членство в комсомоле он восстановил ещё до моего приезда, активно откликаясь на комсомольские инициативы. Отказываться от дальнейшего осмысления и участия в общественной жизни он не собирался и нацелился на поступление в аспирантуру на кафедру философии, для чего читает Маркса, открывает для себя его и Энгельса личности, вгрызается в Гегеля, которого Маркс считал своим учителем, читает утопистов, как и он мечтателей о лучшей жизни для своего народа.
В начале 1963г. Витя заканчивает "Мировоззренческие наброски".
"В "Набросках" сформулировано моё миропонимание, моя модель действительности, кредо, символ веры (символ веры, потому что здесь почти нет доказательств, одни гипотезы, ждущие доказательства), приведён в относительный порядок накопленный ранее материал: перепечатано большое количество ценных для меня цитат. Сейчас у меня одно желание, чтобы "Наброски" были последнеё работой на полку, для себя, желание делать что- то для всех открытое… Цель - уяснить общие закономерности мира, правильно предвидеть будущее, чтобы правильно действовать"
Продолжая считать коммунистическое общество желанным для себя и людей, он искал пути к нему, через критическое отношение к официальной теории - ибо "она занимается больше оправданием политики руководства, а не установлением научной истины". Коломенские годы - время горячей поддержки "развития кибернетики, которое даёт возможность переосмыслить все результаты общественных наук, поставить в будущем на место качественных законов - количественные" ("Некоторые вопросы философии кибернетики").
На третьем году работы на Коломзаводе Витя пытается поступить в аспирантуру на кафедру философии в наш институт, где был разрешён приём своих выпускников, но не был отпущен с завода (не получил характеристику, а характеристику для моей аспирантуры мы с ним "выходили", поочерёдно напрашиваясь на приём к тем, кто должен был поставить подпись). В следующем, 1965году, когда три обязательные года отработки по распределению закончились, наша кафедра философии аспирантов не набирала.
Тогда он попытался поступить в аспирантуру Института истории философии АН СССР, чтобы заняться социологическими исследованиями по темам философского профиля. У нас сохранился его реферат "Неудовлетворённость трудом как один из факторов технического прогресса", выросший из доклада, сделанного на одном из семинаров в этом институте, которые Витя посещал после возвращения из Коломны. Кажется, основная причина отказа в приёме была - отсутствие диплома историка. Не получилось также поступить в аспирантуру кафедры философии МЭИ.
Но это было позже. А пока шла наша "молодая Коломна". Событий было много: в магазинах надолго пропадали масло и сахар, бывали перебои с хлебом; я впервые воспользовалась услугами ателье и сшила из тяжёлой зелёной, мамой подаренной ткани платье-костюм (так называлась пара юбка с пиджачком, не имеющем подкладки); мне неожиданно как молодому специалисту и матери-одиночке завод дал комнату в 4-комнатной квартире, в которой было вволю воды, на общей кухне стояла газовая плита, да и комната была аж 13-и квадратных метров. На санках мы перевезли своё имущество, основной частью которого была Артёмкина кроватка, отскребли от своих зарплат (9 5 и 130руб.) денег на диванчик, а стол в виде сплющенного с одной стороны эллипса Витя вырезал из толстой фанеры и поставил на ножки сам.
И ещё Витя сделал из посылочного ящика переносной стульчик для нашего сыночка, куда мы его по летним воскресеньям и усаживали, отправляясь в лес, и где он охотно и подолгу сидел и даже спал, прислонясь к мерно покачивающейся на ходу широкой папиной спине. В то лето, когда Тёмушке исполнялся годик, вся природа особенно щедро показывала нам свои богатства, а может просто камертоны нашего счастья отзывались на всё, чем могут удивить листочек и дерево, небо и облако, ласка воды и вкус ягоды.
Осенью 64-го я сдала экзамены, став аспиранткой своей кафедры, переехала с Артёмкой к Витиным родителям и заменила пучок на голове химической пышноволосостью. Витя снова оказался один в Коломне. Зато в Москве его ждали и радовались, встречая, родители и жена с сыном. Он терпеливо доработывал обязательный трёхлетний срок (поступившим в аспирантуру допускался двухлетний) и продолжать искать в книгах ответы на свои вопросы.
В те годы я постоянно поражалась тому, как прочитанное шло ему на пользу: выращенный в юности мировоззренческий "ствол" интенсивно обрастал новыми ветвями и веточками, становясь плодоносящим, своим трудом выращенным деревом. Его новые знания не могли рассеиваться, т.к. были предназначены не для совершенствования себя, своего ума. Сам себе Витя был не интересен. Важно было изучить, понять политические и экономические ситуации, закономерности, чтобы знать наверняка естественный путь страны и на этом пути быть ей полезным. Он уже освободился от мифов и иллюзий реального социализма, изжил их. Доверие же к людям и их вековым идеалам позволило ему не впасть в грех очернительства существующего строя, а направить усилия на поиски выхода.
Например, кибернетику он воспринял как науку, открывающую фантастическиевозможности для коммунизма, т.к. она обещает сделать производство полностью автоматизированным, а людей, значит, свободными от обязательного труда. Научная фантастика была интересна тем, что она проигрывала варианты будущего.
После разрушения надежды на профессиональное занятие философией или социологией Витя нацеливается на техническую науку: добивается доступа в заводскую лабораторию и своего участия в проводимых там экспериментах, связывается со своей кафедрой для консультаций, подаёт две заявки на подтверждения изобретений совместно с преподавателями МВТУ и, наконец, осенью 1967г. поступает в заочную аспирантуру на кафедру сварки, делает экспериментальную установку, проводит свои опыты на заводском оборудовании, пишет обзоры и статью.
В 66 году в нашей жизни началась полоса диафильмов. Она, к сожалению, отделила нас от туристских друзей, но принёсла нам много-много новых знакомых, некоторые из которых, наиболее близкие по духу и по взаимным симпатиям, остались друзьями до сих пор. Первый -о культе Сталина. Выговорившись, Витя стал писать сценарии о походных впечатлениях, о северных деревянных церквях, об истории России на видах Московских церквей и т..
Но наступает 1968год.
"Я считаю 1968 - кульминацией не только моей жизни, но и жизни многих моих сверстников… февраль - первая подпись под письмом в защиту Галанского, Гинзбурга и Лашковой… май - рождение нашей дочери Гали…июнь - подпись под письмом в Верховный Совет СССР с предложениями ратифицировать Пакты ООН о политических и экономических правах человека…сентябрь - первые Хроники… октябрь - три дня перед зданием суда над демонстрантами на Красной площади, три дня стояния перед зданием суда…ноябрь - подпись под обращением к Президиуму Верховного Совета СССР с просьбой пересмотреть судебное решение по делу демонстрантов, подпись в защиту права крымских татар на возвращение в Крым. ("Наши горы").
Вите, бросившемуся в стремнины движения в защиту людских прав, не достаточно было стать самому "подписантом", какое-то время он верил, что можно привлечь друзей и знакомых. Оказалось, что разговоры "глаза в глаза" почти неэффективны. Он делает попытку выразить призыв к гражданской смелости в рассказе "Будем альпинистами дома". Местом написания была палатка наблюдателей на Ложном Чатыне на Кавказе летом того же 1968года. В это лето Витя получил третий разряд по альпинизму (выполнил своё желание "догнать" меня, в студенческие годы несколько раз бывавшую в альплагерях). Согласие же побыть наблюдателем за восхождением инструкторов по сложному маршруту было продолжением его восхищения горами и их смелыми покорителями, казавшимися к тому же близкими по духу. Цель его сочинения была "показать, что достойный человек должен рисковать жизнью и что если человек это поймёт и преодолеет свой страх в горах, он ту же смелость проявит…в делах общественных".
Не понимал он тогда, "что одно дело - рисковать своей жизнью при общественном одобрении, ради "родного коллектива" и общепризнанныхв целей, и совсем другое дело - против "коллектива", против одобрения знакомых и близких людей. Что так называемое гражданское мужество совсем другое качество, едва ли не противоположное воинскому героизму или альпинистской смелости. Сейчас я могу только предположить, что для укрепления такого рода мужества нужен предварительный опыт независимой от коллектива жизни, опыт отрыва от коллектива. Что-то подобное тому, что мы с Лилей испытали в самостоятельных походах в Фаны или по Северу… Однако у большинства наших друзей, у большинства советских людей нет опыта самостоятельной жизни, опыта одиночества. Поэтому так малочисленно и слабо оказалось наше движение в защиту прав…" ("Наши горы")
Поиски ответов на вопросы "как жить?" и "что делать?" приводили подчас к удивительным выводам. Например, что пропаганда, т.е. вдавливание в головы людей любых, даже самых правильных идей и убеждений, вредна. Следует полагаться лишь на их естественное и ненасильственное распространение. Всё остальное - экстремизм.
В экстремистских группах задача развития независимой личности вновь откладывается, отодвигается в далёкую перспективу.
Боязнь немедленного преследования за открытое выступление осуждает человека на тайное озлобление и совращает его в экстремизм (там же).
(Хоть я и стараюсь писать только о главном, делать цитаты пореже и короче, но не привести здесь притчу о нашем любимом В.Г.Короленко не могу, тем более, что мне представляется: Витя одной с ним породы. Описывая свой открытый отказ от присяги новому царю Александру 111 и последующую за этим иркутскую ссылку, Владимир Галлактионович вспоминает, сколько недоумения и непонимания он встретил со стороны своих друзей и коллег - политических ссыльных. И только один отзыв оказался исключительно верным: "Если бы Вы приняли присягу, то потом стали бы террористом").
Только тюрьма в 1980году, где Витя свободно говорил следователю: "Да, мой псевдоним К.Буржуадемов, да, я написал…., и участвовал…" окончательно позволит ему осознать себя лояльным к власти человеком, желающим жить в своей семье и в своей стране и стремящимся предотвратить опасные для жизни разломы, подсказывая пути мирного выхода страны к настоящему развитию. А в 1968году он просто интуитивно делал шаги в сторону лояльности и свободы.
Прошло профсоюзное собрание на трубном заводе (протокол его Г.Павловский не удержался и напечатал в своём журнале " ХХ век" в начале перестройки - за колоритность выступлений), где Витино подписанство было осуждено. и он предупреждён о том, что "в случае повторения им подобных поступков, коллектив не потерпит его в своих рядах" ("Письма 1956 - 1979гг."). Прошло заседание родной кафедры, куда пришёл сигнал с завода о "политически незрелых действиях аспиранта Сокирко В.В." (там же), и зав. кафедрой, который впоследствии много лет был ректором МВТУ, Г.А.Николаев пресёк обсуждения и размышления преподавателей своим вывороченным заявлением, что, дескать, если завод даёт отрицательную характеристику, то какая может быть речь о пребывании в аспирантуре. Между этими заседаниями были запреты на отлучку с рабочего места, даже в лабораторию, где стояла его экспериментальная установка, на подключение её к мощному генератору (без чего опыты были невозможны) и раздрыг с научным руководителем.
В этот раз стать лояльным инакомыслящим Вите не удалось - члены правящей нами партии готовы были выжигать открытое перед властями и миром инакомыслие. Следующее письмо - протест против исключения Солженицына из Союза писателей он не подписал, и больше ему подписываться не предлагали.
Однако чувствовать себя в безопасности не получалось: выше его сил было самому отказаться от чтения сам - и тамиздата, особенно "Хроники текущих событий", и не мог он не ходить за ними на квартиру Якира, не мог не пытаться отпускать в самиздат свои размышления. Витя привык думать с помощью ручки и бумаги, а к этому времени написал уже много толстенных писем, рецензий и философских осмыслений глобальных вопросов. Одно из них "Сущность коммунизма" стало базой его первой книги, отпущенной в самиздат в 1970году и вернувшейся из Мюнхена тамиздатским томом с двумя (из пяти в рукописи) приложениями. Название книги "Очерки растущей идеологии". Автор Буржуадемов видит сам и показывает убедительно, что жизнь в нашей стране прорастает буржуазно-демократической идеологией, и это хорошо, и этому надо помогать.
С этой книгой связан один из счастливейших моментов в моей жизни, момент необычного признания Витиной значимости. В Нью-Йорке (1991г.) нас позвал к себе американский издатель "Хроники" Эдвард Кляйн, свободно говорящий по-русски. Сначала я была поражена старомодной добротностью обстановки дома, затем удивлением перед Витиным прозрением: "Как же Вас не задавила коммунистическая идеология? Откуда такое понимание буржуазных ценностей?" Как я гордилась Витей в эти минуты и продолжаю гордиться сейчас! Да, судьба подарила мне в мужья человека, умеющего не только мечтать о светлом будущем для нашего народа, для наших детей и следующих веточек семейного древа, но и сумевшего с помощью старательских поисков искорок нужных ему знаний о наилучшем устройстве окружающей жизни и своей интуиции увидеть, какие из уже идущих процессов надо поддерживать и как. Не фантаст, создающий свои прекрасные нереальные миры, а строитель-мечтатель, стоящий на твёрдой родной почве. Э. Кляйн подарил нам одну из изданных в Америке "Хроник" с Витиным большим портретом на обложке и совершенно неожиданно… 500$ в виде гонорара(?), начавших наш путь к квартире-кормилице, позволяющей сейчас чувствовать себя независимыми от детей и не бояться государственных наездов на пенсионеров. И уже вдогонку мне, совершенно ошалелой, он высыпал в руку кучу жетончиков на метро, когда услышал, что мы не ездим, а ходим пешком и сейчас из Манхэттена в Бруклин тоже пойдём.
Но вернусь в 70-ый год, очень напряжённый для нас: не ладилась моя диссертационная работа - от меня ускользал смысл проделанных экспериментов с гофрированием трубок для сильфонов, не желая укладываться в стройную теорию. Витя помогал, сколько мог, но ведь главными у него были" Очерки…" и "Хроника" (он стал её перепечатником со 2-го номера), был самиздат, который надо было читать быстро и, не задерживая, отдавать, а что- то хотелось перепечатать. К тому ж всё больше одолевал нас диафильмовский азарт: написать об увиденном в летних походах применительно к слайдам, вложив свои знания и понимание (Витина задача), отредактировать, подобрать музыку и записать на магнитофонную ленту (подключалась я), а затем показать гостям (Витя показывал, я обеспечивала чайное застолье). К лету 70- го было записано 26 диафильмов. Детей обихаживали: Галю - моя мама, Тёму - Витина.
В 70-ом мы могли себе позволить только двухнедельный байдарочный поход, в который отправились вместе с Игорем Крюковым, архитектором, индивидуалистом, обладателем аристократических манер. Встречи с местными жителями ("куркулями" по определению встреченных туристов), умеющими обходиться без госпособий в виде пенсий, и постоянное общение с человеком индивидуалистического склада повернули Витю к оценке значимости носителей таких направлений для разрушения родовой коллективистской устойчивости, препятствующей коренным реформам нашего общества. Ведь ни в своей среде (инженерной), ни в диссидентском кругу (в основном из гуманитариев и естественников) людей, приветствующих главную ценность буржуазной идеологии - свободу собственного дела - не находилось. Все мечтали только о свободе слова и вероисповедания (совести).
В феврале 71-го Витя перешёл работать в академический институт, я в июне защитилась-таки, а в декабре на 21год стала патентным работником в институте патентной экспертизы. Витя
работал со страстью изголодавшегося, с напряжением преследуемого…Я откровенно торопился выйти на диссертационный материал, чтобы через три-четыре года защититься и догнать Лилю. Неустойчивость же положения "хроникёра" только подстёгивали мою спешку: пока с Петром и Хроникой ещё ничего не случилось, может быть, и удастся сделать диссертацию…
И потом я привык к мысли: голова боится - руки делают. Вдруг да получится?1 У нас же был семейный опыт, когда успешно выходили из, казалось бы, безнадёжных ситуаций. Хорошо помнился пример нашего северо- уральского похода, когда максимальным напряжением сил при небольших шансах на успех мы смогли-таки во время вернуться в Москву"("Наши горы").
Все перипетия полутора лет работы в ЦЭМИ, причиной увольнения из которого стал отказ в выдаче допуска к секретным материалам, бои за диссертационные материалы с начальником отдела и доведение до предзащиты подробно описаны в сб. "Наши горы". Я не стану в них вдаваться. Даже эпизод с Витиным шантажом бывшего начальника, так неоднозначно воспринятый друзьями, не стану обсуждать. Сб. "Наши горы" в нашей библиотеке в открытом доступе, а вне дома - в пяти архивах. Скажу только, что к этому времени моё доверие к Витиной интуиции (совести), ведущей его по жизни и не позволяющей изменять своим устоям, не позволяющей добавлять зла в этот мир, уже невозможно было поколебать. Применить к лицемерному и жестокому человеку шантаж, если только он один мог подействовать, это без всяких натяжек значит - уменьшить количество зла. Витины "Тезисы о морали", написанные в начале 73-го, наверное, не только для меня несли освободительные от людского мнения мысли, расчищая поле доверия к голосу своей собственной совести.
Гораздо сложней (из-за новизны) для Вити оказывалось участие в Правозащитном движении. Начав с попытки с помощью своего литературного опуса убедить друзей и знакомых стать смелыми подписантами ("Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день за них идёт на смерть" был его девиз) и, продумывая, куда может завести неоглядная смелость, Витя понял, что сам "туда" не хочет. Реальная жизнь предлагала выбор: между жизнью на свободе с нечистой совестью и тюремной жизнью за действия, совершаемые человеком по зову совести, но не дозволенные существующей властью. Витя склонился к первому варианту. Он нас сильно любил и не мог позволить себе переложить на женские и детские плечи мужские семейные тяжести. Но ведь мир, в который вступили наши дети, пропитан рабской психологией, полон несправедливостей, позорно плохо устроен. Участвовать в его выздоровлении - и на это должно хватать сил у мужчины. Значит, надо, найти свою меру участия, которая, конечно, всегда будет казаться малой по сравнению со смелыми людьми, с которых хочется брать пример. Но он твёрдо определился - выбранная мера участия не должна доводить до тюрьмы, эмиграции, смерти.
Отказ от открытого подписанства Витя компенсировал участием в перепечатывании "Хроники текущих событий…", сообщавшей новости из политлагерей, о судебных и внесудебных преследованиях, новости самиздата и др., и работой над своим самиздатом, неподписанным или под псевдонимом. Члены Инициативной группы - Ковалёв, Великанова, Ходорович объявили, что распространяли и будут распространять Хронику, не исключая передачи её на Запад, и этим прямо утвердили её открытость и легальность, хотя и редакция и корреспонденты себя не объявляли. На Западе она считалась подпольным журналом. Со временем хранители советского строя хроникёров расклевали… Витя до сих пор гордится своим участием в её распространении.
Но почти сразу в околохроникёрном кругу Витя столкнулся с тем, что было глубоко неприятно его инстинктам старого комсомольца: он практически поверил, что НТС - издатель журнала "Посев", в котором было много интересной для него информации и хлёсткой публицистики, по- прежнему призывает к вооружённой борьбе с советской властью. Больше всего на свете Витя не хотел гражданской войны, где хроникёры могут оказаться на враждебной нынешнему народу стороне. Но если эта перспектива не была столь уж близка, то собрать всех диссидентов в несколько вагонзаков, убеждая свой народ, потряхивая журналами "Посев", что эти отщепенцы связаны с зовущими к вооружённой борьбе с советской властью, нашим КГБ-шникам ничего не стоит.
"Уже не на одном процессе инакомыслящих НТС исправно играет провокационную роль пугала, пользуясь которой судьи доказывают преступность любого инакомыслия, ведущего якобы прямо к диверсиям НТС" ("Наши горы").
Свои просьбы-требования о размежевании он обращал к окружению П.Якира и к нему самому до его ареста. "Выступите с заявлением о непричастности к НТС и с объяснением по поводу изъятых материалов, не допускайте своего ареста, Пётр Ионович", просил Витя. "Нет", - в один голос отвечали все. - "Никаких заявлений. Сейчас нужно держаться твёрдо". У них была своя мера участия и не было в ней знака: "Запрещено - далее тюрьма", хотя, конечно, никто в тюрьму не хотел.
"Что же делать? Ожидать вместе со всеми неизбежного конца или отходить от преследуемой, т.е. ставшей де-факто нелегальной Хроники? Первому мешали убеждения и заинтересованность в жизни и работе, второму мешала простая порядочность и чувство причастности к лучшим людям нашего времени" ("Наши горы").
После посадки Якира Витя собирается и обращается с большим, продуманным письмом к анонимной редакции "Хроники", прося её
"принять действенные меры предосторожности… в смысле максимального возвращения в рамки легальности... Ленинское презрение к ликвидаторству, к отказу от нелегальной борьбы воспитано в нас с детства, но следует ли культивировать его дальше?... Что же касается чести и достоинства, то как раз эти чувства отмщения, борьбы, "око за око" и тянут нас порой на революционный в конечном итоге путь" (там же).
Конечно, Витя понимал, что "продвинутые" в смысле, более радикальные, чем он, правозащитники будут отмахиваться от него, как от труса, а некоторые и вовсе заподозрят в нём КГБ-шного наймита, и всё же он продолжает твердить:
"Мы должны жить не в тюрьме, а на свободе, жить и работать вместе со всеми, в том числе с властями и с поддерживающим его большинством" (там же).
Жизнь продолжала подкидывать загадки. Пётр "потёк" и арестованные после него тоже. Каким непонятным, немыслимым способом достигают капитуляции твёрдых диссидентов? Единственной опорой казалась решимость: если вызовут, то "не вступать в игру с дьяволом", закрыть уши и сразу отказаться от показаний. Таково было общее настроение, и Витя ему поддался, как бы заразился непримиримостью … от страха перед возможной своей слабостью.
Первое испытание ему было назначено на 5 марта 1973г в Лефортовском СИЗО. Давать показания по делу Якира и Красина Витя отказался. Отказался и на повторном допросе. Беседовавший с ним в этот раз прокурор объявил, что он будет привлечён к уголовной ответственности за отказ от дачи показаний. Следователь на прощание сообщил, что в ближайшую субботу вызовет меня.
Два дня терзаний, как помочь дорогому человеку выпутаться из коллизии, когда и давать показания нельзя (вдруг кому-то повредишь) и не давать нельзя (возможен суд и увольнение вслед за Витей с уже полюбившейся работы), прорвались Витиным разрешением мне дать показания о фотоа ппарате (так случилось, что именно я отдавала его Красину) и больше ни о чём. Все размышления, разговоры, описания допросов, суда и даже вклинившейся перед судом удачной предзащиты диссертации уже по сложившейся привычке были оформлены в машинописном виде под названием "Дневник мелкого процесса" (раньше и потом Витя перепечатывал мои походные дневники, снабжая их своими обильными комментариями, и дневники приобретали смысл и привычный для чтения вид).
Ужасно тянет хотя бы упомянуть обо всех переживаниях тех двух месяцев, но я всё же удержусь. С благословения адвоката-правозащитника Софьи Васильевны Каллистратовой Витя на суде признал свою вину, согласился дать показания относительно фотоаппарата и потому "отбывал" 6 месяцев исправработ за своим рабочим столом, в колхозе, в Крыму, используя заработанные в колхозе две недели отгулов и опять на свежем воздухе - в совхозе. Связанные с судом переживания прибавили Вите спокойствия и уверенности, он навсегда вернулся к свойственной ему позиции: не отказываться от разговоров и показаний, не скрывать своих убеждений (например, в полезности "Хроники" и самиздата), но в то же время не давать конкретных показаний, избегать всего, что может быть поставлено в вину кому бы то ни было.
В 74-ом в районном КГБ Витю "кадрили" в стукачи и получили ответ: "Я согласен беседовать с Вами на любые темы, работать на взаимопонимание, но… только я не буду скрывать содержание этих бесед от своих друзей. Это непременное условие". Злобную реакцию описывать не буду. Зато оставили в покое.
Защитить диссертацию не удалось - разобиженные КГБ-исты многократно запрещали институтскому треугольнику выдавать характеристику, даже после окончания срока судимости. Путь в официальную науку оказался перекрытым, и Витя с головой ушёл в работу над своими собственными исследованиями в истории, экономике, мировоззрении, а деньги для растущей семьи он начал зарабатывать на шабашках (летом 74-го мы переехали в купленную в кредит квартиру, родились Анечка и Алёшик, а Витя провёл свой отпуск и отгулы на шабашке под Хабаровском).
Шаг за шагом наступало освобождение. Немало этому способствовало оформление Витиных соображений на всевозможные темы в наших дневниках и диафильмах и их последующее обсуждение вслух с читателями и зрителями. Не упускал он случая писать письма-рецензии в официальные издания и знакомым, а в сентябре 77-го включился в обсуждение Проекта Конституции СССР, послав Открытое письмо двум адресатам: Брежневу и Сахарову. Брежнев смолчал, а Сахаров (скорей всего кто-то из его окружения) передал составителям бюллетеня "Вокруг проекта Конституции СССР". Витины предложения выпирали из диссидентского единообразия и потому подверглись довольно значительной цензуре по важным для него пунктам Конституции. Конечно, он послал составителям свои отчётливые возражения. Но…поезд ушёл.
Меня всегда поражало Витино, как сейчас говорят, "интерактивное" чтение: он делал выписки и тут же их комментировал. Со временем записи разных лет по наиболее важным для него книгам и статьям он собрал и обработал в своей книге "Советский читатель вырабатывает мировоззрение". Мне хочется из неё привести две цитаты (обе из комментариев к сборнику статей "Демократические альтернативы"):
" Надо кончать споры и просто постараться ужиться друг с другом, помогать и работать совместно. Работая над своими убеждениями, над выяснением собственных идеалов, не надо огорчаться, что другие люди думают по-иному. Даже спорам о том, куда "пойдёт Россия после демократизации" не следует придавать большого значения. Ибо это решение будут принимать сами люди, народ, а на их волю будет действовать как давние традиции, воспитание, привычные идеи - в пользу сохранения социалистических форм жизни, так и требования рациональности, эффективности, свободы - в пользу рыночного хозяйства, капитализма."
"Сводить свои задачи к политической борьбе без экономического преображения, которое только и способно подвести устойчивую базу свободного труда под великолепное здание демократии - значит, быть экстремистом. Как дом строится с фундамента (хотя, конечно, не фундамент - самое главное в доме), так и демократизацию нашей жизни надо начинать с хозяйства, с экономической повседневност. Глупо, конечно, всё сводить к фундаменту и им ограничиваться, но не менее глупо и строить крышу на воздухе. Более целесообразно ограничиться подготовкой элементов дома".
В первой цитате спокойная уверенность в повороте на демократический путь и доверие к людям, к тётям Маням и дядям Колям. По мере роста их желания рациональной и свободной жизни рыночная экономика, которая в виде теневой уже народилась, будет усиливаться и светлеть - здороветь. Эта мысль, совершенно чуждая интеллигентам - диссидентам, считающим именно себя мозгом, учителем нации, конечно, не могла быть воспринята в те годы. Вите симпатизировали, но к его идеям не прислушивались. Диссиденты строили крышу дома, не беспокоясь о стенах и фундаменте и не дожидаясь, когда остальные сограждане, понесут свои камни в фундамент дома. И так я это явственно представляла и так жалела Витю, не находящего себе единомышленников. Витя не позволял себе переживать по этому поводу, он был рад и тому, что с ним спорили.
Любому, кто слушал, он старался показать естественность и моральность рыночных отношений, неэффективность плановой системы хозяйствования с её безрассудной растратой материальных и трудовых ресурсов. И в организованной им в 77-ом дискуссии вокруг призыва Солженицына "Жить не по лжи!", Витя отстаивает самостоятельность в работе и жизни, выдвигая тезис: "Чем лучше для нас самих, тем лучше для общества и его будущего". ( Я не знаю, почему открытие Адама Смита: свободное преследование каждым своих частных выгод в итоге даёт, как правило, наибольшую сумму благ для всех, Витя представлял в таком виде. Наверное, так его легче впустить каждому в своё сознание). В дополнение к лозунгу "Жить не по лжи!" Витя предложил: "Жить и работать по собственному уму и воле!", даже если это и будет нарушением официальной устаревшей морали.
"Житейская практика показала мне, как трудно, почти невозможно сделать собственный нравственный выбор, если он противоречит господствующим моральным убеждениям. Необходим хотя бы один человек, который подтвердил бы правильность твоего выбора…Необходимо затратить много труда, чтобы критерии нравственного выбора сегодняшних людей сблизились и составили то самое твёрдое ядро, которое остаётся на сегодня вне сферы нравственной свободы".
Во исполнение своих представлений о том, "что необходимо", он тратит много сил и времени на уговоры и на сбор письменных ответов, из которых составляет три сборника откликов на призыв Солженицына. Основной автор третьего выпуска - Р.С. Померанц с его известными "Письмами о нравственном выборе".
Конечно, мне не следует перечислять всё написанное Витей и тем более комментировать. Добросовестный архивист (я старалась быть таковым для нашей семьи, но осталась от идеала далека) давно б имел единый список Витей написанного. Могу только сказать, что отдельных текстов много сотен. Но ведь нельзя же не сказать о программных статьях и о сборниках, за которые его посадили.
Отчаявшись быть понятым в самых важных для него вопросах, Витя пишет в 78-ом году резкую (провокационную) статью "Я обвиняю интеллигентов-служащих и потребителей в противостоянии экономическим свободам и прогрессу Родины". О, какой всплеск возмущения и устного, и письменного обрушился на него! Ведь как обидно было читать фактически про себя такое:
Для большинства современной служилой интеллигенции спокойная государственная служба лучше беспокойной службы народу, свободным рыночным потребителям, сытое и спокойное рабство много лучше трудной и неустойчивой свободы…
Если желаете свободной и богатой жизни, то займитесь свободной экономической деятельностью, не жалея своих сил и времени, презрев опасности от государственных преследований и моральные упрёки от "служилой" интеллигенции. Становитесь кустарями, шабашниками, леваками, спекулянтами, предпринимателями, частниками.
Если же вы не желаете изменять своим прежним духовным занятиям, своему самосовершенствованию, вечным проблемам, то будьте последовательными: ограничьте свои материальные потребности, становитесь йогами, аскетами, духовно очищайтесь, но оставьте наш материальный мир от ваших требований.
На этот раз откликнулось много народа, и это Витя ценил и хотел сохранить, чтобы привлечь ещё большее количество спорщиков. В результате стал складываться первый выпуск сборника "В защиту экономических свобод", отпечатанный в марте 78-го. 7 выпусков ЗЭС Витя успел собрать, распечатать и размножить на "Эре" до посадки. Витя Сорокин, с 81-го года живущий с семьёй во Франции, в те годы активно участвовал и как автор, и как советчик. Первые сборники не имели твёрдо устоявшихся разделов, а, начиная с третьего, включали разделы "Наука", "Истоки", "Книги и рецензии", "Право и судебные преследования", "Письма и дискуссии". Как мечтал Витя соединить в единый поток информацию о преследованиях за свободную экономическую деятельность с информацией о преследованиях за свободное слово! Но где там…
Находясь между людьми умственного и физического труда, между крайними представителями - диссидентами и "леваками", я разрываюсь в крике: "Братья, вы ведь одно и то же, не презирайте друг друга!" И получаю по морде…
Такой настроенностью на положительное решение всех конфликтов, больших и малых, вообще настроенностью на решение наших проблем своими силами, без опоры на Запад, путём выработки взаимопонимания и терпимости, т.е. постепенного воспитания демократического поведения, пронизаны все его слова и поступки. Это его духовная потребность, его "крест". Поиски взаимопонимания начались для Вити раньше, чем он вступил в редакцию журнала с таким названием (сдвоенный 1-2 номер журнала вышел в июне 78- го.)
Как я писала, уже в 72-ом году в письме в редакцию "Хроники" он пытается найти основу для взаимопонимания между диссидентами и властью. А в 74-ем в редакцию "Литературной газеты" и в самиздат пошло письмо- отклик на статью о Солженицыне "Продавшийся", в котором Витя всячески убеждает автора статья, а в его лице и всех охранников власти, что инакомыслие - это нормально, естественно, полезно стране. Резкие столкновения диссидентов и сталинистов вызвали у Вити желание написать статью "О возможности и жизненной необходимости союза между сталинистами и диссидентами", а между почвенниками и либералами – статью "Ради России".
Своеобразной оценкой Витиной личности является фраза Роберта Боска - французского социолога, иезуита, профессора католического университета в Париже, привозившего в Москву студентов для обучения русскому языку (Лена Сморгунова - русист познакомила нас, а многочасовые прогулки по Москве - подружили):
"У меня с Вами больше понимания, чем со многими моими братьями по ордену".
Витино отношение к религии менялось с годами от "пионер не верит в Бога" до осознания значимости Бога для людей.
Огромна церковная тематика, велико накопленное церковью и неизвестное нам духовное богатство. Мы… пользуемся всяким случаем, чтобы воспринять опыт церкви и её истории, перевести его на собственный материалистический озвученный язык.… В последние годы я много раз вступал в споры о вере с "ищущими Бога", но окончательной твердости так и не достиг" ("Москва-Ополье").
В эти самые "последние годы" Витя изучал русского дореволюционного философа Н.Ф.Фёдорова, что позволило ему осознать бессмертие своей атеистической души в делах и творениях, читал "Протестантскую этику" М.Вебера, открывшую и для меня источник человеческой активности и успешности.
Мне, материалисту, оказывается гораздо ближе мораль и миропонимание протестантов, т.е. сектантов, уважающих чужую веру, чужих Богов, исполненных добра и чести и в то же время ориентированных на труд и его рационализацию, на материальное и духовное преуспевание ("Советский читатель…".)
Из анализа книг, касающихся сектантства, он сделал вывод, что все секты, первоначально коммунистические, при продолжительной жизни приходят к хозяйственному процветанию и неминуемо перерождаются в крепкие буржуазные организации. Не потому ли так тянуло его поработать летом в шабашных коммунах (даже когда мы выплатили долг за квартиру), что в них он видит ростки новой идеологии: "через проповедь истинного коммунизма к капитализму - это мировой опыт".
Витин интерес к религии, пробудившийся в 60-ые годы от удивления перед искренней верой нашей однокурсницы Светы К., ставшей адвентисткой седьмого дня ("Москва-Ополье"), с годами рос и увлекал других, т.к. выражался в самиздатских статьях и диафильмах: до 80-го года родились "Московские церкви", "Ополье", "Рассказ об иконах" - о православии, "Огонь Баку" -о мусульманстве и зароостризме, "Среднеазиатские города" - о мусульманстве, "Буддистская Сибирь" - о буддизме, после 80-го в диафильмах рассказывалось о католичестве, униатстве, языческих верованиях алтайцев, мордвы, коми-пермяков и т.д.
Каждому из нас нужна вера, не догматическая, а живая, укрепляющая нас в добрых делах на благо мировой жизни. Развиваться же вера может только в общении с Богом или Бесконечным миром, т.е. в реальных делах" (1978г.)
Витя отделял свою атеистическую веру от господствовавшего у нас вульгарного безбожия, называя его "антитеизмом". Атеизм потому, видимо, стал его верой, что из двух альтернатив - мир управляется сверхъестественной силой и мир "управляется собственными законами - и тогда мы должны познавать их, ориентируясь на практику своих дел" - последняя в большей степени соответствовала его деятельной натуре, его поискам социальной справедливости, т.е. главному делу жизни.
Витино кредо атеиста, по-моему, лучше всего сформулировано в письме священнику С. А. Желудкову(1978г)
Он (атеист) знает только одну реальность и человека в ней. Значит, что мир (эта движущаяся и взаимосвязанная, т.е. одушевлённая материя) не абсурден, а упорядочен и закономерен, что он не холоден к человеку, теплый, ибо породил человека и способствует его жизни, как может. Однако природа-мать не всесильна и может разрушиться и погубить с собой и своих детей. На людях лежит огромная ответственность - продолжить жизнь и передать накопленное богатство развития в века будущим поколениям. Миллиарды лет существования жизни и миллионы лет горения разума утверждают нас в надежде на практическую бесконечность жизни человечества. У атеистов есть уверенность в существовании своей души и надежда на её бессмертие - в детях и делах, в общечеловеческой памяти и опыте. Надежда, не уверенность".
Эта же мысль в "Письме друзьям" с грифом "На случай ареста" изложена удивительно чеканно и невольно заставляет меня перейти на торжественное чтение:
Как верующий материалист, я верю в свою бессмертную душу лишь как в совокупность идей и впечатлений, которые через мои слова и дела перейдут к сегодняшним и будущим людям…
Наверное, за такое отношение к жизни и смерти наши дети и называют нас романтиками, а не за то, что мы любили походы по Подмосковью и по горам, хоровое пение у костра до рассвета и лыжные прогулки по заснеженному лесу.
В декабре 78-ого года Витя согласился стать редактором самиздатского журнала "Поиски взаимопонимания". Доверился названию и "Приглашению" М.Я.Гефтера, поверил в возможность расширить круг обсуждающих экономические проблемы и согласился, несмотря на моё неодобрение. Наверное, сейчас уместно сказать, что я привыкла доверять Витиным шагам, но тут моя интуиция засигналила: "Опасно!" Интуиция молчала по поводу "ЗЭС"ов, хотя почти через два года Витю судили не только как редактора журнала, но и как составителя "ЗЭС"ов. И всё же не будь первого, я уверена, ему удалось бы избежать тюрьмы, чего он желал всем диссидентам. Не то, чтобы "ЗЭС"ы нельзя было признать "антисоветчиной" - про необходимость изменения существующего общественного и хозяйственного устройства можно было выведать почти из каждой их статьи, но не было в них открытого противостояния и обращения к западной общественности.
В конце декабря один из редакторов объявил на весь мир о существовании "свободного московского" журнала, а в начале 79-го последовали обыски у редакторов и сотрудников. У нас изъяли гору самиздата - 68 наименований и пишущую машинку. Наш личный архив, привычно изготавливаемый в 7-и экземплярах, был развезён по захоронкам, дома хранились лишь одинокие тома, которые и не заинтересовали "налётчиков". По горячему следу Витя написал очень эмоциональный "Репортаж о первом обыске".
Уголовное дело на поисковцев было заведено в конце марта, опасность заставляла спешить. В начале июня Витя заканчивает укладывать в "ЗЭС"ы набранные материалы. (Летом, перед поездкой в отпуск, я торопливо резала рулоны отпечатанных в 15 экземплярах на "Эре" листов пяти "ЗЭС" ов).
Прошёл второй обыск, прошли три допроса. Уезжающего на шабашку Витю следователь просит: "Надеюсь на Вашу совесть - ничего не сочиняйте, не творите такого… хотя бы месяц!" Месяц Витя вместе с бригадой "творит" двухэтажный дом- профилакторий на берегу Каспийского моря и приглашает меня приехать к нему с детьми. Мы вчетвером (без Тёмы) приехали за 10 дней до окончания работ. Из этих дней получился наш любимый диафильм "Мангышлак", а из последующего месячного похода по Кавказу - четыре больших фильма про лезгин, аварцев, чеченцев и азербайджанцев, правда, уже после возвращения Вити из Бутырки.
1ноября арестована Таня Великанова - основатель Инициативной группы, хроникёр. Наше восхищение и уважение Таня получила, как только мы узнали её получше. С Таней, её мужем Костей Бабицким и подругой Леной Сморгуновой мы познакомились - пересеклись маршрутами на Севере летом 67-го. А через год 25 августа Костя в составе уже не туристской группы вышел на Красную площадь, протестуя против нападения СССР на Чехословакию, а Таня его провожала. Таня с Витей часто жестко спорили по тактическим и моральным вопросам (к экономическим работам Вити она была равнодушна), но взаимная симпатия не пропадала. В первые дни после её ареста Витя написал отчаянное письмо, с которым согласились и поставили свои подписи В.Абрамкин и В.Сорокин. Письмо было отослано в "Правду".
В письме Витя брал на себя обязательства, которые потом не смог выполнять, т.к. на своём суде он вынужден был по сути отказаться от участия в правозащитном движении, получив взамен условный срок.
Не имея возможности больше разговаривать с Таней, Витя изложил свои мысли в статье "К вопросу о диссидентской этике", где он опять надоедливо, неприятно для диссидентов напоминает, что помощь из-за рубежа вместе с пользой несёт и огромный вред в виде роста паразитизма и отстранения поддержки отечественного окружения, что правозащитное движение защищает только свободы интеллигенции и равнодушно к правам, важным множеству людей: на свободный труд, на свободную экономическую деятельность и пр.
Ответственность перед нацией, трудолюбие, смелость - вот три этических кита, на которых только и может укрепиться диссидентское движение.
К 100-летию Сталина была написана очень миролюбивая статья "О возможности и жизненной необходимости союза между сталинистами и диссидентами", вызвавшая, по свидетельству Г. Павловского, наибольшие споры в диссидентских кругах, ведь антисталинизм оставался единственной идеей, общей для всех диссидентов. Но для меня и, я знаю, для многих из нашего окружения и дальше самой важной статьёй предпосадочного времени была "Экономика 1990г: что нас ждёт и есть ли выход". Мне приносили разные перепечатки. Она выглядела как настоящее исследование и была столь убедительна, что оторопь брала: цифры показывают, что страна через пару лет начнёт нищать! Всё! Доехали!
Единственной настоящей альтернативой для страны и её руководства осталась отныне лишь честная и бесстрашная переоценка ценностей, и, прежде всего - скорейший отказ от смертоносной идеи всеобщего планирования, немедленная легализация общественного, рыночного регулирования.
С ноября Витя пытается убедить своих коллег объявить о прекращении выхода журнала. Трудно шли поиски взаимопонимания среди редакторов, даже после ареста Валеры Абрамкина. 31 декабря 79г редакция журнала объявила, что прекращает (приостанавливает) свою работу, но было уже поздно…
В 79-ом году нам исполнилось по 40 лет. Дети подросли: Тёме перешагнул рубеж совершеннолетия (16л), Гале с мая пошёл 12-ый год, малышам летом исполнилось по пять. Уже умерли Витина мама и бабушка, мои папа и бабушка. Витиному папе было 71, моей маме - 66, оба продолжали работать, не в последнюю очередь потому, что помощи денежной от нас не могли ждать, не позволяли себе думать о ней. Мама приезжала к нам на отпуск, и всё старалась "оттянуть от плохих друзей", папа переживал молча. В папиной квартире мы бывали редко, там хозяйничала его вторая жена, которая за ним хорошо ухаживала, но не становилась нам родной. Чаще всего встречались на даче, куда Витя считал своей обязанностью приезжать, и где я постепенно прикипала по мере того, как просыпались детские огородные навыки. Мама жила в Волгограде одиноко, т.к. со второй женой моего брата, жалея первую, не сдружилась, а время от времени возникающему её желанию переехать к нам мы не радовались, понимая, что здесь и она будет ещё более одинока, и наша жизнь усложнится.
Старшие дети хорошо учились, были самостоятельны в выборе занятий и друзей, малышам вдвоём было не скучно. Быт устоялся. Магазинные очереди, готовка, уборка не были в тягость, т.к. изыскивались способы уменьшить на них время, втиснуть в промежуток между главными делами: работой, чтением, записью диафильмов, встречами с друзьями, обращениями к искусству, правда, нечастыми и многими другими интересными занятиями.
Мы уже 5лет назад отдали свою комнату в общей квартире и переехали в кооперативную, ежемесячно возвращая без напряжения долг за неё. Мальчишки жили в одной комнате, девчонки в другой, мы в третьей, а собирались в общей или на кухне. Нам представлялось, что условия для жизни у всех хорошие. От детей своих интересов мы не скрывали, слушать разговоры взрослых на пятничных диавечерах они могли без ограничения. Витя, постоянно во вне рабочее время сидящий за печатной машинкой, охотно отрывался от неё, если ребёнок хотел поговорить или просто получить ответ на свой вопрос - он получал подробный ответ. Общие семейные дела случались редко, вниманием к себе лично каждый ребёнок не был избалован и потому видно, спустя 25 лет, приходится констатировать: не получилась из нас крепко держащаяся друг за друга и помогающая друг другу семья, зато выросли самостоятельные, вполне социальные, с чувством собственного достоинства люди, которых окружают свои семьи и друзья.
И нас Бог не обидел друзьями.
Мы не приживались в тех компаниях, где много пили по случаю и без, но не отказывались от бокала шампанского и нескольких рюмок вина на днях рождения. Наша студенческая туристская компания научила гордиться тем, что для нас предпочтительней общаться между собой и с природой на трезвую голову. На пятничный вечер новичок по незнанию мог принести бутылку вина, но основной напиток был чай, к которому я пекла что-нибудь простенькое.
Друзей мы, как и большинство людей, заводили в молодости. Так что к сорока годам у нас уже был устойчивый круг друзей и очень большой спектр знакомых, завлечённых когда-то на наши диафильмы и не терявших к нам интерес кто месяц, а кто и годы. В отдалении держались туристские, со студенческих лет друзья. Встречались, в основном, на футбольном поле в Кусково и Григорово. Но было исключение: в 72-м Толя Жилин пригласил нас на Алтай. И всё прошло бы хорошо, если б не вздумали мы отпечатанный и откомментированный Витей мой походный дневник подарить участникам похода. Какое бурное было неприятие со стороны Гали П. и Толи Ж. (реакцию нашего случайного попутчика Володи Т. не помню)! Ещё раз друзья показали нам, что нельзя не считаться с тем, что каждый очень по-разному видит мир вокруг. Пришло охлаждение. Но настолько сильно кипела жизнь читателей и "писателей" самиздата, в круг которых мы вошли с 67-го, где никак не давило чувство вины, не будировался комплекс неполноценности, а всё было наоборот, что тоска по старым друзьям ушла в глубину.
Случались расставания и с новыми друзьями. Болезненно была пережита мной необходимость расставания с Таней Т. Мы начали дружить с начала активного участия её мужа Вадима Т. в событиях перед первым Витиным судом. Через год с лишним последние дни перед родами я жила в их маленькой квартире, т.к. Витя был на шабашке, Таня отвозила меня в роддом и слала Вите ликующую телеграмму о рождении двойняшек. Их Лёнечка - третий ребёнок в семье - родился на следующий год, и Вадим решил, как и Витя, подрабатывать на шабашках. Витя уговорил свою МВТУ-шную бригаду взять Вадима и был настолько горько разочарован, что оказался не способен продолжить даже нетрудовое общение. Мы уже не могли дружить ни семьями, ни одна с другой. (Через 10 примерно лет к нам пришло наказание - Таня Великанова отказалась дружить с Витей, не отказываясь от меня, но для меня это всё равно означало конец дружбы, расставание). Незадолго до смерти Вадим приходил к нам и звал к себе в гости. Пришли только на проводы- поминки и были поражены количеством людей, благодарных ему за теплоту и помощь. Участливое слово, обращённое к друзьям, было его силой, а в чуждой шабашной обстановке он был не на месте.
Я не знаю, правильно ли я решаю свою задачу - раскрыть неординарность Витиной фигуры, вспоминая эпизоды из нашей жизни и надеясь, что у читателей создастся объемный Витин образ. Вот только, может, я мало рассказываю о нём в быту.
Мы строили свою жизнь на труде и радости, не зацикливаясь на заботах о жилье, мебели, одежде, здоровье, еде, домашней технике.
22-хметровую комнату в соседнем с родительским подъезде мы получили от Трубного завода сразу после рождения Гали, а перед рождением двойняшек вступили в жилищный кооператив , не сумевший распределить 4- хкомнатные квартиры среди своих сотрудников.
Мебель для квартиры - стенные шкафы, трюмо, двухъярусную кровать, книжные стеллажи делали мой папа и Витя. И это Витя придумал оклеить шкафы в мальчишеской комнате вместо обоев картами. Вот и стала у сыновей потребность в путешествиях одной из первичных. Только в ноябре 2004г мы заменили карты обоями, да после отъезда Тёмы сняли верхний ярус, остальное продолжает служить по назначению.
Одежду-обувь, б\у конечно, детям приносили. Помню Витино удивление, когда, не обнаружив в середине ночи меня рядом, он пошёл с полузакрытыми глазами на поиски, и широко раскрыл их, увидев, как я сижу у шкафов большой комнаты, а весь её пол занят ну не меньше чем двумя дюжинами пар детской обувки. Мне в тишине и покое нужно было решить, что оставить, а что передать дальше и кому. Пожалел меня.
Для нас обувь и одежду я покупала в комиссионных на рынках (позже их, чтоб отличить от богатых комиссионных в городе, стали называть скупочными). В моей жизни было три сшитых в ателье платья-костюма: белый (свадебный), зелёный (в Коломне) и темно-синий к защите диссертации (в 1971г.). Юбки шила сама и носила до сильного износа. У Вити было (до кражи) два хорошего качества костюма, которые он надевал редко, предпочитая дешёвые курточки и брюки. Ботинки он предпочитал самые дешёвые - за 7рублей. С детства не носил перчатки, чтобы мама не могла больше его упрекать в случае их потери. В руках - кожимитовая папка на молнии, которую много раз друзья и сослуживцы пытались заменить чем-то приличным: кожаной папкой, папкой с ручками, сумкой на плече - не удалось. Когда ег папка распалась, Витя стал ходить с черной болоневой сумкой. Мне известно, что в Прокуратуре СССР, куда он в начале 90-х годов приносил в этой сумке кипы документов и свои надзорные жалобы, его звали "мужик с сумкой".
На своё и детское лечение до 40 лет тратить деньги не приходилось. Витя, правда, заразившись в Средней Азии желтухой, пролечился в Боткинской больнице, но было это тогда безденежно, последовавшая диета - необременительна. Родители со своими расходами справлялись сами, у нас не было ощущения, что они нуждаются в нашей денежной помощи, (мой папа оставил деньги от продажи полдома своей сестре, за ним ухаживавшей, Витин папа отдал нам их накопления, которые мы передали детям на их свадьбах).
Еда наша не отличалась ни изысканностью, ни дороговизной. Из двух сортов колбас за 2.90 или за 2.20 выбиралась последняя, из двух масел "Вологодское" или просто "Сливочное" - также второе, из двух сортов мяса - опять же второй сорт, чаще гуляш в нашей институтской кулинарии, а полуфабрикаты котлет стоили гораздо дешевле шницелей. Зато с лета 68-го стало много дачной зелени, ягод, фруктов, овощей. Надо было только их дождаться и наесться на всю зиму. Летняя роскошь частично сохранялась в закрытых банках, и до сих пор по утрам после Витиного ночного чтения газет я обнаруживаю очищенные от варенья вазочки. По пятницам были мои пироги, а от гостей торты и всяческие сладости - вкусности.
Из домашней техники вместе с нами в отдельной квартире поселились холодильник, стиральная машина, пылесос, громкоговоритель, телевизор (спрятанный в шкафу), проигрыватель и "Нота". Магнитофонная приставка к проигрывателю "Нота", купленная за 80рублей в начале нашей диафильмовской жизни, дожила до сегодняшних дней, работая на износ при записях, при прослушивании, переживая переносы в рюкзаке к местам показа диафильмов. Музыка, становившаяся одной из составляющей наших диафильмов, могла сниматься с пластинок и затупившейся иглой и воспроизводиться низкосортным усилителем, но со всем этим Витя готов был мириться, т.к. главным было - слово. И действительно, мы смотрели много чужих диафильмов, были среди них особо художественные, эмоциональные, но не пришлось увидеть столь же эмоционально осмысливающих поставленные проблемы: исторические, политические, психологические, философские. Рассказывая друзьям о своём понимании устройства мира дальнего и ближнего через открытые для нас Славой Коренковым возможности диафильмов, Витя не упустил шанс реализовать себя как историка и публициста.
Наступил первый месяц "года коммунизма" (Хрущёв обещал в 61- ом). 3-го января на допросе в Мосгорпрокуратуре Витя сообщил, что журнал "Поиски" приостановлен и подписался "бывший член редакции…" Он позволил себе думать, что опасность ареста миновала. 10 января Витя написал Брежневу "Прошение" с просьбой о выводе наших войск из Афганистана. 17 января бывший член редакции Егидес вылетел за границу, 21-го Сахарова отправили в Горький, 23-го арестовали Витю и ещё одного члена редакции Юрия Гримма.
Витя вернулся осенью, 4 сентября, худой и серый после голодовок и карцера, прибитый чувствами разных вин перед всеми, кто его знал и по- своему верил. Я же, как правильно написала Оля О., живущая по принципу "что муж не сделает, то и хорошо", ни на секунду не усомнилась в правильности его поступков. По мне можно и нужно было оговаривать себя столько, сколько хотелось его следователям, добиваясь освобождения хотя бы до суда. Нельзя было только ничего рассказывать про других и признать журнал и сборники клеветническими. Упреки вроде "да, на других не давал показания, зато предал диссидентское движение, заявив, что, будучи диссидентом, "занимался деятельностью, порочащей советский общественный и государственный строй", я выслушивала с недоумением. Разве Витя сказал, что диссиденты занимаются этой самой деятельностью, он написал оговор исключительно на себя: "я по глубокой заблужденности занимался…"
Горько было прощаться с теми, кто вошёл было в нашу жизнь, но не сумел полюбить Витю, сражающегося на воле и в тюрьме за право нормального существования человека оппозиционных убеждений без ареста и тюрем, не сумел поверить в его "непредательскую натуру", сущность которой поиски взаимопонимания и компромиссов. Ушли желающие видеть в диссидентах героические личности, себе недостижимый пример. Ушли не способные выйти из-под осуждающего мнения сильных, но нетерпимых, для кого любая лояльность есть безнравственная смычка с преступной властью. Отвернулись те, кто поверил в высказанную в листовке "К аресту Тани Великановой" решимость подхватить Танино знамя, говоря: не удержал, капитулировал, отрёкся от взглядов и ещё оправдывается вместо того, чтобы каяться. Их вывод: Витя оказался недостойным общественной деятельности, и потому ему нельзя больше ею заниматься.
У них своё отношение к людям, своя правда, но и по сей день я продолжаю входить в диссидентские собрания ощетиненная, готовая защищать Витину правду, которая мне видится как глубоко человечная.
Зато, каким счастьем был поздравительный поцелуй от Алёны Армандт в первое утро после Витиного возвращения, на гимнастике, в ответ на мой выдох "Витя вернулся!" Как благодарна я до сих пор Юре Коновалову, первому приехавшему поприветствовать вернувшегося Витю и после прочтения "Письма друзьям", сказавшего: "Не надо оправдываться, надо жить дальше". И не случилось пустоты вокруг! Тех, кто любил, доверял Вите, оказалось много. С октября после суда опять по пятницам наполнялись наши комнаты народом. Опять звучали диафильмы и доклады. Опять формировали мы свои архивные тома, лишь гриф на них стоял: "Семейный архив". Собирались в них материалы вокруг "Поисков", Витины бутырские записки-заявленья и мои судебные стенограммы, отзывы экспертов о "ЗЭС"ах и Витина адвокатская речь; записал Витя ещё свежие бутырские воспоминания, вложив в них сбережённые выписки из прочитанных в Бутырке книг, переложенные его комментариями, и мои дневниковые записи, и, наконец, появилось ещё одно размышление вслух - диафильм под странным названием "Наши пансионаты", в котором вперемешку рассказали мы о нашем пребывании в Клязьминском пансионате перед судом и о Витином пребывании в Бутырке, которую он назвал пансионатом за вынужденное своё безделье, казённую постель и трехразовое кормление.
Каждое лето мы продолжали ездили по нашей огромной стране, с двойняшками и Галей или с Сулимовыми. Витя привозил десятками отснятые цветные плёнки и, разрезав, запечатав в рамки, писал по ним сценарии диафильмов, которые после наших горячих споров при правке текста обретали музыку и наши голоса, записанные "Нотой". Так получилось, что, отодвинувшись от запрета властей "участвовать в самиздате" и от запрета диссидентов "участвовать в общественной деятельности", Витя не замолчал и не стал "играть в шахматы", а продолжал и думать, и писать, и устраивать диспуты, и предоставлять квартиру ("площадку" по определению Володи Г.) и собирать слушателей и зрителей для поэтов, художников, философов, религиозных проповедников, экстрасенсов. При этом просветительская цель была второй, впереди стояли всё те же поиски взаимопонимания под девизом "не бояться дарить всем своё понимание и быть благодарным другим за сказанное". Сам Витя уже освободился от страхов пред кем-либо , став свободным в несвободной стране.
Конечно, не все оставшиеся с нами друзья отнеслись к Витиной цене за выход несерьёзно, как я, и время от времени случались в пылу споров высказывания "с высоты своей непорочности" или от сочувствия к "оступившемуся" и не желающему ну если не каяться, то хотя бы стыдливо умалчивать. И тогда я кидалась его защищать. Хочется привести отрывок из одного письма, наверное, потому, что сегодняшние мои записи спокойные, а в 40 с небольшим эмоции ещё определяли все мои поступки.
"Вы полагаете, что Витя изменил своим идеалам, но Вы их просто не знаете, приписывая ему стандартные идеалы. Он, К.Буржуадемов, всегда избегал и осуждал максимализм, приводящий к бунтам и тюрьмам. Его идеал - жить в мире, в полезном диалоге, приводящем к развитию страны, со всеми слоями и группами, в том числе с правительством и КГБ.
"Договоритесь, пока не поздно!" - кричал Ю.Ким в известной Вам поэме. Об этом же твердил Витя, каждой своей статьёй обращаясь к правительству, к диссидентам, к сталинистам и интеллигенции. Да вот не верите Вы, что это и есть основная Витина установка. Даже в тюрьме он вёл трудный диалог с властями в лице КГБ, не теряя своего достоинства до самого конца. Вести свою линию в тюрьме, Вы думаете, многие способны на это? Я за себя сильно неуверенна. Гораздо легче сохранить себя, спрятавшись с кокон молчания и доказав тем самым своё враждебное отношение к власти. Вспомните по диафильму, как Витя за несколько часов до выхода радовался, что не выйдет, что не надо больше вести диалог. Даже он устал. В этот день замолчать ему хотелось больше, чем выйти на свободу.
Витя никого не опозорил и от идеалов мирного реформенного преобразования путём вкладывания личных усилий не отказался и сейчас: хочешь свободы слова - бери её, расширяй круг своих слушателей за пределы семьи; хочешь свободы печати - садись за машинку, размножай то, что ты считаешь важным; хочешь свободы собраний - собирай людей на семинары, диафильмы, лекции; хочешь свободы вероисповедания - исповедуй свою веру- материализм во всё более христианизирующемся окружении. А не делаешь ничего, значит, хочешь только потрепаться, да показать свою "прогрессивность". В "прогрессистах" Россия недостатка не знала.
Свободы не имеют привычки спускаться как манна небесная. Старая истина говорит, что их надо завоёвывать в каждодневной жизни. Истина эта для многих звучит лишь красивым аргументом. Услышат, вздохнут, в очередной раз к себе примерят - жмёт, повосхищаются теми, кто надел вериги, и снова будут ждать манны небесной или злобиться на нехватку продуктов, сырья для работы и т.д.
Витя дал обещание не участвовать в самиздате. Но разве самиздат - единственная форма свободы печати? В 73-ем году он перестал перепечатывать "Хронику", но начал печатать свои и другие статьи. Сейчас он не будет собирать ЗЭСы, но Вы уже читали Архив, смотрите диафильмы.
Второе Витино "прегрешение" - признание политической вины в заявлении для печати. Оговорюсь сразу, это заявление я для себя не делю на слова, для меня оно просто крупная плата за освобождение, грубо говоря, захватившим путника по праву силы разбойникам, плата, существенно облегчившая карман, но предотвратившая разорение и смерть. Разбойники не могли же отпустить свою жертву с полными карманами. И всё же, какую вину признал Витя? Вы, похоже, даже не делали попытку понять. Он винился только за то, что его работы используются противниками нашей страны в ущерб ей. Витя "без дураков" любит свою страну и готов взять на себя ответственность даже там, где вина его проблематична. Ну, кто может знать, как будет использована даваемая тобой информация: добрые используют по-доброму, злые - зло. А его "я по глубокой заблуждённости занимался…"Да ГБ-исты буквально стали на уши, чтобы диссидента, железно отказывающегося каяться в юридической, подлежащей суду, вине, выдать своему начальству и печати как покаявшегося и достойного освобождения грешника".
Шли годы, заполненные работой, походами, их оформлением в диафильмы, встречами, новыми знакомствами, пятничными вечерами. Тема "Поисков взаимопонимания" не кончалась: провожали Сорокиных во Францию, Витя писал заявления прокурорам по поводу ареста Г.Павловского, по поводу опасности второго срока В.Абрамкину, Председателям КГБ - о В.Гершуни, Т.Великановой, В.Абрамкине. Желание помочь Валере избежать второго тюремного срока привело к скандальному письму к трём известным диссидентам, от которых Витя требовал позволить Валере снять шлем героя и с помощью компромиссов освободиться. Это письмо и для вернувшейся после лагеря и ссылки Тани Великановой поставило точку в наших отношениях. Я жалею о том, что не пришлось додружить с Таней, Леной, Асей, но до сих пор не жалею, что разнесла копии этого письма адресатам.
Продолжается война в Афганистане, и Витя подает в 1984году второе Прошение Ген. секретарю ЦК КПСС теперь уже Черненко о выводе войск, а в 89-ом он обращается к американскому президенту Дж. Бушу использовать громадный авторитет США для скорейшего примирения враждующих в Афганистане сторон.
Мы много читаем сам - и тамиздата. Витя на всё значительное пишет торопливые, часто плохо напечатанные рецензии, но теперь они уже не собираются по темам вроде того, как это было сделано в книжке "Советский читатель вырабатывает мировоззрение", законченной в 78г., а после прочтения заинтересованными людьми собираются в хронологическом порядке. Темы: о пользе инакомыслия, о сверхидеалах, которые могли бы объединить разномыслящих, о КСП (клубе самодеятельной песни), в пользу движения крымских татар, отстаивающих своё право возвращения в Крым, о проблемах Карабаха и т.д. и т.п.
Главная тема - экономические свободы - до перестройки звучит мало, в основном на пятницах и в письмах. В конце 81г. он отправил Андропову своё обращение "О реабилитации буржуазно-коммунистического мировоззрения и выражающих его сборников "В защиту экономических свобод" и получил ответ-вопрос от уже знакомого КГБ-шника: "Ну, когда же Вы угомонитесь?!"
Зато в перестройку Витя вкладывает свой разум и силу по максимуму: в собрании "Московская трибуна" он докладывает о новой кооперации, предварительно собрав материал и его расквалифицировав, Горбачеву уходит обращение "О необходимости широкой амнистии", пишутся статьи для разных изданий, возникших в это время, и старых, народным депутатам, делаются законодательные предложения, берутся интервью у кооператоров. И, наконец, составляются сборники под названием "Новый ЗЭС" (№1-3 в 1989г и № 4-6 в 1990г) и тоненький сборник "Амнистия хозяйственникам".
Летом 89-го Витя "по наводке" В. Абрамкина знакомится с И.С. Котовой, отсидевшей почти все отмеренные ей 8 лет и работавшей тогда разнорабочей на бумажной фабрике в Серпухове. С попытки добиться её реабилитации осенью того года начала работу "Группа защиты осуждённых хозяйственников" в составе правозащитного Центра В. Абрамкина, которая через год была зарегистрирована как независимое "Общество защиты осуждённых хозяйственников и экономических свобод" (ОЗОХиЭС).
Годы работы ОЗОХиЭСа - подарок судьбы Вите. Одна за другой раскрывались его дремавшие способности: организаторские - в наиболее активные годы в Обществе постоянно работало 5-6 человек и несколько юристов, проводились ежегодные собрания, собирались общественные суды присяжных (по 10-15 в год); добытчика - три гранда от Сороса с оборудованием в виде компьютеров - принтеров- ксероксов, телефона-факса и пр.; ораторские - стал говорить свободно, и образно. Совершенствовались и известные мне способности, например, журналистские. Писал он теперь легче, убедительней и чаще всего быстро. Надзорные жалобы были нередко поразительными и, как я понимаю, не только для меня, но и для прокуроров- судей, их читающих. В надзорных жалобах он был защитником, а не адвокатом, обязанным следовать букве закона и писать юридическим языком. Витя же, сохранив юридическую строгость в описательной части жалобы, далее говорил языком экономиста, болеющего за нормализацию жизни в нашей стране, показывающего своим адресатам, почему наказание этого конкретного человека не только не полезно нашему обществу, но и вредит ему, загоняя ещё не посаженных "в тень", вися дамокловым мечом над каждым человеком, способным к экономической активности. Чтобы не утяжелять мои записки, приведу лишь пару примеров.
1.По делу якутского кооператора, покупавшего бетон на государственной "точке", Витя пишет(1991г): "В эпоху перехода от командно- административной экономики к свободным рыночным связям не дело правоприменительных органов вмешиваться в эти хозяйственные связи и толковать их по устаревшим понятиям как хищение, раз всем субъектам этих отношений (включая государство) не принесено никакого ущерба". Должно будет пройти ещё пять лет, и закон заставит следователей и судей, прежде чем наложить обвинение "хищение", доказать, что ущерб был причинён.
2. По делу астраханского приёмщика рыбы С.Бодаговского, осуждённого на 15лет, Витя пишет в Ген прокуратуру СССР в том же 91г.: "...ведь в данном случае рыбу не крали у государственных предприятий, а создавали её неучтённые излишки. Государственные планы лова рыбы выполнялись, и государство само по себе не терпело никаких убытков. В конечном счёте, " излишняя" с плановой точки зрения рыба, предназначенная для частной продажи, изымалась у природы, что, конечно, предосудительно с учётом нашего сегодняшнего знания об её оскудении, но не более преступно, чем излишние и расточительные Госпланы". Прямо в ткань жалобы Витя включает стихи Бодаговского, чтобы иметь право сказать: "Поэтическая склонность и гордый характер делает, видимо, маловероятной просьбу о помиловании" (отсидев полсрока, заключённый имел право подать просьбу о помиловании, но для Бодаговского Витя полагал, что пересмотр - более вероятен, чем помилование).
А как горячо он защищал женщин (половина наших подзащитных- женщин были "козлы отпущения" - бухгалтера). "Да как же нет основания?" - возмущённо писал он в ответ на судейскую отписку.
Я называю годы перестройки и первые ельцинские - годами растерявшейся бюрократии, не способной "накинуть платок на каждый роток"- ротков оказалось много. Витя в полной мере использовал эту растерянность, своими руками и мозгами помогая переворачивать нашу экономику с головы на ноги.
Мощный импульс работе нашей Группы, а потом Общества был дан на Обсуждении 17 мая 1990г. в Подкомитете по правам человека Верховного Совета СССР темы "Соблюдение в СССР экономических свобод и прав человека на рыночную деятельность", участие в котором организовал наш изначальный юрист Олег Сокольский. Витин доклад и выступление Олега обсуждались серьёзно юристами и МВД-шниками. Мощную поддержку мы получили от д.ю.н. А.М.Яковлева, начавшего с того, что "поднятая проблема реальная, существенная и идёт в самый центр нашего существования".
Боевой дух поддерживали успехи обжалования приговоров: в первый же год мы узнали о прокурорских протестах по трём делам наших подзащитных. Уверенность в правильности выбранного Витей пути питалась результатами общественных судов присяжных, особенно когда сторонами и ведущим были юристы с докторскими званиями, а о свершившихся действиях сообщалось по телевидению и в газетах.
Правозащита пронизывала всю нашу жизнь. Даже выезжая впервые за границу на велосипедах, мы, по Витиному настоянию, везли на рюкзаках плакаты на немецком: "Группа помощи заключённым предпринимателям и торговцам в СССР приветствует свободных людей Европы!", "Тысячи заключённых предпринимателей и торговцев в СССР ждут поддержки от вас", "Амнистия советским бизнесменам!" То-то недоумевали случайные прохожие, кому удавалось что-то прочесть. Мы ещё раздавали им свои материалы про наших подзащитных - пусть знают, кого у нас держат в тюрьме. Наверное, мало кто пытался их читать, но для Вити плакаты и листовки добавляли значимости нашим поездкам.
Оглядываясь назад, я признаю, что исходившее от нас - "безлошадных" русских искреннее стремление обратить внимание, вызвать сочувствие к судьбам наших "экономических диссидентов" у европейских правозащитников и журналистов, должно было оставлять следы доброго дела и слова. Нам же оно дало много встреч и знакомств, много ответного тепла, тёплые ночлежки и продукты на дорогу. Многонедельных велосипедных заграничных поездок было у нас пять, они все уместились в это десятилетие. В США (в 1991г.) мы летали без велосипедов, но и там дней, свободных от встреч со старыми знакомыми и знакомств с новыми, почти не было.
А в Москве копились груды писем и ждали помощи заключённые и их родственники. Чтобы как-то справляться, отработав январь 1992г., уволился из своего института Витя, а я - к лету. Конечно, было жаль - ведь прикипела, но потом-то я поняла, что, увольняясь по собственному желанию, избежала вынужденного увольнения, доставшегося моим товаркам.
Витина голова переполнялась проектами, которые незамедлительно внедрялись, если могли способствовать освобождению зря сидящих в лагерях людей, осуждённых за хозяйственные "преступления". Поскольку, как хороший архивист, Витя всё собрал в 23-х "Голосах", то вроде и писать об этом не обязательно. Читайте, "Голоса" доступны. Я только назову поражавшие меня: многостраничные Записки для прокуроров и судей в качестве ликбеза по нормальной экономике, двухнедельная (честная, с 8 утра до 8 вечера, дома пил горячую воду и спал) голодовка зимой перед "насельниками" Белого дома с требованием амнистии осуждённым хозяйственникам, постоянная работа над законодательными предложениями, касающимися экономического блока статей Уголовного Кодекса и положения заключённых в лагерях и тюрьмах, проведение многолюдных отчётных собраний и даже добывание денег для работы юристов и сотрудников, участие во всевозможных конференциях, круглых столах, демонстрациях для постоянного напоминания о тех, кого мы защищаем, содействие в организации партии экономической свободы, эмоциональнейшие надзорные жалобы, пронимавшие судей и прокуроров. Все эти дремавшие в нём способности очнулись, когда открылись возможности открыто заниматься своим делом, в полезности которого для нашей жизни он не сомневался. К пенсионному возрасту он успел реализовать свой потенциал.
В 1996 году Витя поднял огромную глыбу - проведение и видеозапись исследовательских судов присяжных и по собранным материалам написал книгу "Сумма голосов присяжных в поисках граней экономической свободы". Огромнейшая доступная нам работа по восстановлению в нашей жизни престижа судов присяжных была доведена до возможного конца. Читайте! Витя сделал всё, что мог. Книгу рассылали, дарили, продавали. Самый крупный подарок - районным библиотекам Москвы и страны, более 1600 книг.
В этом столетии мы - пенсионеры. В ноябре 2001г. судья Люблинского суда окончательно закрыла наше Общество ЗОХ и ЭС. Витины многолетние попытки найти себе молодого сменщика оказались неудачными. Находились люди, готовые взять "раскрученное общество", но не понимающие, что его успешность держалась на неимоверной Витиной работоспособности, даже точнее, самоотдаче, на всеохватности его ума и на обаянии.
Письма из колоний продолжают идти, но "наши" писать перестали, пишут только осуждённые по уголовным статьям, и отвечаю им, за редким исключением, я, причём по установившейся традиции всем без исключения. Витя начал писать книгу о гранях экономической свободы. Удастся ли ему ясно выразить, что мы защищали 10 лет, где проходят границы между допустимыми и допустимыми деяниями людей в нормально действующей экономике? Первый вариант оказался неудачным,да Витя и сам согласился, что начинать надо с примеров, говорить проще, а любимые базовые философские построения оставить на конец. Вот и пишет он второй вариант. Работа идёт, к сожалению, с многомесячными перерывами.
Главная "отвлекалка" - стройка фундаментального дома на нашем садовом участке. Колоссальные земляные и бетонные работы на месте будущего цокольного этажа начались летом 1998года, а первые огурцы под стеклянной крышей (на третьем этаже) я посадила в 2003году. Отделочных работ ещё много и они могут затянуться, т.к. на Витю сильно действует моё отравляющее его нежелание в новом доме жить. Мне привычно и не в тягость житьё по устоявшейся схеме. Если дети жили б летом на даче, возможно, нам стало бы тесно, но пока Галя предпочитает по-другому проводить лето, а у Ани свой дом за городом. Думать о необходимости жить на даче зимой, пока я нужна внукам, мне и вовсе не хочется. Затоскую.
Вторая "отвлекалка" - переведение наших диафильмов на компьютерный язык. Последний наш диафильм о велопоходе с американцами от Чопа до Киева мы сделали в 90-ом году. И с тех пор только переживали, что слайды выцветают, а магнитофонные плёнки сохнут. Дети нам сочувствовали, и вот Тёма подарил сканер, Алёша составил программу, чтоб Витя мог сохранить свои труды. И теперь часы-дни-месяцы Витя этим занимается. Я согласна с Тёмой, что перезаписывать надо только лучшие диафильмы, но Витя то ли так ценит их, то ли в нём звучит пиетет перед его величеством историей, для которой архивы - основа и подпитка. В общем, труда своего ему не жалко и уже добрую треть он перезаписал на дискеты и раздарил.
Третья " отвлекалка" - строительство Алёши - Полиного дома. Мы гордимся, что справились вдвоём с фундаментом, хотя сказавшееся еще летом 2003г на Алтае боли суставов от этого, видимо, ещё более расползлись по моим ногам. И во второй половине лета 2004года Витя много времени и забот посвятил этой стройке. В это лето мы впервые никуда не поехали, учитывая и стройку Алёшиного дома, и наш недострой и оправдываясь, что поездки были же: у меня в конце зимы с Тёминой семьёй в Альпы, где Тёма и Ася катались на лыжах, а я с двухлетней Танечкой гуляла и много читала, пока Танечка спала, а Витя ездил в Германию на две недели в начале мая помогать им переезжать из одного дома в другой и общаться с внучкой.
И, наконец, последнее - неисчерпанное переживание событий и людских судеб. Ещё задолго до официального закрытия ОЗОХа Витя стал постоянным пикетчиком в группе, протестующей против новой войны в Чечне. Они стоят напротив памятника Пушкину каждый четверг полтора часа и в мороз, и в зной. Война же всё не заканчивается, наоборот расползается по стране с возвращающимися из Чечни милицейскими отрядами, заражёнными вседозволенностью, с озлобленными солдатами. За пять лет пикетчики стали близкими друг другу людьми, между которыми были и резкие споры, и примирения, и общие чаепития, и несколько выпусков тонкого журнала, и участие в митингах, демонстрациях, выставках и т.п. Новые Витины товарищи и являются, в основном, читателями его статей - откликов на взволновавшие его события или исторических размышлений.
43 года назад свела нас с Витей судьба, а потом крепко переплела детьми - внуками, друзьями, диафильмами и самиздатом, тюремной разлукой, походами и велопоездками, десятилетней глобальной работой на благо нашей выздоравливающей экономики. Мне совсем не хочется кого-либо уверять, что жизнь наша протекала при полном взаимопонимании, без ссор и обид, без мировоззренческих столкновений, без отстаивания своих личных интересов и времени на них. Сейчас, когда мы стареем и труднее соображаем, размолвок даже стало больше, хотя, казалось бы, столько лет притирались. Но в дни лада и покоя мы продолжаем мечтать - успеть завершить все начатые дела и умереть в один день. Дай Бог и вам такой мечты!
