Вступление
Перепечатывая дневник 66-го года, я удивлялся, насколько за прошедшие годы мы стали суше и рассудочнее, насколько старше. Сейчас наши суждения, может, обоснованней и глубже, но гораздо беднее непосредственными впечатлениями. Как быстро и легко мы сходились с людьми в своей молодости, как жадно и неразборчиво вбирали весь открывшийся мир, пусть даже без разбора. Что делать: рассудок сушит чувства. И в отношениях наших к Средней Азии это началось сказываться очень давно.
Путевые слайды 66-го года были сгруппированы в два диафильма, но не сразу, а лишь спустя два года, в одну из пауз бурного 1968 г. Диафильм «Фаны» писался легко и просто, по дневнику. Сказались только уже прошедшие два года: Фаны стали любимым воспоминанием, а стержнем диафильма стала не путевая гордость - зазнайство, а светлая печаль по уходящей молодости.
Гораздо труднее сколачивался сценарий «Среднеазиатских городов». В дневнике была зафиксирована лишь сумма разрозненных впечатлений любопытного туриста от встреч с людьми. На слайдах же осталась история в архитектуре. Диафильм требовал исторических разработок. Этого же требовало мое тогдашнее настроение.
1968 год - подписи под протестами, чехословацкая весна, меморандум Сахарова, а потом войска в Праге, суд над демонстрантами, отказы. От смелости - к страху, от радости - к горю, от надежды - к отчаянию. После августа 68-го преобладало второе, а мысль билась: «Почему?» Знакомство с русским Севером, с историей Новгорода и Пскова толкало на признание: Россия изначально была Европой, страной традиционной свободы и вечевой демократии. Но все испортило влияние Востока, Азии: Азиатчина. Образ Сталина и Мае Цзе-дуна постепенно совместился у меня с образами Чингиз-хана, Тамерлана и других, менее великих восточных деспотов.
Так, архитектурные памятники среднеазиатских городов, постройки деспотов и их слуг, вдруг стали для меня символами азиатчины и сталинского деспотизма, виновником всех наших несчастий. Мотив обвинения стал центральным стержнем диафильма, целью (может, неосознанной) - нагнетание ненависти к азиатчине и Азии. Эпизоду с холерным карантином была придана трагическая окраска. Им начался диафильм, и им закончился. А в виде вступления был показан Куня-Ургенч, разрушенный Чингизом. Даже светлые кадры нашего путешествия по Аму-Дарье были призваны подчеркнуть: «Не верьте Азии! Она оборачивается карантином». Все же основное содержание: картины Ташкента, Самарканда, Бухары, Хивы разворачивались как воспоминания сидящих в карантине пассажиров и размышлявших на тему о неизбежности азиатского деспотизма (Самарканд), о неизбежной отсталости и догматизме азиатской учености (Бухара), о фатальном застое (Хива). Кончался диафильм, правда, обвинением нашей собственной азиатчины, но по настрою он слился с отрицанием всей Азии. И в этом обернулся противоположностью нашим первым впечатлениям и дневнику.
Так получился этот почти пропагандистский диафильм, один из худших у нас. И не только для зрителей, но и для нас самих. В него было вложено столько чувства, столько наиграно боли (на деле относящейся не к Азии, а к сталинщине), что самому было стыдно слушать эту мелодраматическую рисовку. А главное, - в нем странно дисгармонировали мрачный текст и радостные в целом кадры, страдальческие интонации и наши внутренние добрые воспоминания.
Задача 68-го года замутила и исказила впечатления 66-го. Но чем дальше, тем больше я осознавал нашу неудачу. Показ этого диафильма практически прекратился. Концепции вины Азии, как таковой, начали у меня проваливаться в тар-тарары. Стало проясняться, что в отсталости России Азия виновата не больше, чем Европа. Росло понимание, что деспотизм, азиатчина совсем не тождественны Азии, ее культуре, что, наоборот, когда пытаются силой переделать Азию (или Россию) - в Европу, получается злейший деспотизм-азиатчина. И напротив, уважение и развитие исконной азиатской культуры - демократично, свободно - это и есть западный стиль жизни. И потому все старые памятники в древних азиатских городах, запечатленные на наших слайдах, - не противники нам, а близкие друзья и союзники.
А диафильм - стал нам противником. Спасти его можно было только переделкой, на которую мы и решились после второе поездки в Среднюю Азию, после повторного посещения Самарканда. Очень захотелось сопоставить свои новые и старые впечатления - в одном фильме. И не скрывать собственной эволюции. Так появился второй, расширенный текст диафильма «Наши встречи со Средней Азией», куда прежний диафильм вошел составной частью. Только кадры Куня-Ургенча и Фирюзы, связанные с персидской культурной традицией, ушли в диафильм «Огонь Баку»...
Примечания: надписи на кадрах в этом тексте подчеркнуты, текст 1968г - в кавычках.
