Все эти года, начиная с года знакомства с московскими соборами и церквями, шел внутренний диалог с религиозными представлениями о мире, хотя мы об этом почти и не говорили. Я не могу описывать этот процесс у Лили - тут самому с собой разобраться трудно. Но знаю, что с самого начала Лиля была склонна надеяться на «уверование в будущем» - вплоть до перехода в православие. Я же, называя себя материалистом и атеистом, ни разу не усомнился в том, что таким и останусь, но спокойней от этого не становился. Меня часто мучили неразрешимые вопросы, которые для верующих, возможно, совсем легки. Здесь нет места долго говорить о моей эволюции, поэтому я постараюсь по мере возможностей быть кратким.
Мои убеждения сформировались в студенческие годы на бурных публичных дискуссиях: «Может ли машина иметь разум?» в самом конце пятидесятых годов, после того, как была официально разрешена и открыта кибернетика. Я тогда считал, что машина никогда «мыслить» не сможет, но всегда не имел почтения к людям, которые третировали все подобные споры, как «бредовые», ибо их позиция - «этого не может быть, потому что не может быть никогда» - похожа на неумную гордыню и ведет к слепоте, какой бы системы взглядов человек этот ни придерживался: материализма или религии. Как раз наоборот: споры и незаконченность, незавершенность решений - свидетельство силы концепции, ее развития, залог будущей полноты охвата ею реальности.
«Жизнь и Разум - это дары Бога, неизъяснимая тайна». Такое объяснение, может быть, и правильно подчеркивает бесконечную сложность вопроса о природе этих явлений, но слишком уж просто и кратко, чтобы удовлетворить ищущего человека. Религиозные люди совершенно правильно высмеивают материалистов за их упрощенчество и огрубление действительности (вроде того, что «мысль в голове подобна желчи в печени»), но сами зачастую на деле страдают еще худшим примитивизмом своих ответов, подобных наборам абсолютных отмычек, пригодных на все случаи жизни.
В студенческие года преподаватель философского кружка просил нас обосновать ответ на вопрос «Может ли машина мыслить?». Я свой отрицательный ответ обосновал следующим образом: «Чтобы воссоздать в машине человеческий разум, надо сначала постичь законы и механизм его действия. Но процесс познания человеческого мышления бесконечен из-за его бесконечной сложности, поэтому никогда машина не сможет обладать человеческим разумом бесконечной сложности». Я действовал в данном случае универсальным доказательством: ссылкой на бесконечную сложность природы Разума, что на религиозном языке равнозначно ссылке на божественное происхождение Разума. Тогда я был по-мальчишески горд абсолютной силой своего доказательства, но, тем не менее, легко посрамлен и опровергнут. Услышав мой ответ, преподаватель рассмеялся: «Не пойдет такая философия!», после чего стал нам объяснять: «Любое явление и предмет имеют бесконечную сложность, строение и природу, которые можно исследовать бесконечно долго, однако, в своей практике люди все же действуют с этими непознаваемыми до конца явлениями и предметами, моделируют их функции, т.е. наиболее важные для нас стороны. Можно смоделировать и заменить функцию лошади, как двигателя, но при этом совсем не разлагать до донышка всю лошадиную сущность в принципе. Так же можно моделировать в машине человеческий разум, совсем не исчерпывая знанием сознание человека. Просто искусственный разум будет иметь свои сложности и глубины, нам непонятные, как сегодня их имеет какой-нибудь механический двигатель» (я привожу, конечно, лишь собственное понимание возражений, сделанных преподавателем).
Я тогда был материалистом и вынужден был согласиться с преподавателем и принять в себя новое и очень важное для меня убеждение: в мире все бесконечно сложно, именно все, и потому равноправно в своей сложности: человек, животное, неорганика. Не знаю, возможен ли такой подход у религиозного человека? Может ли он признать, что человек способен творить жизнь и Разум сам, без помощи Бога?
Этот студенческий эпизод остался в памяти, как начало моего гилозоизма (одушевления мира). Что же касается вывода о возможности в будущем машинного разума, то с перспективой возможного захвата ими господства над людьми (в качестве более совершенной биологически неограниченной формы разума), то с этим неуютным тезисом я справился только с помощью утверждения, что принципиальное отличие машины от человека и животного - не в степени разумности, а в наличии выживания во что бы то ни стало. Если же разумная машина приобретет и цели выживания, то она станет просто подобием человека, т.е. нет, просто человеком, одним из многих и таких различных по способностям людей. Только и всего.
Кибернетика стала моим главным увлечением, средством строительства мировоззрения. Прокламируемое ею единство информационных процессов в природе, обществе, мышлении, машине сделалось моей личной верой. У дельфинов начали находить признаки разума - мне это было понятно и радостно. Эшби, говоря о гомеостазисе, как основной кибернетической модели жизни, приводит в пример кучу песка - мне и это кажется естественным, а впоследствии становится основной идеей диафильма «Нида». Ленин, ссылаясь на иных материалистов, говорил, что у всей материи есть свойство раздражимости или отражения, как зародыша Жизни и Разума, поскольку мир един - я с этим согласен.
Кибернетику упрекают в упрощенчестве, в сведении высших психических функций к элементарным актам. На деле же кибернетика всегда понимает относительность своих моделей и условность. На деле она не принижает Жизни и Разума, а выявляет сложность и значительность «неживой» или «неразумной» сферы. Кибернетика в моих глазах стала походить на романтического защитника несправедливо обиженных «низших» сфер - их прав и равенства.
Сам мир в моих глазах преобразился. Из ясного и понятного он стал таинственным, с размытыми гранями, где возможно многое, если не все, где бесконечная глубина присуща всем явлениям, а не только по традиции приравненных к сложным, где человек живет в бесконечной сложности и манипулирует бесконечно сложными вещами, какими бы простыми они ни выглядели, и основывается при этом не только на знаниях, ибо что же можно сказать о бесконечном, а на вере - эрзаце полного абсолютного знания, столь необходимого для практики. Я понял необходимость веры - ведь человеку надо действовать! В этом смысле вера и вправду есть абсолютное, бесконечно глубокое знание, раз на нем держится практика, в отличие от научного, конечного и потому сомневающегося и неполного знания.
Я перестал стесняться слова «вера» и даже, напротив, стал применять его к себе, называя верой ту систему моих интуитивных убеждений и норм, которые дают мне спокойствие в мире и санкционируют мое право на жизнь и поступки. Я понял, что могу бесконечность называть словом «Бог», но поскольку ничего не знаю о бесконечности, то, следовательно, не знаю, Бог она или нет. Могу лишь верить, что - не Бог, что весь бесконечный мир устроен примерно так же реально, как и наш собственный. Для себя я признал, что ничего не могу возразить против веры в реального, материального Бога, как в невообразимого великана, для которого наш мир - как легко обозреваемая песчинка (как это видно на картинах М.Чюрлениса), так и иных возможностей. Я признаю равноправность всех вер, не исключая и своей собственной атеистической.
Мой материализм изменился. Главным в нем стал упор на бесконечность мира и его единство; и я думаю, что между материалистом, осознающим бесконечность, и верующим в бесконечного Бога, сходства гораздо больше, чем между рутинным верующим и людьми, которые фактически уверены, что знают Бога. Последние, скорее, похожи на воинствующих безбожников тридцатых годов или нынешних вульгарных проповедников госатеизма.
Это мировоззрение сформировалось давно и в последующие годы оно только укреплялось. В некоторой части об этом свидетельствуют и наши диафильмы. В частности, с этим связано и признание в старинных зданиях особых существ, и особое звучание темы смерти. В горных наших фильмах постоянно звучала тема бессмертных гор, как почти одушевленных существ. Но в наибольшей степени эта тема прозвучала в диафильме «Нида» - рассказе о движущихся песках Куршской косы в Балтийском море. Тема неорганической жизни (по подсказке Эшби) - главная в этом диафильме и потому сделала его предшественником философской тематики диафильма «Рассказ об иконах».
