Алеша. "У-у-у-у...!!! Да ну тебя... испортил весь поход!... Зачем писал? Получается, что ни одного дня хорошего не было без каких-то обид, какой-то мести дурацкой. Неправильно все это. И гор как будто не было, одни обиды. Ну, зачем ты все это писал?"
О.Г.- Олег Григорьевич, будущий священник. "По описанию "подходов" видно, что это был не поход, а гонка. Это не Алтай, а продолжение московской спешки.
Общее впечатление: Лиля страшно замоталась в Москве (верх блаженства - выспаться в общем вагоне). Это видела и понимала Лида, а Виктор - не очень. Даже я сказал бы: понимает, но не берет в расчет - так получается по тексту. Отсюда и Лидино решение. Тем более, она видела неуправляемость детишек и неуступчивость Виктора.
Что есть демократизм в походных условиях? - Подсчет большинства голосов ("за" - 3, "воздержался" - 1, "против" - 2) или же право решающего голоса для самого уставшего и слабого, если есть выбор пути?
Странное впечатление создается от дневника: эмоции от самого Алтая много слабее чувства радости от того, что все это кончилось (так для читателя): и утомительный поход, и опасности, и все, слава Богу - целы. Трудности пути заслонили "золотой Алтай"."Колыбель народов" не вызывает неповторимых эмоций?
В чем заключается самоутверждение? Всегда ли в том, чтобы настоять на своем? А, может быть, гораздо больше в том, чтобы найти в себе силы согласиться с другим, посмотреть на дело и ситуацию - с "его" точки зрения. И согласиться так, чтобы не портилось настроение (см. стр. 48 - 3 абзац). Мое мнение: Виктор не прав - по тексту так выходит. Самоутверждалась ли Лида или же она просто глубоко тактична, т.е. чувствует людей? - Справедливо последнее.
Общая установка дневника Виктора - на внутренний конфликт в группе - не оправдывает себя, особенно в такой интересной стране, как Алтай. В целом впечатление складывается гнетущее: ох, уж эти москвичи, и в горы привозят свои дрязги (стр. 53, абз. 3-4 - прямо несправедлив).
Создается впечатление, что поход был неудачным, и даже причина неудачи вроде бы видна. Да, поход был туристским, без определенной цели - "иди и смотри на то, что попадется по дороге". Но, может быть, он был бы интересней, если бы имел стержень - главную идейную тему, был бы походом-исследованием. Например: что из себя представляет современный ойрот, или что стало со старообрядцами Алтая, а если стало так, то почему? Или что-либо иное. Тем более что в Москве к походу готовились. Ведь каждый край для человека приобретает определенную историческую окраску. В край же, к которому еще не выработался определенный направленный интерес (пусть даже при ближайшем знакомстве ждет разочарование) можно пока и не ездить - пусть сначала вызреет интерес.
Но эти замечания будут сколько-нибудь правильны только при том условии, если дневник писался "на публику". Если же он написан в порядке "семейной исповеди", то часть дневника, написанная Виктором, удивительная своей искренностью (иногда даже слишком беспощадной), ценна редкой способностью точно воспроизводить собственные настроения в момент стычки. Это редкое умение, т.к. обычно конфликтные ситуации в последующем освещении выходят сглаженными, в первую очередь - собственными покаянными мыслями... ("Да, я был неправ") - и собственный не очень привлекательный образ в момент стычки размазывается, становится более приемлемым для себя, но и более непонятным: "А в чем же, собственно, дело?" В случае же Виктора эта закономерность почему-то не действует.
Что касается второй части, описания путешествия по городам, то подтверждается, к сожалению, печальная черта нынешних поездок: главные эмоции и переживания отдаются вокзалам и возможности уехать. Здесь достигается наивысший накал эмоций. Образ же самих городов - тускнеет, становится неким спокойным приложением к главному, экскурсионным приложением к вокзальным и путевым трудностям. Средства подменяют цели. Думаю, это общее правило - сужу и по собственному опыту.
Письмо Лиды по прочтении дневника. Витя! Прочитав ваш с Лилей дневник, я вдруг ощутила такую бурю эмоций, что невольно не смогла не отреагировать на него.
Ты, Витя, прав, я оказалась трусихой, как ни горько мне это сознавать, и, наверное, заслужила твое презрение. Но твоя злоба, которая выявилась для меня лишь в результате чтения дневниковых комментариев, была воспринята мной, как ушат холодной воды.
Оправдываться - дело плохое, но поскольку человек слаб, а именно таковой я себя и чувствую, то пойду по этому старому, избитому пути. К тому же мне хотелось обратить внимание на некоторую ошибочность твоего представления обо мне.
Прекрасно отдаю себе отчет в том, что явилась причиной полупровала алтайского похода и твоего скверного настроения, но при всей моей слабости мне казалось, что ты понял меня, как ни тяжело тебе было принести в жертву снежный перевал. Я всегда думала, что способность жертвовать чем-то для близких людей вызывает в нас светлое, а не злобное чувство, потому что способствует преодолению эгоизма и тщеславия. Но, как показал дневник, итогом твоей жертвенности оказалась лишь чистая злоба. Прости, я к этому не была готова.
Я также не была готова к тому, что твое недовольство мною началось уже в Усть-Кане при посадке нас с Машей в автобус, нет, даже значительно раньше - в Москве, когда, видимо, я делилась с Лилей своими домашними трудностями. Свои трудности я эгоистично перекладывала на Лилины плечи, и только теперь могу представить, насколько осточертели тебе эти разговоры. Отсюда же проистекает и Лилина ответственность за нас с Машей, слишком много я пеклась о нашем самочувствии. Простите, ребята, меня за это.
Витя! Ты ошибаешься, считая, что мой отказ от перевала был продуманной местью за твое памирское неподчинение. Мне кажется, что такая черта характера, как мстительность, мне абсолютна не присуща. Раны памирских неудач давно зарубцевались, для меня очень важно было сохранить нашу межсемейную дружбу, и я старалась не помнить тогдашних размолвок. И если бы я держала камень за пазухой, алтайского похода для меня не было бы вовсе.
Не было у меня и спокойной твердости при решении вопроса о перевале, был только страх, и если у Лили он был за детей и за нас с Машей, то у меня он был еще и за себя. Твоя проницательность, Витя, привела тебя к мнительности, заставив заподозрить в том, чего не было на самом деле - заранее обдуманного отказа от перевала. Ты заблуждаешься, думая, что в горах мне нужна была победа над тобой, нет, ничего этого мне не нужно. Мне хорошо и радостно быть около тебя, сильного и упрямого, но такого волевого и целеустремленного. На Алтае мне совсем не было противно смотреть на вас с Лилей, мне было счастливо рядом с вами, потому что гармонией в вашей семье я всегда восхищалась. Где-то в глубине души даже завидовала Лиле, что здесь рядом у нее есть ты, не просто хороший муж, а надежный и верный спутник, на которого всегда и во всем можно положиться. Володя, прочитав выдержки из дневника о "белоногой западной красавице" тихо радовался: "Вот, говорил тебе - не сотвори себе кумира. Ты всю жизнь боготворила Витю - получай теперь".
Но ты прав, Витя, в том, что люди мы с тобой очень разные, походные цели у нас не совпадают, и вместе нам больше не ходить. Мне очень грустно при этой мысли, но я постараюсь пересилить себя и смириться с этим. Все правильно, с трусихами так и поступают. В моей жизни это происходит во второй раз. Друзья моей туристской молодости тоже хвалили меня за выносливость и контактность с группой, но после перенесенных мною приступов горной болезни с собой в горы больше не звали. Очень меня огорчает, что своим присутствием в походе я доставила столько переживаний Лиле. Напрасно Лиля пытается меня оправдать. Не было б нас с Машей в этом походе, вопрос о прохождении очередного снежного перевала даже не стоял бы. Вся моя беда в том, что я даже не предполагала, что своим поведением, хорошим настроением и такой бестактностью, как чтение письма Оленьке - там, на Алтае, могу вызвать такую, Витя, неукротимую злобу.
Увиденные алтайские красоты, ваши с Лилей приветливые и добродушные лица затмили мне и глаза, и разум, и я, действительно, не понимала, какую наношу травму тебе своими неуемными восторгами. Витя! Я прошу у тебя прощения за то, что не оправдала твоих надежд, разрушила твои планы, все решила одна и своей трусостью и страхом перед трудностями испортила тебе весь поход.
Твой психоанализ может послужить мне хорошим уроком на будущее, ведь мнение моих друзей для меня второе зеркало. Возможно, и многим нашим друзьям будет интересен анализ отношений близких людей. Одно для меня остается загадкой: насколько ты был искренен в своем исследовании? Лида. 26 октября 87г.
Ответ: Дорогая Лидочка! Прости за столь неожиданное в наших отношениях "детское обращение" - но уж очень хочется утешить тебя в твоей по-детски сильной обиде, вытереть слезки, погладить по головке, беспрерывно просить и просить прощения и уговаривать: теперь все будет хорошо, главная боль выдернута, гроза прошла, болеть не будем... От вскрытия моего "камня-злобы за пазухой", саморазоблачения и выяснения правды отношения наши станут только глубже, мудрее и прочнее. Мы с Лилей в это твердо верим, ведь порукой тому и столь долгие годы, и что вместе мы проехали все страны света - и русский Север, и белорусский Запад, и среднеазиатский Юг, и алтайский Восток. А, читая твое слезное письмо, убедился: мы не расстанемся, дружба вынесет и эту сильнейшую встряску.
Я громко смеялся описанию, как Володя тихо радовался: "Говорил тебе - не сотвори кумира!" Володя совершенно прав и очень точно ухватил главную пользу от моих дневниковых комментариев: взамен отлакированной и благостной легенды о среднем походе благовоспитанных людей - описана человеческая житейская драма, обыкновенная драма живых отношений, в которой главным отрицательным персонажем являюсь, без сомнения, я - и это видно любому человеку, дальнему и ближнему. Это видно даже мне. Зачем же нужно такое "саморазоблачение"? - Не смогу ответить точно, но для понимания, для очищения, для мудрости и терпимости. Да иначе, просто не имеет смысл писать дневник и комментировать его. Уже одно то, что "кумир низвергнут" (если это только правда) в твоем сознании, что ты увидела меня не только в плюсах, но и в минусах - и, тем не менее, не отказываешься от дружбы - это большое завоевание и упрочение.
Теперь мы, тем более - свои люди и думаю, что незачем просить друг у друга прощения раз заранее ясно, что это прощение будет получено. Ведь я же его не прошу, хотя любому ясно, что злоба и все отрицательные проявления шли от меня, что, прежде всего, именно мне надо бы просить прощение. Не проси и ты. Также выкинь из головы, что мы разные люди, цели разные и вместе не ходить. Не ходить вместе нам с Алешей и Машей маленькой, а мы с Лилей тоже боимся опасных гор и потеряли вкус к их преодолению. У меня лично любовь к горам вызвана Лилей, и с некоторым опозданием отмирает вслед за её. Что касается тебя, то после Алтая я твердо уверен - никакая ты не трусиха, вполне способна к горам, к преодолению себя, может больше Лили. А потому, если мы все же решимся на какой-нибудь горный поход, то всегда будем рады провести его с тобой (конечно, если не против будет Володя, ведь я прекрасно помню, что отпрашивал тебя у него на Алтай только под обещание, что это будет лишь один раз). Кстати, в эту осень мы снова не собрались в Грузию на сбор винограда. Возник предварительный план эту поездку осуществить будущей осенью, расширив ее предварительным горным походом на неделю - из Осетии в Хевсуретию, а уж потом - на праздник грузинского винограда. Если тебе этот план подойдет - мы будем счастливы. Но тогда, конечно же, без всяких дневников - ведь между нами все выяснено. Что касается этого дневника, то, видимо, его следует "арестовать", положить в дальний ящик лет на 20, оставив по экземпляру тебе и нам с Лилей - для памяти. Потому что забывать как раз ничего не следует. Ведь без прояснения теней и образ нашего солнечного Алтая не получится достоверным, а мы так хотели бы, чтобы через диафильм он стал главным. 27.10.87. Твой Виктор
Р.S. Еще несколько слов. Мой главный грех - что я так открыто описал свои чувства во время похода - совершенно не учитывая твою неподготовленность к такой открытости. Это не только моя личная трудность, а более общая. Вот почему литература имеет дело, как правило, с вымышленными героями, хотя у всех были реальные прототипы. Мой грех - это явное нарушение твоего права на тайну своего внутреннего мира - каюсь и признаю. А немного оправдать меня могут лишь два довода: мое описание практически затемняет, обвиняет не тебя, а именно меня - это неожиданно даже тебе, и, во-вторых, походные "раздражения" - это лишь короткие "нестроения" в наших давних дружеских отношениях, короткая гроза в солнечный день, было - и нет (но помнить, конечно, о ней надо, и мудреть тоже - иначе зачем нам голова и память). А главное, наш дневник - это не публичное произведение, а был с самого начала предназначен для близких людей. Если вы с Лилей не захотите никому его показывать, то и не надо. Судя по твоему письму и выраженной в нем обиде, так и надо сделать: никому не давать, пока сама не разберешься и не улыбнешься. Пройдет какое-то время, и я надеюсь, что ты сама оценишь этот мой труд комментирования нашего похода и мое старание быть искренним, перечитывая его, ты будешь каждый раз и гневаться, и смеяться. И для тебя Алтай будет и светить солнцем, и греметь грозами.
Ты спрашиваешь: насколько я был здесь искренен? Отвечу: насколько мог. Сознаю, что искренним до конца, т.е. правдивым и, тем более, объективным быть человеку вообще не дано (ведь он не Бог). Но если иметь установку на искренность, то можно довольно далеко продвинуться по пути к этому идеалу. Но для этого надо не стыдиться рассказывать о своих пороках и не бояться гнева друзей... Был ли я в этом описании пристрастен и необъективен? - Конечно, да! Как же я мог быть иным, спокойно-объективным в период своей усталости и злобы? Изображать из себя объективность - было бы прямой неправдой. Но именно из моих раздраженных мнений, заведомо пристрастных, внимательный читатель быстро уловит суть отношений и конфликта, рисуется облик злобы - конечно, не абсолютный - потому что я о себе, несмотря на произошедшее, совсем не хочу думать как о плохом, погибшем человеке. У нас в группе не было плохих людей, и моя злобность - лишь некоторая тень, от которой-то и становится видным светлое изображение. Хотелось бы, чтобы ты это поняла.
Теперь по сути нашего походного конфликта. До сих пор считаю, что и ты была не права. И дело совсем не в трусости. Ты доказала неоднократно, что можешь преодолевать свою боязнь в любых условиях, а это уже никак не трусость. Мой главный упрек был в ультимативной форме твоего отказа. Уже сейчас я не вижу твой ультиматум столь абсолютным, каким он мне казался в походе. Действительно, как сказал Маркс, основная сила женщин - в их слабости. Теперь я думаю, что ты была столь категоричной - ради Лили. Но все равно - не права. Да, наверное, основным источником страха была Лиля. Но за последние годы она как-то справлялась с ним при поддержке близких. Уж как ей было страшно на Памире или на кавказском Бечо, а прошла, и внутренне как бы гордилась этим в послепоходное время. Чувство самоуважения как бы держало ее в ранге молодых и еще способных к горам. На Алтае же я испугался твоего ультиматума и сдался, а потому и излобился. Наверное, первопричина тому моя собственная слабость. Мне бы на перепутье между Абыл-оюком и Карагемом настоять на остановке, на дневке даже, навязать обсуждение, может, вы тогда сумели бы себя перебороть и сейчас были бы полными победителями. Но даже если бы мы все же отправились через Карагем, у меня не было бы чувства унижения от исполненного ультиматума, не было бы такого недовольства. Вот и все.
Повторяю: сам алтайский эпизод нашей жизни - лишь эпизод, после разъяснения которого, после раскрытия накопившегося за пазухой недовольства, он станет еще светлее. Очень хочется, чтобы это понимали не только ты, но и Володя. Виктор.
