Я уже описывал, как самопроизвольно с осени 1966 года мы стали фотографировать московские храмы и другие старые здания, чтобы следующей весной cделать длинный трехчастный диафильм. С него все и началось.
Нам с Лилей повезло в жизни на любовь к старым зданиям, на это удивительное ощущение, что можно ходить по старинному городу и знакомиться с его архитектурными долгожителями так же, как с одушевленными существами. Нам повезло на открытие для себя бессмертия душ предков в старых зданиях и даже какой-то беседы с ними - через книги и вглядывание, а иногда догадки почти на грани с мистикой (хотя какая мистика может быть у атеистов?).
Многое сделали для пробуждения нашего интереса в наших душах книги русских новых «славянофилов» - Солоухина, Дороша, Солженицына и других. Никогда раньше не сочувствовал я национализму любого вида, подозревая в нем эгоизм и исключительность. Интернационализм всегда казался мне благороднее и лучше. Но открытие живых предков в еще не снесенных старых зданиях поразило - и болью за разрушаемые старые души (с каким сочувствием я слушал песню Высоцкого о разрушаемом доме на Арбате, где «кто-то жалобно стонал»!), и показало всю бедность и недостаточность интернациональной и революционной проповеди, толкуемой нам с детства. Славянофилы оказались правыми в споре с революционерами и марксистами с их пламенной ненавистью к прошлому, «к мертвым, которые держат живых», по выражению Маркса. И нам, как и многим, открылись глаза и уши на московских и подмосковных улицах.
Много позже я встретил книгу, которая с гораздо большей глубиной выразила наше отношение к «памятникам старины», чем это под силу нам самим. Вот обширные цитаты из книги Н.Бердяева «Философия неравенства», из глав «О консерватизме» и «О нации»:
«Консерватизм поддерживает связь времен, не допускает окончательного разрыва в этой связи, соединяющей будущее с прошлым... требует, чтобы в решении судеб общества был выслушан не только голос живых, но и голос давно умерших, чтобы было признано реальное бытие не только за настоящим, но и за прошедшим, чтобы не порывалась связь с нашими покойниками... Верность преданию прошлого означает продолжение творческого дела отцов и дедов, а не остановку. Революционаризм есть кара, подстерегающая ложный консерватизм, изменивший творческому преданию... (стр. 93).
Революционный дух хочет создать грядущую жизнь на кладбищах, забыв о могильных плитах, хочет устроить ее на костях умерших отцов и дедов и отрицает воскрешение мертвых и умершей жизни... Он бросает все прошедшее в пожирающую пучину будущего... Но... прошедшее имеет не меньше прав, чем будущее... В том, что было, не меньше от вечности, чем в том, что будет. И чувство вечности острее чувствуем мы в нашем обращении к прошлому. В чем притягивающая нас тайна красоты развалин? - в победе вечности над временем. Ничто не дает так чувство нетленности, как развалины. Развалившиеся, поросшие мхом стены старых замков, дворцов и храмов представляются, как явления иного мира, просвечивающиеся из вечности. В этом ином мире подлинно онтологическое сопротивление разрушающему потоку времени. Разрушающим потоком времени сносится все слишком временное, все, устроенное для земного благополучия, и сохраняется нетленная красота вечности. В этом тайна красоты и обаяния памятников прошлого и памяти о прошлом, магии прошлого. Не только развалины дают нам это чувство победы вечности над временем, но и сохранившиеся старые храмы, старые дома, старые одежды, старые портреты, старые книги и старые мемуары. На всем этом лежит печать великой и прекрасной борьбы вечности со временем. Никакой современный, недавно построенный храм, хотя бы он представлял совершенную копию старого древнего храма, не может дать того трепетного и томительного чувства, которое дает нам храм древний, ибо чувство это рождается в нас оттого, что время пробовало наложить свою роковую печать и отступило. И воспринимается нами, как нетленная красота, как... борьба вечности против истребления и разрушения... Все новое, сегодняшнее, недавно созданное и построенное - еще не знает великой борьбы нетленного с тлением, вечности мира иного с потоком времени этого мира. На нем еще нет приобщения к высшему бытию и потому нет в нем еще такого образа красоты. Необходимо глубже вдуматься в эту магию прошлого, в таинственное его очарование. Эта притягивающая и странная магия есть в старых усадьбах и в старых парках, в "семейных воспоминаниях" и во всех остальных материальных предметах, говорящих о старых человеческих отношениях: и в истлевших страницах старых писем, и засушенных листьях в старых книгах, и в самых посредственных портретах предков, и во всех вещественных остатках древних культур. Ничто новое, сегодняшнее и завтрашнее, не может дать такого острого чувства, ибо не произошло еще в нем великой борьбы мира вечности с миром временным...
Красота старого храма, как и красота семейных преданий, есть красота преображенного храма и преображенной семейной жизни. Образ красоты не есть уже образ того храма, который строился тысячу лет назад, и не есть образ той самой семейной жизни, которая двести лет назад протекала на земле со всеми пороками, грехами и уродствами человеческими. Мы знаем большую красоту, чем наши предки. Вот на какой глубине надо искать основы консерватизма... (стр. 90).
Культура произошла от культа. В культе же всегда существует священная связь живых и умерших, настоящего и прошедшего, всегда есть почитание предков и энергия, направленная на их воскрешение. Культура получила в наследие от культа это почитание могильных плит и памятников, это поддержание священной связи времен...» (стр. 95).
«В нации прошлые поколения пребывают не менее, чем современные... Национальное сознание консервативно не потому, что оно враждебно творчеству, а потому что сохраняет грозную силу и подлинную жизнь... от смертоносных истреблений грядущего. Оно признает наших дедов и отцов, наших предков столь же живыми, как и нас самих, как и грядущих потомков наших. Жизнь нации, национальная жизнь есть неразрывная связь с предками и почитанием их заветов... Интернационализм же есть религия будущего, не знающего границ в своих притязаниях, а не религия вечного. Несет он всему живому весть о смерти и о разрушении, а не о жизни и о воскрешении. Революционный интернационализм и есть последовательная религия смерти, отрицание нетленности. Эта религия не признает надгробных памятников. Она прямо противоположна тому великому духу воскрешения, который побуждает древних строить свои могилы и надгробия. Эта религия всепожирающего грядущего не хочет заботиться о связях с предками, о могилах предках, об их нетленности и об общей жизни с ними. Национальное сознание глубоко противоположно этому духу. Революционный интернационализм истребляет прошлое наций и не хочет допустить их до собственного их будущего. Он повергает их в иное будущее, страшное своей пустотой, своей отвлеченностью. И в самом элементарном, инстинктивном, национальном эгоизме есть больше жизненной правды, чем в вашем интернациональном...» (стр. 77).
«В воле нации говорят не только живые, но и умершие, говорит великое прошлое и загадочное ее будущее. В нацию входят не только человеческие поколения, но также и камни церквей, дворцов, усадеб, могильные плиты, старые рукописи и книги. И чтобы уловить волю нации, нужно услышать эти камни, прочесть истлевшие страницы... Отрицание органического национального бытия во имя отвлеченного мышления, во имя отвлеченных справедливости, равенства, единства и т.п. есть всегда посягательство на убийство живого существа (нации). И все вы, интернационалисты, уравнители, упростители... - все вы убийцы, у вас руки в крови. Вы добиваете нашу Родину, живое существо, носившее имя России...» (стр. 87).
Н.Бердяев писал эту, наверное, самую страстную и пристрастную книгу в годы гражданской войны. Горе и отчаяние от гибели его России диктовало ему эту книгу. И может потому она так захватывает сегодня. Страшные его обвинения в свой адрес (я ведь всегда считал себя интернационалистом и комсомольцем) можно понять и почувствовать в них какую-то, может быть, не сразу понятную, правду. Для нас же такой информацией «для размышления» стала сама старая Москва.
Сотрудничество с М.Л.Богоявленским.
В ту же зиму Таня познакомила нас со своим дядей М. Л. Богоявленским, который уже три года занимался интенсивным сбором сведений о московских храмах. Мы нашли своего коллегу.
Михаил Леонидович родился в семье священника в городе Чернь Тульской области. На старости лет его отцу пришлось перенести и тюрьму, и прочие преследования, и беды для своих детей. Умер он в конце двадцатых годов. После многих мытарств Михаил Леонидович закончил институт (20 лет его принимали и исключали за происхождение), прошел войну, наконец, устроил жизнь. А когда пошел на пенсию, то увлекся вдруг судьбой московских храмов, благо некоторые из них стали реставрировать, да и вообще отношение к ним заметно изменялось.
Сначала он просто ходил и фотографировал все храмы: и действующие, и заброшенные, а в фотоальбомах снабжал их сведениями, набранными от жителей, или из путеводителей. Но современные путеводители очень неполны, они ориентируется лишь на здания, «имеющие эстетическую ценность», т.е. крайне субъективны. И в поисках более надежных источников Михаил Леонидович освоил историческую библиотеку, дореволюционные путеводители и, наконец, даже дореволюционные издания духовного ведомства, где получил, например, списки церковных приходов и храмов, а также их адреса. Он также скопировал карту старой Москвы.
После знакомства с нами он купил пишущую машинку и еще через три года напечатал свой уникальный справочник: восемь (!) томов, около тысячи страниц убористого машинописного текста, с фотографиями всех московских храмов до революции и сегодня, с их адресами, названиями и историей как самого храма, так и святого, в честь которого он назван. Возможно, последние сведения излишки для знатоков или верующих, но это с лихвой восполняется объективными исследованиями современного состояния московских храмов. Михаил Леонидович прожил основную часть жизни в безбожное время, и для него и его окружения сведения о православных святых и праздниках заслуживают несомненного спасения от очевидной гибели и забвения.
Более пяти лет работал Леонид Михайлович над своим энциклопедическим справочником. Работал бескорыстно, даже и не мечтая отдать его в какое-либо общественное или научное обращение, как будто по интуиции выполняя свой долг перед предками - охраняя от гибели их труд и души.
Кроме справочной помощи мы получили от Михаила Леонидовича какое-то ощущение значительности своего дела, важности «москвоведения», сопричастности к истории, как у Пимена-летописца. И это чувство укрепило нас в продолжении создания диафильмов и дневников. Ведь в них тоже отражена часть истории.
В ту зиму встреча с Михаилом Леонидовичем побудила в нас желание посмотреть на все сохранившиеся в Москве храмы и заснять их на слайды. И мы начали выполнять эту программу. Но до весны не успели, а с лета нас захватила тема Русского Севера, а потом Прибалтики и Кавказа. А потом, оказалось, что это нам и не нужно. Законы диафильма иные, чем у справочника. И потому отснятые слайды мы не смогли полностью употребить в дело. Оставшиеся слайды до сих пор лежат неиспользованным резервом. Однако, и в таком неполном (примерно на две трети от ныне сохранившихся в Москве храмов) наш диафильм в кругу знакомых приобрел право достоверного свидетеля о состоянии московских храмов в 1967 году.
Весной 1967 года мы поняли, что если не прервать процесс съемки и не разобраться в накопленном, то мы не сможет сделать диафильм. Отчетливо помня сознательное усилие над собой: если не сделать диафильм до лета, пока головы наши переполнены сведениями и впечатлениями, то после туристского лета весь этот мир московских чувств у нас погибнет и не восстановится. «Куй железо, пока горячо...».
Но как объединить все слайды, где найти стержень? Это может сделать только сама Москва, ее поэзия и история. Дореволюционный сборник «Москва в стихах русских поэтов» был переписан мною чуть ли не наполовину, а история Москвы - это фактически история России. У Лили были свои задачи: она к храмам шла больше не от истории, а от удивления перед старинной красотой. Ее интересовали архитектурные стили и приемы мастерства.
«Приемы» и «история» - вещи, конечно, связанные единством жизни прошлого. Но мы тогда (да и сейчас тоже) не умели восстанавливать это единство. И если для меня церковное здание - лишь предлог для исторического рассказа о времени его создания, то для Лили - лишь предлог для щедрого приглашения: полюбуйтесь со мною, пожалуйста. Поэтому в фильме так резко разнятся мои и Лилины куски.
Связывает их только хронология. И лишь в начальной вступительной части и в последней, итоговой, идет собственно тема церковных зданий и самого православия: любовь к старой Москве, недоверие к усвоенному в детстве тезису «пионер не верит в бога», подход к культу, как к синтетической, все объединяющей культуре, печаль и гнев по поводу разрушения и обезображивания церквей и радость от надежды на их реставрацию и их восстановление.
В диафильме много музыкальных вставок (при озвучивании мы буквально выскребли весь запас грампластинок русской классической музыки) - они позволили нам показывать без объяснений необъяснимое - виды самых красивых церковных зданий. Начинается диафильм мелодией «Рассвета над Москвой-рекой» из «Хованщины» Мусоргского, а потом шли стихи Петра Вяземского. Они слишком длинны для начала диафильма, но уж очень соответствовали месту и настроению, создавая дух старой Москвы.
Из наших длинных диафильмов это - самый популярный, хотя в техническом отношении сделан плохо, в весенней спешке; мы много раз решали его улучшить, перезаписать неудачные куски, но так и не собрались. Все же несмотря на плохой звук и некачественные наполовину кадры, он трогает людей: и достоверностью («они у нас не приглаженные, а вот какие есть - красивые и с тем вместе обшарпанные и полуразрушенные»), и полнотой («увидели так много того, чего мы никогда не замечали»), и чувством («спасибо за любовь к Москве»). Мы его показывали и на заводе, и в каком-то музее, но главным образом - дома, получая каждый раз большую радость от чувства восстановления старого.
Последний раз, по Лилиному настоянию, мы показывали его в Обществе охраны памятников Москвы, перед секцией «москвоведов». Мне было немного страшно перед этой демонстрацией, как из-за ответственности перед квалифицированной аудиторией, так и из-за страха, что непроверенностью текста мы можем подвести устроителей показа. Но все, кажется, обошлось благополучно и, несмотря на отвратительное качество звука (он все ухудшается) многие люди снова были нам благодарны. Это кажется умилительным, но на самом деле просто служит показателем тяги людей к этой теме.
Ниже я привожу текст своего устного предисловия к показу диафильма на этом заседании и текст самого диафильма.
Выступление на заседании секции «москвоведов» общества Охраны памятников архитектуры и культуры Москвы в марте 1979 года.
Прежде, чем включить магнитофон, мне кажется необходимым предупредить Вас: этот диафильм записан очень давно, в 1967 году, и был нашей первой большой любительской работой.
Поэтому, хотя он и занял третье место на конкурсе диафильмов Московского трубного завода, но имеет множество недостатков: неважное качество звука и слайдов, множество исторических и фактологических ошибок (вы их отметите сами). И, конечно же, субъективность и пристрастность изложения. Но последнею черту можно лишь условно считать недостатком - ведь в ней содержится отличительное свойство жанра любительского диафильма.
Мы покажем вам не исследование Москвы, а, скорее, результат использования таких исследований. Мы не можем причислить себя к москвоведам, т.е. к людям, изучающим Москву строго научно. Мы - просто рядовые любители и горожане, благодарные тем, кто увеличивает наши знания о Москве. Строки Лермонтова «Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось» - можно считать эпиграфом и к нашей попытке разобраться в русской истории, неразрывно слитой с московскими зданиями.
Когда зимой 1966-1967 годов мы каждую субботу и воскресенье ходили с фотоаппаратом по Москве, то для себя мы тоже были исследователями-москвоведами. Сначала мы пользовались путеводителем Ильина, а потом судьба свела нас с Михаилом Леонидовичем Богоявленским, и мы начали пользоваться его знаниями. Тогда у него было лишь четыре рукописных альбома. И, как нам кажется, не без нашего участия, влияния и интереса, Михаил Леонидович расширил и углубил свой труд о московских храмах и довел его до известного вам состояния. Taк что, это знакомство москвоведа и любителей, наверное, было взаимополезным.
За прошедшие двенадцать лет этот диафильм посмотрела не одна сотня людей. И мы счастливы, что многим нашим знакомым мы помогли лучше узнать и еще больше полюбить старую Москву. Все эти годы мы мечтали о том, чтобы переделать диафильм и улучшить его, исправить ошибки, снабдить его титрами. Но, увлеченные обработкой слайдов других городов и мест Союза, мы до сих пор не осуществили этого желания, хотя не теряем надежды.
А сейчас мы просим вас быть снисходительными и надеемся, что наши ошибки и изъяны диафильма будут для вас интересны, как типичные ошибки рядовых любителей, как пример отражения Москвы в сознании ее горожан двенадцать лет назад, и еще мы надеемся, что знакомство с этой любительской работой будет вам полезно и прибавит сил в вашей благородной работе.
