В защиту экономических свобод.            Выпуск 1

Раздел II. Полемика

О.А.(Александр Оболонский - юрист) "Можно только гадать…"

Можно только гадать, какими соображениями руководствовался автор, облекая выношенные и, очевидно, очень важные для себя идеи в форму шокирующего и во многих отношениях вызывающего раздражение памфлета. Предположим лучшее: полемическая резкость и явно рассчитанные на эпатаж суждения имеют целью "вызвать огонь на себя" и тем самым стимулировать обсуждение проблемы. Если цель такова, то автор все же сильно переборщил, т.к. далеко не каждый читатель найдет в себе достаточно хладнокровия, чтобы игнорировать неумные анти-интеллигентские выкрики и преодолеть соблазн потоптать автора на этой почве, а спокойно разобраться в существе поставленных очень серьезных вопросов. Лично я преодолел первый импульс как следует "врезать" отчасти потому, что К.Б. представляется мне не живым человеком, а схемой. Сводить же моральные счеты со схемой так же бессмысленно, как толковать о нравственности с машиной. Поэтому постараюсь избежать моральных оценок, а буду говорить по существу поднятых вопросов.

Полностью согласен с оценкой нашего нынешнего состояния как крайне неблагополучного, ненормального, требующего кардинальных перемен. Но в отличие от автора полагаю, что главные трудности нашего сегодняшнего и, думаю, завтрашнего дня определяются не столько дефектами экономической системы и недостаточной экономической развитостью, сколько ущербностью господствующей в обществе моральной системы ценностей. Однако я отнюдь не экономический нигилист и готов обсуждать идеи К.Б. в рамках избранных им самим ограничительных рамок, т.е. судить его по его же правилам. Это значит, что я беру на себя обязательство найти противоречия внутри его собственной схемы, т.е., в первую очередь, в его экономической модели. И последнее вводное замечание: т.к. мое письмо не имеет самостоятельного значения, я буду следовать за логикой К.Б. и комментировать его положения в избранном им порядке; поэтому начнем с периферийных вопросов.

Первая исходная посылка автора состоит в том, что существует прямая зависимость между ростом в обществе материальных и духовных богатств. Вообще говоря, это справедливо лишь для ограниченного, среднего участка траекторий этих переменных. Но готов допустить, что мы находимся именно на "среднем" участке.

Вторая исходная посылка относительно связи эффективности, рациональности и оптимальности в такой общей постановке вызывает только одно возражение: говорить об оптимальности имеет смысл только четко фиксируя критерий оптимальности. Автор подразумевает, что достижение наивысшего жизненного стандарта автоматически является таким критерием для любого общества. Однако это далеко не всегда так. Например, некое государство может оптимизировать свою деятельность по критериям достижения мировой революции, максимализации власти своей элиты и т.д., но отнюдь не по критерию блага своих подданных.

Третья исходная посылка касается благодетельной роли рынка, как механизма всеобщего регулирования. Это справедливо и спорить с этим было бы глупо, т.к. все иные предложенные до сих пор альтернативы (централизованное планирование, рационирование и пр.) заведомо менее эффективны по параметру достижения благосостояния граждан. Сделаем лишь одну оговорку: не следовало бы игнорировать возможности, которые возникают на путях дополнения, усовершенствования рыночного механизма посредством включения в систему элементов направленного регулирования экономики и спроса, научного заблаговременного предвидения изменений рыночной конъюнктуры и пр. Кстати, на Западе (который служит для K.Б. идеальной моделью) элементы централизованного регулирования экономики уже довольно значительны и все усиливаются. Это, в частности, позволяет смягчить жесткость рыночных отношении и осуществлять долговременные программы, которые не приносят непосредственной выгоды в частнопредпринимательском смысле, но необходимы для общества (экологические, энергетические и пр. программы). Таким образом, поддерживая рыночную ориентацию К.Б., хочу все же отметить, что в своем классическом виде она – удел вчерашнего дня. Конкретно эта проблема хорошо просматривается на предложенном автором примере с падением спроса на пшеницу и высвобождением ресурсов. Ведь в современных условиях есть возможность предвидеть эту ситуацию заранее и заблаговременно подготовить переключение ресурсов.

Теперь переходим, наконец, к существу. Проблема уровня цен очень интенсивно обсуждалась на Западе в период перед I Мировой войной. К сожалению, я слабо знаком с этой дискуссией, но косвенно можно судить об ее итогах на основании практики основных капиталистических стран, которые в нормальных обстоятельствах не пошли по пути повышения цен, а нашли иные стимуляторы производства.

Насколько мне помнится, в той дискуссии выдвигались альтернативы: "низкие цены – низкая зарплата", "высокие цены – высокая зарплата". Вариант же "высокие цены – низкая зарплата", по-моему, был отвергнут с самого начала, т.к. очевидно, что он не стимулирует производство. А ведь К.Б., по существу, ратует именно за этот вариант (о его призыве к обогащению мы скажем дальше).

Вообще посылка о наших низких ценах при дифференцированном рассмотрении оказывается не столь уж бесспорной. Безусловно дешевыми являются у нас лишь несколько видов товаров, который выполняют роль идеологических символов "гуманного общества". Это – хлеб, лекарства (да и то не все), квартиры (государственные) и еще пара товаров. Все остальное по отношению к средней зарплате отнюдь не дешево. Предвижу возражение: раз расхватывают – значит, дешево. Нет, это становится справедливым лишь после насыщения определенного уровня потребностей (так называемых "витальных" потребностей). В ситуации элементарной нехватки, скажем, обуви, ее будут расхватывать и по высоким ценам: босым-то не пойдешь. Плюс к тому пресс моды и т.п. заставят, уж если все равно раскошеливаться, еще приплатить за модность. Так что секретарша будет месяц обедать сухариками, а сапоги купит. Но это не значит, что сапоги дешевы и можно еще взвинтить цены. To же самое относится и к предметам питания, которые в московских магазинах расхватывают не потому, что они дешевы, а потому, что на 1000 км в округе негде купить элементарную жратву. В войну хлеб на рынке покупали по 800 руб. за буханку да еще дрались за него. Ну и что, привело это к повышению урожаев? – А ведь по логике К.Б. должно было привести.

(Пришел в голову довод "на мельницу" К.Б. – В средние века мануфактура и др. "промтовары" были дороги, а денежные доходы – низки. Но тогда: а) продукты – питания и целый ряд других вещей был практически исключены из сферы денежного обмена; б) уровень потребностей не сопоставим с нынешним; в) вещам сносу не было, они передавались из поколения в поколение. Так что условия были принципиально иными. Сдвиг начался с промышленной революцией, когда благодаря мануфактурам стало возможным продавать продукцию по низким ценам и тем самым поднять массовый спрос).

Далее, мне непонятны приветственные возгласы в адрес поднимающего цены государства. Ведь смысл этой операции совсем иной, чем поднятие цен на рынке. Государство выступает как спекулянт-монополист, стремящийся продлить свое монопольное положение продавца бесконечно долго. При этом получаемую сверхприбыль оно пускает отнюдь не на развертывание производства дефицита. Зачем? Столько хлопот, а в результате придется снижать цены и лишаться сверхприбыли. Гораздо проще снимать сливки с ситуации дефицита, а сверхприбыль обращать на другие нужды (не будем уклоняться и обсуждать, на какие именно). Таким образом, гос.повышение цен отнюдь не стимулирует развитие экономики, а консервирует отсталость. Гос-во же получает те же деньги при минимуме хлопот.

И последнее на эту тему. В условиях, когда дефицитом является значительное число товаров, возникает общая ситуация товарного голода. В результате платежеспособный потребитель, будучи не в состоянии удовлетворить свой спрос на "дефицит", вынужден вкладывать деньги в повышенное потребление тех товаров, которые до сих пор не были дефицитом. «Раз машину все равно не купить, хоть красной рыбы от пуза поедим. Раз магнитофона не достать, хоть книжек накупим – авось дети почитают, да и вообще красиво" и т.д. Таким образом, искусственно возрастает спрос на другие категории товаров, и все большее число из них само попадает в категорию дефицита. Где конец этой порочной спирали, не знаю. Но вряд ли повышения цен сами по себе решат проблему.

Тезис о требовании низких цен как порождения рабской психологии в первый момент кажется убедительным, тем более что в истории мы находим ему подтверждения: в императорском Риме и в др. времена власть часто прибегала к бесплатной раздаче и продаже за бесценок с государственных складов хлеба и одежды для того, чтобы удержать массы в состоянии покорности. Но бывало и иначе: скажем, вряд ли можно считать, что строители Беломорканала и др. объектов Архипелага получали свою похлебку по низким ценам, а ведь они были самыми настоящими рабами. Так что рабство в употребляемом К.Б. смысле есть функция не уровня цен, а монопольности "дающей руки".

Требовать повышения цен, не имея возможности поднять собственную зарплату (все советы К.Б., как зарабатывать деньги в наших условиях, если они обращены к широким массам, звучат как детский лепет) – абсурд.

У нас предприимчивые и не отягощенные моральными предрассудками люди в погоне за заработком идут не в товарно-производственную сферу, а в противоположную сторону – в сферу идеологическо-апологетического паразитирования и в охранительные органы. Именно там они зарабатывают предъявляемые на рынке деньги. А они никак не способствуют развитию экономики, т.к. их деятельность тормозит ее. Неужели К.Б. не понимает, что в нашем обществе действуют совершенно иные связи, и введение в одном звене псевдо-рыночного механизма ничего не решит?! Кстати, государство сейчас экспериментирует в предлагаемом К.Б. направлении. Вышло постановление, согласно которому производству разрешается на срок до 3-х лет вводить повышенные цены на новые товары. Лично я оцениваю этот шаг отрицательно, т.к. он приведет к неконтролируемому повышению цен перед лицом беззащитного потребителя. Вряд ли это стимулирует производство. Но поглядим.

Модель трехзвенна: производство-распределение-потребление. К.Б. предлагает усилить давление распределения (в его модели – спекулянтов) на потребителя, т.е. только в одну сторону. Но это не приведет к повышению эффективности экономики. Итогом будет лишь возложение на потребителя дополнительных тягот, неся которые он будет еще в большей степени, чем сейчас, расплачиваться за неэффективность нашей экономики. В конечном счете, это приведет к разорению массового потребителя. А это, думаю, вряд ли соответствует желаниям даже таких фанатиков, как К.Б.

- Концепция К.Б. – антисистемна.

- Глупо ругать потребителя за стремление к низким ценам, т.к. тем самым он только уравновешивает алчность спекулянта. Это – обычный торг в рамках столь милого К.Б. рыночного механизма. Как спекулянт призван взвинтить цену, так потребитель – ее сбить.

- Согласен, спекулянт в известном смысле экономически выгоден для государства. Но что за нелепое суждение о том, что потребитель травит спекулянта! Он как раз его поддерживает, а травит его именно государство, т.к. боится его политически. Все уродства спекуляции, о которых так красочно пишет К.Б. идут не от потребителя, а от государства, т.к. именно оно делает спекуляцию занятием нелегальным.

Нелегальность же в корне меняет социальный смысл спекуляции, превращая ее из, по преимуществу, социального блага в, по преимуществу, социальное зло.

- Кстати, о "черном рынке". Создается впечатление, что К.Б. отождествляет его с рынком вообще. Но это не так. Он отличается: а) своей нелегальностью; б) своей однозвенностью. Он – порождение ненормальных условий производства и распределения и в этом он – антипод рынка нормального. Он по определению не может привести к экономическому расцвету, т.к. во-первых, давит лишь в одну сторону – на потребителя, а во-вторых, существует лишь благодаря тому, что экономика не справляется со своими задачами. Нормализация экономики – смерть "черного рынка".

- Анализ механизма "подприлавочного перераспределения" экономически точен, но: а) он, в силу изложенного выше, не стимулирует развития производства, как полагает автор, и, следовательно, даже в перспективе не приведет к снижению цен; б) услуга продавца-спекулянта, по своему социальному смыслу – отнюдь не рыночная услуга, а взятка, т.е. явление совсем другого порядка; в) в предлагаемой модели ряд предметов – автомобили, золото, такси и др. – изымаются из сферы удовлетворения нормальных массовых потребностей и превращаются в инструмент косвенного налогообложения спекулянтов. Естественно ли это? г) об алкоголе в том же качестве – (опускаю вопрос о том, что пьянствующий человек приносит лишь кратковременную экономическую выгоду, которая не компенсирует наносимого им долговременного общественного вреда, а также внеэкономическую сторону дела) весьма наивно полагать, что спекулянт – необходимый посредник в деле возврата государству денег в обмен на водку. Слава Богу, россиянин всегда пропивал свои деньги самостоятельно. Зачем такой сложный дополнительный круг – потребитель отдает деньги спекулянту, а спекулянт пропивает? Сами пропьем. И чем недоступней будут другие товары, тем скорей и больше пропьем. В этом нам никакой спекулянт не конкурент.

- О краже с производства: а) в рамках чисто экономических рассуждений все вроде бы сходится, но, по-моему, это обстоятельство лишь иллюстрирует ограниченность возможностей экономического подхода, абсурдность его абсолютизации; б) "неувязочка" с суждением о том, что спекулянт, возвращая государству деньги, приносят пользу – если государство настолько бесхозяйственно, что даже изъятая из его владения посредством кражи вещь приносит больше пользы, то какой же позитивный смысл в том, что спекулянт ускоряет обращение и возвращает ему полученные от населения деньги? – Ведь все равно не использует.

- Призыв изыскать средства для заработка, обращенный к людям, находящимся в своих основных проявлениях деятельности под полным контролем тоталитарного государства-монополиста и в то же время не желающим нарушать закон со всеми вытекающими последствиями (т.е. не готовых к роли "рыцарей удачи") звучит либо как цинизм, либо как призыв к революции.

Вообще основной смысл работы состоит в том, что призывают явочным порядком ввести капитализм. Но вряд ли это возможно в политических условиях, в рамках наших моральных традиций, да и вообще в индустриальную эру, в конце 20 века начинать классический период первоначального накопления капитала…

Помимо всего прочего, это жестоко по отношению к людям, т.к. повлечет разорение, пауперизацию значительных масс населения, а позитивные результаты появятся не раньше следующего поколения. Неужели нельзя иначе?

- Сейчас не 17-й век, и кустарь не сможет удовлетворить современные потребности. Так что одновременно нужно говорить и о частном производстве.

- Как ни странно, воззрения К.Б. лишь по недоразумению можно отнести к буржуазным, к капиталистическим. Да будет мне дозволено спрятаться за авторитет М.Вебера, т.к. лучше я все равно не скажу:

"Стремление к предпринимательству", "стремление к наживе", к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде, само по себе ничего общего не имеет с капитализмом. Это стремление наблюдалось и наблюдается у официантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, взяточников-чиновников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и нищих – можно с полным правом сказать, что оно свойственно … всех эпох и всех стран мира, повсюду, где для этого существует или существовала какая-либо объективная возможность. Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться еще на заре изучения культуры. Безудержная алчность в делах наживы ни в коей мере не тождественна капитализму, и еще менее того его "духу". Капитализм может быть даже идентичным обузданием этого иррационального стремления, во всяком случае его рациональному регламентированию. Капитализм безусловно тождественен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующего рационального капиталистического предприятия, к непрерывно возрождающейся прибыли, к "рентабельности".

- Теперь вопрос об интеллигенции. Я оставил его на конец, т.к. он мало связан с существом дела и основан на недоразумении. К.Б., действительно, верно ухватывает некоторые изъяны псевдоинтеллигентского сознания (например, снятие с себя ответственности за происходящее: "Они виноваты, а мы ни при чем; мы бы и рады да что мы можем", а также известное чистоплюйство), но во всем остальном… Создается впечатление, что К.Б. просто не понимает, о ком и о чем он говорит.

Чтобы серьезно обсуждать этот вопрос, надо хотя бы уяснить себе смысл исходного понятия. Да и вообще применительно к современному обществу традиционная "классово-прослоечная модель", которой пользуется К.Б., мало что дает. Но чтобы серьезно аргументировать последнее возражение, должен был бы предложить другую модель. А для этого письма мало. Поэтому оставим суть и ограничимся удивлением, почему К.Б. отождествляет потребителя с интеллигентом. Но о самом умонастроении все же выскажусь.

О том, что "интеллигенция никакой не мозг нации, а говно", мы читали не раз, а слыхали еще чаще, причем из самых разных уст. Интеллигентофобия, желание найти в ней корень всего зла, свалить на интеллигентов ответственность за все мировые неурядицы – самый расхожий, затасканный козырь узколобого сознания деклассированного плебея. Просто дико встречать подобные упражнения в работе, претендующей, и не без оснований, на научность. К счастью, не эти пассажи определяют дух статьи, хотя они сильно снижают ее общий уровень. Отвечать на все бредовые обвинения, значит – не уважать ни себя, ни возможного читателя.

Кстати, для сведения К.Б., - жадность никогда не была качеством интеллигента. Это – типичное качество крестьянина.

Резюмируем. Я – за реконструкцию нашего общества в направлении рыночной модели, но, во-первых, она должна происходить более или менее одновременно во всех звеньях, во-вторых, иметь легальную основу, в-третьих (и это самое сложное и долгое) сопровождаться соответствующей моральной реконструкцией общества. Предлагаемый же нам вариант псевдорынка, да еще при неизменности отношений в других сферах, способен лишь разорить потребителя, но не способен рационализировать экономику, т.к. он не имеет с ней обратной связи и, более того, кровно заинтересован в ее неудовлетворительном функционировании.

Прошу прощения за скороговорку, но я просто не имею возможности уделить этой работе больше времени.

Комментарий к рецензии О.А.

Главным противоречием занятой О.А. позиции, на мой взгляд, является то обстоятельство, что, заявляя себя сторонником рыночной экономики, признавая в принципе "благодетельную роль рынка, как механизма всеобщего регулирования", он в наших конкретных условиях на деле выступает сторонником государственного контроля и планирования.

Идя прямо по тексту рецензии, мы видим, как О.А.

1) "оговаривается", что рыночный механизм надо дополнять и совершенствовать включением в него направленного (видимо, государственного) регулирования, что "элементы" централизованного регулирования экономики (и на Западе) уже довольно значительны и все усиливаются", что "рыночная ориентация К.Б. в своем классическом виде" – удел вчерашнего дня.

2) Вспоминая отрывочные сведения об экономической дискуссии начала века "об уровне цен", О.А. высказывает странные суждения, свидетельствующие о простом непонимания признаваемого им рыночного механизма. Так он уверяет, что цены на рынке можно устанавливать волевым путем, а не в зависимости от спроса-предложения. Если бы такое понимание у него присутствовало, то сразу бы отпал вариант установления на рынке возможности "высокие цены – низкая зарплата", т.е. устойчивый дисбаланс, как абсурдный (вопросы влияния экспорта-импорта на экономику отдельных стран мы не трогаем, ибо речь идет о принципе).

Представления О.А. о "приемлемом или неприемлемом" уровне цен находятся в соответствии с расхожими потребительскими представления - "чтобы я мог купить", сводятся к необходимой "доступности" желаемых товаров. Раз секретарше, покупающей модные сапоги, приходится из-за этого "сидеть на сухариках", значит, они – слишком дороги! Логика, конечно, железная, но к пониманию экономических механизмов не имеющая никакого отношения.

Главный (считайте пока, единственный) закон рыночного ценообразования: если товар расхватывают или за ним очередь – значит, он дешев, на дефицит надо поднимать цену; напротив, на залежалый товар надо цену снижать, пока его не начнут раскупать. Никакие прочие соображения о себестоимости товара, о "витальных" потребностях или мучениях "секретарш", о сверхбарышах торговцев, не имеют к принципу рыночных, т.е. оптимальных цен, никакого отношения. Понимаете, никакого! Только соотношение спроса и предложения! Больше ничего!

Конечно, и в западных странах государство может поддерживать искусственно низкий уровень цен на те или иные товары, но делает оно это с помощью дотаций производителям или, даже потребителям, но никак не вмешиваясь в сам процесс рыночного ценообразования. Ибо любое такое вмешательство, государственное фиксирование цен немедленно приводит к слому государственных запретов, к появлению черного рынка со свободными ценами, вновь балансирующими свободный спрос и предложение.

3) Упоминая "монопольные цены" и государство-монополиста, О.А., как мне кажется, не понимает причин и механизма образования монопольно высоких цен, которые заключаются в искусственном ограничении производства товаров и их свободной продажи. О монопольной цене имеет смысл говорить только, когда уже существует производство, готовое выпускать большую массу товаров, а монополист этому препятствует силой ради сохранения высокой рыночной цены. При этом никаким дефицитом товаров и не пахнет. Монопольное извлечение прибылей – это когда производство изнывает от безделья и желания выпустить продукцию, склады ломятся от товара и желания пустить его в оборот, а монополист их сдерживает, чтобы продавать немного товаров, но по несуразно высоким ценам. Разве эта ситуация схожа с нашей? Где у нас склады, ломящиеся от дефицитного товара или производство, которому планы устанавливают в половину возможного?

Слова О.А., что государству выгодно снимать монополистические "сливки" с "ситуации дефицита, кажутся мне абракадаброй, потому что с дефицита, т.е. товара, продаваемого по цене ниже равновесной, продавец не снимает сливки, а, напротив, теряет.

Истинное положение – иное, и оно заключается в том, что государство устанавливает не монопольно высокие, а монопольно-низкие цены, даря часть производственной прибыли потребителям, не всем, конечно, а лишь избранным потребителям, тем, кому этот дефицит достается (например, в столицах). Конечно, ситуация дефицита нашему государству выгодна, только это выгода не экономическая, а политическая, ибо она привязывает "благодарных потребителей" к "дарящему государству".

Вообще, в своих рассуждениях О.А. допускает противоречия и непоследовательность на каждом шагу. "Системностью" здесь и не пахнет. По-видимому, то обстоятельство, что он не мог уделить нашей теме "больше времени" сыграло свою роковую роль. Так, заявив о грабительском извлечении государством сверхприбылей из чрезмерных цен на "витально потребные" промтовары, он тут же справедливо печалится, что не имея возможности купить нужный дефицитный товар, но имея свободные деньги, потребитель начинает скупать другие товары, превращая и их в дефицит, взвинчивая на них величину платежеспособного спроса. А ведь кажется, что тут сложного: подними цены на товары до равновесного уровня, и порочная спираль растущего спроса остановится, и очереди исчезнут… Но нет, такое повышение цен – приведет к "разорению массового потребителя"(?!)

"Интересы потребителя прежде всего!" – только здесь О.А. проявляет неуклонную последовательность, только в защите этого тезиса – любыми путями и аргументами.

4) Часть возражений О.А. основана на невольных передержках. Так, обсуждая тезис: "Требование низких цен есть проявление "рабской психологии", он ссылается на цены питания строителей Беломорканала (а разве там были ресторанные цены?) и утверждает: "Так что рабство в употребляемом К.Б. смысле есть функция не уровня цен, а монопольности "дающей руки", т.е. перевертывает мой тезис наоборот: вместо "требование низких цен есть следствие рабства" появилось "рабство как функция низких цен". Я не буду сейчас оспаривать или обосновывать справедливость последнего утверждения, но зачем мне приписывать то, что я не говорил?

5) И еще. О.А. говорит о том, что требовать повышения цен, не имея возможности поднять уровень своей зарплаты – абсурд. А почему он считает, что сегодняшний уровень зарплаты низок? Мой-то ответ на этот вопрос понятен: раз большинство товаров дефицитны, значит, люди получают гораздо больше денег, чем производят товаров, значит, страна в целом живет не по средствам. А вот чем основывает свой ответ О.А. – тем, что "на западе живут лучше и нам так надо"?

6) "Все советы К.Б., как зарабатывать деньги в наших условиях, если они обращены к широким массам, звучат как детский лепет".

Не будем говорить, что О.A. знает, что мои "советы" обращены не к "широким массам". Судя о людях лишь по собственному мироощущению, мне кажется, О.А. отстал от жизни. Если ему самому не подходит труд для людей, на рынок, шабашничество, репетиторство и т.п. левые работы, то это не значит, что они противопоказаны другим. Что касается "широких масс", то они-то как раз уже гораздо ближе к рынку, к свободе, чем служивая интеллигенция. Для них "детским лепетом" слышатся льющиеся со всех сторон уговоры о "честной и бескорыстной" работе на государство. О.А. настолько оторван от этих самых "широких масс", что видит лишь один "реальный путь" для увеличения получаемых денег – стать высокооплачиваемым идеологическим работником или сотрудником органов. Видимо, О.А. настолько уже сжился с условиями своей службы, что и не представляет иного мира вне ее перспектив. Выбор для него ограничивается лишь службой за малые деньги или службой за большие деньги… Что ж, вполне понятное ослепление…

7) Я согласен с О.А., что ругать потребителя за стремление понизить цены на покупаемые им товары, столь же глупо, как и ругать спекулянта за стремление повысить их до максимума. В этих действиях проявляется обычный торговый спор, после разрешения которого на "равновесной" цене, продавец и покупатель могут "спрыснуть" сделку и разойтись "полюбовно". Но как прикажете отнестись к потребителю, который прибегает к услугам спекулянта-торговца, договаривается с ним о той же равновесной цене, но на деле не только презирает своего торгового партнера, а желал бы при случае засадить его в тюрьму? Я к такому "предательству" не могу относиться иначе, как с омерзением. Но ведь подобное поведение ("со спекулянтами дело имею, но за порядочных людей их не считаю") обнаруживают очень многие из нас. А некоторые доходят и до прямого одобрения государственных преследований и лагерей за спекуляцию.

Глупо, конечно, ругать рабочего за стремление в забастовках повысить свою зарплату, а капиталиста – за стремление снизить её, чтобы понизить продажную цену продукции, но как следует отнестись к тем же рабочим, которые начнут проповедовать не забастовку, а необходимость тотального (даже физического) уничтожения "буржуев"?

Нынешнее презрение и неприятие "леваков и спекулянтов" со стороны служащих-потребителей в своей основе имеет аналогичную "революционную кровожадность".

8) O.A. приводит самые различные аргументы в защиту потребителя, как говорится, петляет на каждом шагу, в каждом абзаце. Вот он перекладывает обвинение в "травле спекулянтов" с потребителя исключительно на широкие плечи государства, соглашаясь при этом, что "уродства спекуляции" происходят лишь от государственных преследований. Но тут же производит смысловой "скачок": "Однако, нелегальность в корне меняет социальный смысл спекуляции, превращая ее из социального блага в …зло", т.е. возвращается к своему отрицательному отношению к современной спекуляции, к отношению, свойственному очень многим нашим потребителям (на сочувствие которых и опирается государство в своих запретах).

Но почему происходят такие переворачивания понятий? С каких это пор социальные благодеяния превращаются в свою противоположность только от того, признает ли их государство или начинает преследовать? И с каких это пор государство стало обладать столь высоким моральным авторитетом, что может одно и то же деяние сделать добром или злом, в зависимости от своей воли? Почему бы тогда не объявить злом все, что государство соизволит запретить?

А с другом стороны, я не понимаю, чем подобные "нравственные выверты» отличаются от рабской психологии. Впрочем, О.А. пытается выдвинуть и рациональные аргументы против современной спекуляции, как "антипода нормального рынка". В чем же смысл этих достаточно бессвязных и трудно разбираемых доводов? Он сводится к тому, что нынешний спекулятивный (черный) рынок "давит только на потребителя", что он "не стимулирует производство", что спекулянты изымают из сферы массовых потребностей "автомобили, золото, такси", что водку попивать лучше самим, чем давать на водку спекулянтам, что возвращать государству-производителю деньги от потребителей бесполезно – все равно растранжирят на бесхозяйственность и авантюры, что призыв к людям стремиться работать на рынок в наших тоталитарных условиях есть призыв к нарушению законов, т.е. "цинизм" (?) и "призыв к революции" (?) и т.д. и т.п. Что, наконец, смысл моей работы состоит в призыве "явочным порядком ввести капитализм", но это и жестоко к людям, и невозможно из-за российской специфики и из-за особенностей нашего индустриального века… А с другой стороны: воззрения К.Б. не только не капиталистические, но даже не буржуазные. Для доказательства чегоприводится цитата из М.Вебера: "Капитализм безусловно тождественен стремлению к наживе в рамках непрерывно действующего капиталистического предприятия…" (Уверен, что взгляды М.Вебера по данному вопросу много сложнее, чем представляется О.А., но здесь не место заниматься их разбором).

Знакомясь со всеми этими "аргументами", приходится убеждаться как в их внутренней противоречивости, так и в полной несвязанности с ходом доказательств в моей статье. Наш спор с О.А. крутится в плену аргументов, выдвинутых еще год назад, при обсуждении призыва А.И.Солженицына "Жить не по лжи!", буксует на месте. К выдвигаемым мною доказательствам и экономическим аргументам, О.А. оказывается глухим. Он, конечно, выдвигает массу возражений, во многом интересных, но все они – со стороны, нет ни одного кардинального, действительно вскрывающего "противоречивость" моей позиции. Упрекая меня в "антисистемности", О.A. не имеет собственной системы в доказательствах, а недостаток логики заменяет простым отметанием.

Так, вынужденно отмечая, что приводимый в моей статье "анализ механизма подприлавочного перераспределения" экономически точен, или что "в рамках чисто экономических рассуждений все вроде бы сходится», он делает отсюда лишь один вывод: "По-моему, это обстоятельство лишь иллюстрирует ограниченность возможностей экономического подхода, абсурдность его абсолютизации". Получается очень просто: раз экономические доказательства не подтверждают мое мироощущение и поведение – значит, абсурдны сами эти доказательства.

Конечно,  с таким подходом спорить бесполезно.

Подведем итоги. Возражения О.А., на мой взгляд, недоказательны и преследуют лишь одну, нескрываемую цель: защитить потребительское мироощущение и интересы, а не разобраться в существе проблемы. Польза от такого спора может быть лишь одна: саморазоблачение государственно-потребительской идеологии из ее псевдонаучных одежд.

И наконец, последнее: о моей "интеллигентофобии". Я обратился с обвинением к интеллигенции не всей, а лишь к ее служащей и потребительской части. Именно потому, что сам принадлежу к этой группе народа, я и счел себя вправе обращаться с подобными словами. Гораздо меньше у меня прав на такие речи к рабочим и крестьянам (хотя и они сегодня в большинстве случаев – служащие-потребители). Однако прежде чем излечивать других, надо излечиться самим. Все это я уже излагал в начале статьи достаточно внятно. Трудно предположить, что О.А. – не понял всего этого, он просто – предпочел "обидеться", предпочел "потоптать меня", отождествив с автором тезиса "интеллигенция – не мозг нации, а говно", а мои аргументы – с "затасканным козырем узколобого сознания деклассированного плебея". (Ух, как "красиво" сказано!) Однако ничего странного в таком обидчивом повороте нет.

На деле О.А. считает, что интеллигенцию критиковать вообще нельзя. Даже когда он говорит о ее отрицательных чертах: "чистоплюйство, снятии с себя ответственности", он добавляет: это – изъяны "псевдо-интеллигентного сознания". Сам же термин "интеллигенция" он оставляет в непорочной чистоте и святости. На деле же перед нами происходит обычный, интеллигентный трюк: сначала реальное понятие "интеллигенция" (т.е. "люди умственного труда") очищается и облагораживается с помощью отвода всяческих "образованцев", "безнравственных "псевдоинтеллигентов" и т.д. и т.п., а затем, в жизни это, ставшее высоким, понятие прикладывается к себе и своим коллегам просто на основе факта своей умственной работы (ведь не рабочие мы и не крестьяне), получая возможность вознести себя над остальными. И не дай Бог произнести слово критики – кровная обида: Нельзя ругать святыню!

Я не желаю играть в подобные словесные игры, не желаю говорить о себе и своих коллегах, как о необыкновенных людях. Нет, нам, служащим-интеллигентам, гордиться нечем. И хотя мы – не "дерьмо", по приведенной цитате, но, конечно же, и не "мозг нации", на чем, по-видимому, настаивает О.А. Утверждение: "интеллигенция – мозг нации" равносильно утверждению: "все же остальные – бессмысленные части тела, почти дерьмо".

Интеллигентская убежденность О.А. в своей исключительности, его благородное негодование, отказ "унижаться" ответом на "бредовые обвинения" в адрес служивой интеллигенции и небрежные ссылки на свою занятость – просто великолепны. А чего стоит кинутое вскользь барственное замечание: "Кстати, для сведения К.Б., жадность никогда не была качеством интеллигента. Это – типичное качество крестьянина". Сколько замечательного высокомерия в одной фразе, и от кого – от человека, подчинившего свою речь лишь одной цели – защите своих клановых потребительских интересов.

Нет, надежды на понимание здесь надо оставить. Таких "интеллигентов", конечно, не обвинишь, они сами кого угодно обвинят. Но неужели в этой среде – все такие?