"Пример влияния интеллигенции" - рецензия на статью В.Шубкина "Пределы", "Новый мир", №2, 1978г.

Распространено мнение, что интеллигенция – ничего не может, что в условиях цензуры и партийного диктата гуманитарная интеллигенция бессильна что-либо высказать и повлиять на самосознание народа. Но именно гуманитарная интеллигенция проводит практическую идеологическую работу в нашем обществе – через литературу, радио, кино, театр, гуманитарные науки и пр. Цензура способна хранить неизменными лишь самые общие каноны "передового учения", но не может уследить за различными интерпретациями его "творческого развития". Последние же оказываются совершенно необходимыми для осовременивания учения, для его действенности, оказания практического влияния, чтобы оно было - "живым, а не мертвым". Надо сказать, что сами цензоры тоже подвергаются влиянию интерпретаций. От того, какая из них победит – зависит, станет ли марксизм ленинизмом, сталинизмом или маоизмом или еще чем-то.

Изощренный слух советского читателя привычно скользит мимо привычных марксистских оборотов и штампов, чутко останавливаясь на новых "поворотах" и "толкованиях", видоизменяющих канон иногда до противоположного смысла. Между читателем и автором зачастую устанавливается скрытая от цензуры информативная связь, позволяющая последнему оказывать значительное воздействие на умы читающей публики, гораздо более массовой; чем во времена Чернышевского и Щедрина.

Ярким примером такого свободного общения с читателем является, на мой взгляд, упомянутая в заголовке статья ученого-социолога, доктора философских наук В.Шубкина.

Она начинается вполне "невинно" – с решений XX и ХХV съездов партии и цитат из Маркса, Энгельса и Ленина, с описания значения социологических исследований для творческого развития марксизма-ленинизма, для целей хозяйственного управления и планирования, прогнозов потребностей, социального планирования – вплоть до задач "повышения уровня идеологической работы". Сама статья, конечно, "творчески развивает марксизм-ленинизм" и "повышает уровень идеологической работы"!

Однако вся эта описательная часть (примерно, четверть текста, является лишь вводной к первой основной проблеме - "социология и нравственность". Рассматривая ее, автор начинает постепенно зачеркивать все свои вводные посылки. Оказывается, широкое практическое применение социологических исследований способно привести к нравственным потерям, вреду живым людям, а, кроме того, и к профанации самой науки, неверным результатам. По мнению автора, сугубая щепетильность, честность, уважение к личности исследуемых людей, сугубая добровольность их участия – есть необходимое условие проведения любого социологического исследования.

С этим, конечно, надо согласиться. Но как быть с честностью в таких исследованиях, которые имеют целью "повышение уровня идеологической работы", или сбор мнений о начальнике и т.п.? – Мало кто захочет участвовать в подобных исследованиях, если объяснить точно их цели. Но не это главное, такие "исследования", действительно, и проводить не следует. Но зачастую цели исследования трудно сформулировать заранее, как невозможно предугадать, какими будут следствия из этих исследований – хорошие или плохие? Это общая для любой науки проблема, и ее нельзя решить закрытием науки, ради соблюдения нравственной чистоты… И вот, именно такое "нравственное" зачеркивание социологии как науки вдруг начинает проделывать автор статьи.

Оказывается, искусство и литература способны дать гораздо больше для познания внутренней и социальной жизни человека, чем наука, социология, в частности. Возможная безнравственность и грубость социологических методов (на уровне "каменных орудий") при исследовании внутреннего мира людей и их общественных взаимоотношений приводит к зачеркиванию их в пользу литературы. Саркастически характеризует он своих коллег:

"Самооколпачивая себя, они вторгаются в соседние области знания, в искусство, в литературу, полагая, что все им ведомо и доступно. Здесь, на этих рубежах, сплошь и рядом происходит превращение науки в то, что Маркс называл светскими формами религиозного сознания. Вот почему поистине актуально и сейчас, прежде чем объединяться, размежеваться, критически оценить используемые методы, уяснить себе, кто есть кто, где чья сфера влияния".

Социологии, а заодно и всем прочим общественным наукам ставится предел: не лезьте в сферу литературы и искусства. Заодно, вера в науку, столь характерная для марксизма, объявляется "светской формой религиозного сознания" (со ссылкой на самого К.Маркса)…

Тут стоит остановиться и высказать свое мнение… уже не o той лихости, с которой автор обходит цензурные рогатки и говорит с читателями (с этим его можно только поздравить), а по существу сказанного. Резкое несогласие вызывает уже само название статьи "Пределы" и те пределы, которые он ставит науке, социологии, в частности. Коли бы автор говорил об относительности получаемых социологией знаний – с этим невозможно было бы не согласиться. Но он формулирует свои требования много жестче, почти по-ленински: "прежде чем объединяться, надо размежеваться", выделяя область, куда социологии и любой науке вход заказан, да еще и постулируя, что область научного, логического познания социума и человека сужается.

"Давайте реально видеть пределы научного знания… Не знаю, кто и когда вбил нам в голову мысль об исключительной самоценности развития науки. И так прочно, что стали мы порой забывать, что прогресс знания не цель, а средство. Причем, средство, целиком и полностью подчиненное интересам человека и человечества. Речь, конечно, не идет об абсолютных, незыблемых пределах. По мере того, как сужаются возможности дискурсивного познания социума и человека, все более расширяются иные горизонты. В том, чего сегодня не может совершить наука, не преступая своих собственных ограничений и нравственных пределов, ей может помочь искусство, прежде всего литература».

Создается впечатление, что автор в жажде получения абсолютно верного и полного знания отказался от своей первоначальной веры в социологию в пользу иных источников такого полного знания, в то время как абсолютное знание невозможно в принципе. В самых важных областях человеческого познания – самого себя и своих общественных отношений автор вместо диктата социологии (марксистской, по-видимому) ставит диктат литераторы (классической, русской, наверное). Возможно, что второй диктат – получше, но все же зачем нужен диктат, запрет и пределы вообще? Я убежден, что литература и искусство тоже могут дать лишь относительно верные знания, что наиболее достоверной будет лишь вся сумма знаний, добытая и наукой, и литературой, и философией, и религией, но и эта сумма – тоже не будет абсолютно достоверной, тоже относительна…

Это все – прописные истины, и если В.Шубкин забывает и отступает от них, то тому, наверное, имеются существенные причины.

Второй важной темой, тесно связанной с первой, является предложенная в статье классификация людей. Автор свое деление предлагает не сразу, а исподволь:

"По мере насыщения элементарных потребностей населения становилось все более очевидно, что не хлебом единым жив человек, что он может быть определен множеством эпитетов: человек экономический, человек социальный, человек духовный".

Но потом оказывается, что речь идет все же не об эпитетах одного и того же человека, а о типах людей:

"По мере перехода от человека экономического и социального к человеку нравственному и духовному роль социологии резко возрастает, она вырывается на оперативный простор, где ей почти все доступно и дозволено".

Дальше, автор, переходя к развернутым определениям, уточняет свою классификацию, устраняя понятие "социального человека", как слишком широкое и неопределенное:

"Главное отличие человека от животного – в сфере нравственного и духовного, что, разумеется, отнюдь не предполагает отрицания его биологической природы или значения социальных факторов. Что же касается социальной сферы, то она всегда между духовным и плотским. И она может быть по-разному окрашена. Когда социальная активность идет от духовных потребностей – она имеет высший смысл, она поднимает человека. Когда социальная деятельность окрашена лишь материальным интересом – человек биологизируется и как бы уподобляется своим дальним предкам. Биосоциальные ориентации гипертрофируются, вытесняя нравственные и духовные. В результате возникает и получает распространение специфический тип личности, который с некоторыми оговорками можно было бы назвать homo sapiens.

Термин "рациональный" нам не кажется вполне адекватным. Он может быть уточнен. Но дело, видимо, не в дефинициях. В их прокрустово ложе не втиснешь сложные и многообразные феномены. Для расшифровки этого типа, который довольно широко распространен, попробуем просто набросать эскиз его словесного портрета".

Если пользоваться ранее предложенными авторскими определениями, то пришлось бы говорить о двух типах людей: "экономическом" и "духовном". Можно лишь гадать о причинах, по которым автор заменяет термин "экономический человек" – на "рациональный". То ли потому что первый термин имеет давнюю традицию научного употребления (и тогда пришлось бы оговаривать далеко не сплошь отрицательное к нему отношение), то ли потому что основной темой статьи была полемика с рационалистами-учеными, с верой в науку, разум, рацио, то ли из-за цензурных соображений, - но суть от этого не меняется.

Подробный обвинительный портрет "довольно широко распространенного" рационального человека, этого биологизировавшегося недочеловека (автор предпочитает именовать его - "существо") принадлежит, пожалуй, к самому сильному месту во всей статье, при чтении которого мои знакомые гуманитарии способны только произносить с восхищением: "Во дает! Как он их! Да, еще!", а я… я только ежусь под потопом авторской ненависти.

Попытаемся же изложить эту блестящую характеристику:

"Человек рациональный – промежуточный продукт общества. В социологии для определения подобного типа используют термин "внешне-ориентированная личность". Ее антагонистом является "внутренне-ориентированная личность", которая не подчиняет себя внушаемым извне правилам поведения. К человеку рациональному ближе всего первая. Он, по сути, весь вовне. Годами в его сознание внедрялось, что человек – продукт среды. И, в конце концов, он поверил…"

Читатель, конечно, прекрасно знает, что это за годы, в которые нам вдалбливали столь известный марксистский тезис. И рад за публичное осуждение "передового учения".

"Если человек рациональный не нарушает какие-либо нормы, то лишь потому, что боится внешних санкций. Даже если соблюдение этих норм становится для него полурефлекторным, как бы результатом своеобразной дрессировки. У человека в этом случае вырабатываются лишь временные, условные рефлексы, а не нравственное самосознание. Попытки же внедрить в сознание рационального человека образцы поведения, используя кино, печать, телевидение, не затрагивают обычно глубин его человеческого "я" и без труда нейтрализуются или опровергается разумом, этим слугой эмоций, потребностей, интересов".

Здесь нам придется отметить очевидные авторские противоречия. Заявив, что поведение рац.человека определяется внушаемыми извне правилами поведения, он чуть ниже сообщает, что попытки внушения ему образцов поведения через кино, телевидение, печать – безуспешны, не затрагивают глубин его "я", ибо опровергается разумом, слугой эмоций. В последнем – уже второе противоречие. Получается, что человек рациональный – в глубине, напротив, эмоционален, а разум – лишь слуга, что это человек – внутренне-ориентированный и не поддается внешним влияниям. Мало того, он оказывается в противоборстве с обществом и его социальными институтами (видимо, в отличие от антагонистичного ему "духовного человека"…)

"Да он и сам себя постоянно чувствует как бы в жестком игровом противоборстве с обществом или с теми или иными социальными институтами. И на угрозы общества он отвечает выработкой своей контркультуры. Красть нехорошо, за это посадят в тюрьму, говорит ему общество. Правильно, но не пойманный не вор, возражает он". (Последний пример касается, наверное, "производственного воровства", ибо трудно предположить, что автор ведет речь о карманниках, как о широко распространенном типе…)

Все эти противоречия вызваны тем, что автор, рисуя несимпатичных ему людей, пытается навалить на них все возможные пороки, не замечая внутренней противоречивости и самоотрицания этих обвинений. Совершенно очевидно, что он имеет в виду именно "экономического человека" и, возможно даже – экономически свободного человека, раз показывает его в противостоянии с нашим тоталитарным обществом. Именно экономического человека, автор называет - "лишенным совести", без нравственных опор, космополитом…

"Человек рациональный видит одну реальную цель в жизни – получение максимума удовольствий. В основе его помыслов и действий лежит свой кровный интерес (обеспечить воспроизводство своего рода, удовлетворить свои биологические потребности, плюс некоторые социальные потребности, часто связанные с первыми – богатство, власть, престиж, статус).

…Он выбирает профессию, которая может дать ему максимум для удовлетворения его биосоциальных потребностей… Сквозь призму кровного интереса он видит необходимость познания социума. Человек рациональный непрерывно словно четки перебирает варианты: это выгодно, это не выгодно. Нынче он привлекает к этим расчетам компьютеры, что, впрочем, по сути ничего не меняет.

Стремясь иметь самые точные и конкурентоспособные расчеты, он нуждается в новейшей информации и ищет ее везде, где возможно… Он постоянно не только добывает, но и торгует социальной информацией, которая для него окрашена материально. В основе его отношений с другими – стремление меньше дать, больше взять, но как минимум обеспечить эквивалентный обмен…"

Из этого описания совершенно очевидно, кому именно автор адресует обвинение в бессовестности: человеку рациональному, считающему выгоду, стремящемуся к конкурентоспособности, к эквивалентному обмену, этому главному принципу рынка. Антибуржуазность В.Шубкина – вне сомнения. Впрочем, в моральной сфере автор отмечает у рационального человека – понимание, "что его желания ограничены стремлениями других", развитое ощущение групповой солидарности себе подобными, "морализирование" и призывы к соблюдению "правил общежития". Зато у него нет внутреннего морального чувства, нет сантиментов, нет чувства родины, нет раздумий о смысле жизни, нет духовно-нравственных ценностей и т.д. – продолжается поток противоречивых обвинений… Наконец, уже совсем без доказательств, автор добавляет еще два важных "штриха" к облику рационального человека: "Он обычно исполнитель, но не творец; он не религиозен, но суеверен, т.е. сплошь и рядом во власти светских форм религиозного сознания…" (т.е. верит в науку, научный марксизм и т.д.)

Заканчивается же этот "портрет" решительным итогом: "Как видно, рациональный человек – существо во многом несовершенное. Изучение и отрицание его средствами искусства – необходимое условие формирования человека нравственного и духовного".

Читая такие призывы в официальной печати, так и чувствуешь, как тебя начинают "отрицать" сначала "средствами искусства" – конечно, ради необходимости будущего формирования человека высшей формации, нравственного и духовного, т.е. творческого и религиозного (последнее – по условию антагонистичности).

Далее следует описание этого антагониста:

"Кратко, человек духовный – это человек с совестью… Смысл существования он видит не в удовлетворений своих растущих потребностей (тем самым походя отрицается главный тезис партийной доктрины), а в служении высшим ценностям культуры, поискам истины, смысла бытия… В социально экономических проблемах… он всегда видит не цель, а средство…

…С развитием человечества может происходить переход к человеку духовному. Но может и наоборот – сфера духовного вытеснится и заменится биосоциальными эрзацами. Конечно, лишь немногие люди и страны доросли до осознания социальных проблем во всем их объеме. Что же касается людей подлинно нравственных и духовных, то именно они являются героями человеческой истории, именно благодаря им не была утеряна эстафета, не был закрыт путь к духовному, нравственному прогрессу человечества".

Дальше идет некоторое закамуфлированное повторение того же самого, но в более привычных марксистских формулировках. Как будто автор говорит: смотрите, то же самое можно сказать и языком партийных программ:

"Развитие производительных сил и производственных отношений в социалистическом обществе создает условия для того, чтобы все больше и больше людей поднимались от чисто экономических забот к духовным проблемам. Не просто увеличение потребительских благ (это был бы путь к потребительскому обществу), а растущее удовлетворение от самовыражения в труде, творчестве, когда ты действительно постоянно чувствуешь приносимую тобой пользу, когда результаты твоей деятельности вполне согласны с тем духовным пониманием, пониманием смысла бытия, который выстрадан тобой – вот подлинная цель и критерий прогресса".

Обрисовав этот светлый облик, автор, конечно же, ставит вопрос о том, как "воспитывать и формировать" людей духовных:

"Усовершенствование человеческой личности – задача не простая. Даже если отвлечься от биологических, генетических и прочих особенностей и говорить лишь о социальной среде, то и здесь факторов, влияющих на формирование личности – хоть отбавляй".

Свои основные надежды в этом автор возлагает на литературу:

"Нет, не ученым, вооруженным ЭВМ, синхрофазоциклотронами (?), батискафами(?) и др. орудиями современной науки, а писателям, у которых, как и тысячу лет назад, одно оружие – перо (- а печать, радио, кино?), приходится изучать подводные части людей-айсбергов, проводить мысленные эксперименты в предельной ситуации, выяснять скрытые ценности, подлинные мотивы, нравственные устои…

Литература позволяет познать вершины человеческого духа, недостижимые для науки, самые сложные, проклятые вопросы человеческой жизни. Она никогда не отказывается от стремления разгадать истоки нравственности, смысл бытия. Только не дай ей Бог возомнить, что сама она беспредельна".

Так наш автор ставит пределы и самой литературе. А что за ними?.. Но здесь "мужество" ему изменяет (или проклятые "компромиссы" с цензурой мешают), и он ограничиваемся лишь намеками, по которым читатель может догадаться, что речь идет о традиционной православной религии.

"Но есть еще более глубокий аспект – вопрос об истоках и опорах нравственности. Испокон веков человечество пыталось упрочить опоры нравственности. Для этого были придуманы удивительные способы укоренять их не только в настоящем, но и в прошедшем, не только на земле, но и на небе, в недосягаемом, трансцендентальном. А уже на них, как на аксиомах возводить все здание нравственности…

Век просветителей и гуманистов принес надежды, что люди сами по себе растут добрыми, как деревья, и не нуждаются во всех этих сложных построениях. Но прошли столетия – и круг замкнулся, вновь стало очевидно: нравственность – важнейшее, необходимейшее условие существования человеческого общежития. И ее нельзя строить впопыхах, на неустойчивом, сиюминутном, испаряющемся…

Вечные ценности не валяются на дорогах. Основы нравственности должны быть укоренены в земле предков, в традициях семьи, в могилах отцов и дедов, в нравственных образах прошлого и настоящего…

Это наше счастье, что рядом – дома, улицы, погосты, а под нашими ногами культурный слой, этот спрессованный тысячелетний опыт народа, нравственные опоры нашего самосознания".

Так, типично славянофильской нотой заканчивается это незаурядное по яркости и открытости (но не по духу, конечно) выступление.

Автор начал с социологии, чтобы потом фактически отвергнуть ее в пользу литературы и искусства, как форм познания, и религии, как источника абсолютных моральных норм. Он подразделил всех людей на два типа: экономически-рациональный и духовно-нормативный. Такое подразделение не новость в социологии, занимавшейся исследованием распада традиционных обществ и общинной морали. Новаторство автора заключается только в той страстности и пристрастности, с которой он осуществил это подразделение, приравняв одних – к людям-героям истории, а других – к "биосуществам", "недочеловекам". Я не буду сейчас заниматься защитой экономического человека от несправедливых обвинений – ведь этому посвящен весь данный сборник. Лучше поговорить об авторе.

Пожалуй, я впервые читаю наяву столь яркую, фашистскую по своей глубинной потенции вещь. Облик самого автора двоится и меняется. То он – социолог, озабоченный совершенствованием и рационализацией партийного Управления, то – яростный антирационалист, топчущий любые претензии науки заняться делами человеческими. То он – партийный идеолог и марксист, а то – религиозный проповедник, топчущий марксизм и веру в науку, как светскую форму псевдорелигии. Но в одном аспекте он тверд и непреклонен: в ненависти к экономическим и рациональным людям. В этой ненависти марксист и славянофил, моралист и партийный ученый – едины.

И это единство, это глубинное сходство столь различных идейных обликов, эта легкость, почти неуловимость взаимопереходов из коммуниста в славянофила фашиствующего образца – вполне понятны и объяснимы. Ненависть к новым, рационально работающим и живущим, свободным и независимым людям – в их основе.

Автору рассматриваемой статьи переменить марксистскую идеологию (как шкуру – змее) ничего не стоит, он ее фактически уже поменял, да так ловко, что и не поймешь, в какой же он сейчас идеологической шкуре – старой или новой?

Как бы ни повернулась судьба – он все равно будет на коне, и все равно будет ненавидеть экономических людей, этот "широко распространенный тип", этих "безнравственных животных", хотя и во имя "народа, как "хранителя нравственной опоры", все равно будет их перевоспитывать согласно марксистской или религиозной схеме…

А когда придет к нему усталость, то один соблазн будет смущать высоконравственную душу: "А зачем, собственно, возиться с этими биосуществами, с рациональными животными? Не лучше ли с ними попросту, того…" Может, автор и не дойдет до того, так дойдут ученики и подражатели.

Заканчивая свою рецензию, я еще раз хочу подчеркнуть: вот пример реального влияния служивого интеллигента на все советское общество! А ведь не в пустыне живет наш автор, ведь среди нас, служивых интеллигентов. Здесь и набрался оценок и домыслил до классификации.

И еще об одном: к появлению статьи В.Шубкина в открытой печати я отношусь с глубоким одобрением. И хочу поздравить с этим всех читателей, особенно их рациональную часть. Теперь они могут, по крайней мере, воочию увидеть, как о них думают некоторые партийные гуманитарии, и сформулировать свои ответы.