Раздел II. Хабаровская шабашка в письмах.1974 г.

Объяснение

Давно уже меня волновали слухи и рассказы об удачных шабашках и стройотрядах. За месяц-два летнего отпуска люди зарабатывали на дальних стройках как за полгода дома, расплачивались с долгами, покупали квартиры и машины. Еще волновала в этих рассказах возможность реального самоутверждения: бывают же такие удачливее и сильные парни! мужики с топорами! И я мог бы так - поехать и заработать кучу денег. Стоит только захотеть, да было бы летнее время свободным.

Наверное, это чувство сродни той настойчивости, с которой я рвался летом после 9-го класса школы на работу, хотя нужды в деньгах не имел. Устроился тогда матросом на один из теплоходов-толкачей, развозившим баржи с песком по Москва-реке, и все лето провел на воде с чалочным концом в руках. Чем и был несказанно горд: трудовой человек!

В пору, когда комсомольские газеты прославляли целину и трудовую романтику (1955), с презрением отзываясь о всеобщей тяге выпускников в вузы, я был настроен после школы ехать на сибирскую стройку. Может, только двухмесячная «шабашка» матросом меня от этого порыва остерегла. Что такое физическая работа, я немного понял, а вот смогу ли поступить в вуз - было неизвестно. Ведь конкурс! - Поступил.

...Почему я так подробно копаюсь в этом прошлом? - Потому, что надеюсь уяснить мотивы, по которым люди едут на шабашные работы. Конечно, деньги - это основная, итоговая причина. Но не единственная. В нашем обществе, где долго и упорно вырабатывалось презрение к деньгам, где на ту же мельницу льют все давние традиции русской культуры и православной морали, человек привык жить «не для денег». Раньше жили «для Бога» или ради исполнения идеалов, ради убеждений. Образы подвижников и революционеров ценились очень высоко. Новое время диктует людям идеалы труда и комфортной жизни, престижного труда и потребления. Так мне, во всяком случае, кажется. Нo труд может быть измерен лишь с помощью денег (я имею в виду нормальное общество, а не карточки с трудоднями). Именно деньги в нормальном обществе олицетворяют и измеряют полезные обществу качества: труд, талант, творческую деятельность... Однако к понимаю такой всеобщей, синтетической роли денег я, как и многие, пришел не сразу. Пользуясь привычным штампом, можно сказать: отмирание родовых пятен аристократизма, презрения к труду, к потребительству, к мещанству, к деньгам происходит медленно и трудно.

Во всяком случае, в школе я искал работу не из-за денег, хотя своим летним заработком гордился. И после, на первых курсах института, каждое лето участвовал в трудовых коммунах, подчиняясь зову безденежного коммунистического труда. Наверное, здесь я даже перехлестывал, в отличие от большинства своих сверстников. Так, в 1957 - году Московского всемирного молодежного фестиваля, со всего первого курса нас набралось лишь 19 энтузиастов, сумевших добиться приема в целинный отряд второкурсников. Мы так и работали в кустанайском совхозе отдельной бригадой на центральной усадьбе, выполняя самые разные, в основном строительные работы. Положение наше было немного схоже с бригадой шабашников или современных студенческих стройотрядов: мы жили коммуной с общим питанием и жильем, работали по нарядам, а полученные в конце сезона деньги разделили поровну. Отличались мы лишь одним - своим бесправием и неквалифицированностью. У нас не было своего строительного объекта с известной суммой заработка и аккордом. По воле институтского комитета комсомола мы были «на подхвате» у совхозного начальства и не имели права отказаться от любой, даже самой дерьмовой и малооплачиваемой работы. Еще слава богу, что нам хоть что-то платили.

В итоге мы едва зарабатывали себе на пропитание. Но не огорчались особенно этим обстоятельством и готовы были работать даже бесплатно. Правда, поскольку нас посылали на разные работы, то к закрытию своих личных нарядов мы относились достаточно ревниво, потому что ими определялся вклад каждого в заработок бригады (и, следовательно, личный внутрибригадный престиж). Я, например, про cебя очень гордился, что был не из последних.

И, тем не менее, уверен, что большинство из нас было довольно. Главного мы достигли: жили коммуной, товариществом, делали полезное дело и чувствовали себя почти героями на курсе. На вокзале, когда нас осенью встречали оставшиеся в Москве сокурсники, и после, купаясь в славе «целинников», мы были вполне счастливы и довольны своей настойчивостью.

Перелом наступил уже в следующее лето, когда на целину был послан весь курс целиком, а нашей добровольности стал грош цена. Теперь не было никакого геройства и самоутверждения, а лишь простая необходимость. И работали мы не по строительным нарядам и понятным оценкам, а как водилось тогда - на токах и комбайнах по приказам начальства. Зерно перелопачивали и солому копнили. По сравнению с прошлым летом работа была более однообразной, тяжелой и выматывающей. По 12 часов в сутки. Солнечные дни сменились дождливыми, комбайны с трудом брали сырой хлеб (ведь в прошлом году неубранные поля ушли под снег), а на токах зерно домокало и горело. Элеваторов в Кустанайской области было крайне мало. Тока везде - открытые. Магические заклинания начальства о том, что в правильном бурте зерно не мокнет, а в погожие дни и на солнышке - сохнет, годились лишь для рапортов наверх, а зерну не помогали.

Результаты огромного труда - целинный хлеб - погибал у нас на глазах. A мы сами уже совсем не были спасителями и героями, наоборот, мы были лентяями и преступниками, из-за нерадивости которых и гибло зерно. Так, во всяком случае, считало совхозное начальство, которое твердило нам лишь одно: раз вы находитесь на току, то работайте хоть по 24 часа в сутки, перелопачивая зерно, рассыпая и собирая бурты, но сделайте зерно сухим и дождитесь очереди на элеватор. Через «не могу»! Фpoнтовая логика!

Но если бы речь шла о фронте! Мы-то прекрасно видели, что совхозные бригадиры совсем не чувствовали себя на фронте. Гниющие бурты, от которых разило сивухой на десять метров - для них были привычной и малоинтересной деталью рабочего дня, неизбежным приложением к заработку. До сих пор помню толстое (и как мне тогда казалось - ненавистно-сытое) лицо начальника участка, орущего на нас. На нас, отработавших уже 12 часов, стащивших с себя мокрую одежду и залезших на теплые нары в вагончике. Он требовал от нас срочно подниматься и собирать зерно в бурты, потому что снова пошел дождь или собирался идти, хотя несколько часов назад он же сам и приказывал раскидывать тяжкое зерно, хотя и тогда было видно, что солнце из туч будет недолгим. Так бы и ударил по тупой образине!

В спиртовом дурмане гниющего зерна наступало наше отрезвление от трудовой романтики. Мы же воочию видели, кто и как пользовались этой романтикой практически бесплатного труда: людям, которым начхать на нас, использовали наш тяжкий и бескорыстный труд лишь как средство подправлять свои дурацкие ошибки в руководстве. Но почему именно мы должны расплачиваться за этих кретинов? Разве мы виноваты в том, что хлеб гнил? Разве не те, кто посылал людей растить и убирать его, не построив заранее крытые тока с сушилками и элеваторы? Мало того, мы начинали понимать, что именно наш труд энтузиастов и дает возможность существовать этим мурлам, делать свои ошибки, а потом исправлять их бесплатным, даровым трудом.

Переоценка была мучительной. (Она касалась далеко не всех. В основном только участников первой целинной бригады добровольцев. Остальные наши сокурсники и раньше, собственно, не страдали этими романтическими иллюзиями. Но я им не завидую даже сейчас. Как говорится: будьте счастливы по своему, а мне оставьте мои ошибки и мою судьбу). Из героев мы сползли на ступень услужливых служак-рабов, презренных штрейкбрехеров. Впрочем, в официальном плане все было наоборот: после возвращения в Москву мне даже вручили медаль «За освоение целинных земель» и надолго записали как бы в «почетные комсомольцы». Однако внутреннее самоуважение было подорвано.

Окончательно оно рухнуло в третий летний сезон, когда я работал в строительной коммуне измайловского общежития. Надо было обладать моим упрямством и толстокожестью, чтобы записаться участником этого предприятия, подчиняясь лишь притягательной силе слова «коммуна». Со своего курса я, кажется, был там один. И добровольцем - тоже единственным. Мои же сокоммунники работали лишь из-за суровой необходимости: им грозил или отказ от места в общежитии, или исключение из института. От нашей первой целинной коммуны, далеко не идеальной, я прошел путь вниз до конца, до полной профанации. Цинизм, безделье, скука, бессмыслица - дальше катиться было некуда... Я еле вытерпел свой срок и стал практическим циником, окончательно. (Хотя теоретические иллюзии на почве лозунгов китайских коммун длились у меня еще несколько лет, а термин «коммунизм» в его высшем смысле до сих пор является для меня символом веры)... И думаю, такое происходило не только со мной. И может, до сих пор многим хочется поработать в практической коммуне с друзьями, а шабашка - лишь отличный предлог и повод для такого «приобщения к коммунизму»?

С тех пор прошло уже много лет. Мое увлечение практическими коммунами как бы распалось на увлечение туризмом с его свободой потребления и увлечение наукой с ее свободой работы и творчества.

За эти же годы изменилось и положение студенческих целинных отрядов. Я не знаю, кто и как реформировал их в современные стройотряды, несравненно более самостоятельные, эффективные, работоспособные, денежные и даже более романтичные, но сделала эта реформа для студенческой молодежи огромное дело. Рассказы о работе стройотрядов и их заработках я всегда слушал с завистью.

Однако потребовалось лишь исключительное стечение обстоятельств, чтобы острая необходимость в дополнительном заработке пересилила привычку к летним турпоходам и заставила меня искать пути вступления в состав какого-либо студенческого отряда или дикой бригады шабашников. Первопричиной всему, конечно, была Лиля.

Этим летом она должна была родить нашего последнего, третьего ребенка. Давным-давно, еще молодыми, мы решили просто: у нас будет трое детей, потому что если у всех будет только по два и меньше, то человечество вымрет, а если больше трех - то сохранится ситуация демографического взрыва (иметь сегодня четверо и более детей - эгоистично и аморально). Может, такая примитивная логика и неудовлетворительна, да нам-то какое до этого дело? Для нас этих доводов достаточно, чтобы оправдать свое желание еще один раз порадоваться маленькому человеку. Особенно для Лили, которая растила двух первых детей, лишь отрывая время от своей главной заботы и головной боли: аспирантуры и диссертации. Теперь же она желала быть мамой и никем другим. Вопрос о ее временном уходе с работы, по крайней мере, на год - решался автоматически. И, наконец, нужно было решить и затянувшийся квартирный вопрос: наслаждаться последним ребенком в одной комнате коммунальной квартиры впятером современной маме очень трудно. Практически невозможно.

С квартирой нам повезло: за полгода мы вступили и въехали в кооперативный дом, истратив свои и чужие (занятые) сбережения. Что же касается денег на пропитание, то нам оставалось или жить будущий год в долг, или мне искать дополнительные заработки. На реферирование и преподавание у меня не оказалось способностей (от сделанных попыток осталось впечатление ужасной каторги и халтуры), на устойчивый физический дополнительный труд - нет времени и знакомств, а давние надежды на защиту диссертации из-за трений с власть имущими отодвинулась в бесконечность. С другой стороны, жизнь в долг не может быть долгой, так что поиск летнего, дополнительного к моим 180-ти рублям в месяц, заработка стал необходимостью, почти жизненной.

Но найти место в строительной бригаде шабашников или студенческом отряде не так просто. Нужны твердые рекомендации, нужны хоть какие-то навыки строительной работы. Наконец, нужен дополнительный месячный отпуск, потому что минимальный строительный сезон, за который заказчик может оплатить дорогу в оба конца, длится не менее двух месяцев. Желательно, конечно, попасть в уже сложившуюся, старую бригаду с испытанным бригадиром, опробованным заказчиком и почти гарантированным средним заработком. Но это редко кому удается. В моем случае после долгих переговоров со знакомыми оказалось лишь три твердых предложения. Однако в выборе я не колебался: компания преподавателей и аспирантов моего родного института, людей солидных и умеющих зарабатывать деньги, казалась мне надежным гарантом летнего заработка (ведь часты и «проколы», когда люди возвращаются с шабашки буквально без ничего). Во главе бригады - аспирант, звать Сережей, много лет ездит и привозит не менее тысячи-полторы чистыми. Однако свою бригаду он создал в первый раз - рассорился с прежней компанией из-за пристрастия последней к выпивкам. Зовет нас в Хабаровский край, где у него хорошие деловые связи, живут сестра и невеста. Кстати, в конце августа у него свадьба в Хабаровске. Так что деньги ему нужны, есть отчего стараться. Костяком бригады были пять преподавателей, один из которых, Слава (я с ним учился в одной группе), и пригласил меня в бригаду. Выделялся среди них Саша Григорьич, которого они так и дразнили - «комиссаром». Все остальные были Сережиными знакомыми: три аспиранта, три студента-вечерника (один из них кончил вуз и устраивался на новую работу, а двое других были опытными шабашниками-плотниками, несмотря на свою молодость). О перспективах заработка Сережа говорил коротко и радужно: не меньше тысячи чистых на нос! И все, кажется, подтверждало его уверенность.

...С таким настроением мы и вылетели вечером в субботу 6 июля в Хабаровск. Сережа со своим заместителем Володей уже неделю были там, готовили фронт работ и жилье.

Дома у меня осталась недооборудованная квартира, раскиданные по бабушкам дети и тяжелая Лиля, рожать которой придется в мое отсутствие. С этой перспективой нам пришлось смириться, оставив себе надежду на помощь родных и знакомых.

Вот, собственно, и все необходимые предварительные объяснения. Дальше я буду просто перепечатывать отрывки из нашей летней переписки, которые могут хоть в какой-то степени характеризовать атмосферу работы в шабашкиной коммуне, а вместо пространных описаний Хабаровска и Катэна - отрывки из диафильма «Дальний Восток». Для нас эти письма и диафильм - единственные свидетельства и воспоминания о том, как жила, работала и распалась первая шабашкина коммуна, в которой я участвовал. И если, исходя из этого опыта, я решаюсь на какие-то суждения, то совсем не претендую на их окончательность, а лишь на правдоподобие для меня самого.

Я долго думал о том, как можно сочетать добрые отношения с моими товарищами по шабашке и эти откровения в письмах, личные и потому неизбежно неприятные и несправедливые с иной точки зрения. И ничего не придумал, кроме обещания себе - не показывать их своим компаньонам и их товарищам.

Итак: Для тех, кто моих товарищей-шабашников не знает

Телеграмма 7 июля: «Привет Хабаровска Виктор»

8. Ведь, чтобы добраться сюда, в предверие Великого Тихого океана, чтобы ощутить тяжелое душное дыхание его муссонных облаков, нужен самолет, непосильные деньги на билеты. И вот парадокс - Витя попал в Приморье в самое безденежное время, отправившись на заработки и полагая, что чем дальше от Москвы, тем дороже можно продать свой труд.

9. Вечером мы проводили его, а утром он уже купался со своими товарищами по бригаде в Амуре.

Письмо 8 июля в Москву:

... Уже понедельник, а мы еще не работаем, и ясности нет никакой. Фронт работы, запланированный еще в Москве перепиской с леспромхозами, оказался дутым: нет материалов на строительство жилых домов, низкие расценки на строительстве административного корпуса. Разворованы детали складских ангаров, которые предполагали монтировать. Картину нам Сережа нарисовал мрачную, хоть в Москву отправляйся. И только в пятницу вечером Сережа с Володей взяли подряд на бетонирование полов в корпусах птицефабрики, где-то здесь, в самом Хабаровске. Но договор еще не заключен, а пока все будет оформляться, уходит дорогое время, за собственный счет взятое, черт бы их побрал... Так что вышли мне, пожалуйста, крымские бумаги, займусь сценариями. Время проводим на амурском пляже. Но сначала расскажу о полете и хабаровской жаре... Вот пока и все впечатления. Надеюсь, что в будущем их будет меньше, но зато больше дела и заработка. А пока один убыток...

Письмо в Хабаровск

... Ты не расстраивайся, если работы будет мало - делай диафильм. А деньги!... У нас их никогда много не было. Значит, не судьба заработать. Я очень спокойно отнесусь к твоим пустым карманам. Просто не купим диван и кресла. И вообще, больше уже ничего покупать не будем, кроме мелочей, вроде краски...

Письмо в Москву 12 июля.

... Сейчас вечер 9 июля. Мы отработали свой первый день, отработали неважно. Попробую рассказать подробнее.

Ничего вчера у меня с письмом не вышло - заснул. Сейчас уже вечер 10-го. Отработали уже два дня, и чувствую, что на диафильм меня не хватит. Так что бумаги не высылай.

Распорядок нашего дня: подъем в семь утра, завтрак в столовой, работа, обед, работа до девяти вечера, ужин и в двенадцатом часу - сон. Работа довольно тяжелая. Планирование земли в птичном корпусе перед бетонированием под горизонт. Представь любую нашу стройплощадку: кучи мусора, ямы, естественные уклоны почвы, а надо превратить ее в идеально ровную и горизонтальную плоскость. Набиваем колья с отметками уровня, срываем землю и перекидываем ее лопатами и тачками. Где завозим песок и землю, где, наоборот, вывозим из корпуса. Оказывается, эти птичники строили без предварительного выравнивания площади, и теперь вместо одного часа работы бульдозеру, приходится много дней надрываться десятку человек. И, наверное, за копейки. Обычное идиотство.

Много времени и сил уходит у нас на споры и обсуждение рацпредложений: возить ли землю и бетон вручную, или ломать стену птичника для прохода внутрь его трактора и машин, как именно возить и равнять и т.д. Все естественно: люди интеллигентные, заинтересованные, а знаний и навыков конкретной работы нет, вот и идут споры, настоящая война предложений. Пока на кардинальное решение не идем и все делаем вручную.

Почему мы плохо работали первый день? Потому что ребята (не все) напились. Начали они еще в самолете. Продолжили в Хабаровске. Тот спирт, который был взят из Москвы для «деловых переговоров», и стал основным средством выпивки. В Москве установили «сухой закон», но уже 8-го вечером, после переселения в птичники (каждому выдали кровать, постель, ботинки, робу) выпили за начало по 100 г официально. А ночью, уже неофициально, примерно половина ребят (как ни странно, именно из Славиной, преподавательской компании) продолжила выпивку, но в гораздо большем масштабе. Ночью кого-то рвало. Утром один из студентов вообще не мог встать. Жаловались, что смесь спирта и какой-то самогонки - убийственная вещь.

Те же, кто не пил - все равно не могли уснуть. И тоже утром чувствовали себя разбитыми. Я один не пил даже официальную дозу спирта. Пошли они все к черту! Но это не помогло - не спал до пяти утра...

11 июля, десятый час вечера. Уже третий день пишу одно письмо. Даже стыдно... Так вот, на следующий день мы работали более организованно, правда, по самим консервативным вариантам, на осуществление радикальных предложений (ломать стены и т.д.) нет времени. Сегодня уже закладывали первые кубы бетона (пять машин), хотя и планировку земли не закончили (оказывается, так возможно).

А до обеда Сережа велел нам по просьбе прораба забросить на чердак птичника 200 тюков со стекловатой. Зря он поддался прорабу. Гнуснейшая была работа! Наглухо застегнутые, на солнце, в страшном поту, мы поднимали эти тюки. Вокруг - облако стеклянной пыли. Она вездесуща. Стеклянными иглами мы дышим, они проникают сквозь одежду, липнут к коже, вызывая зуд. Выдерживаем не более 15 минут такой работы, а потом - перекур, сбрасываем мокрую одежду и минут 10 блаженно отдыхаем. Но потом снова приходится одевать одежду с застрявшими иглами - как будто одеваешь ежовую рубашку. Один Володя не снимал резиновый плащ, боясь соприкоснуться с ватой. Он ограничивался лишь тем, что опускал вниз рукава своего плаща, из которого частыми каплями стекали струйки пота... Мы поклялись, что больше никогда не возьмемся за эту вату, сколько бы за нее ни платили. До сих пор не можем отделаться от игл, застрявших в коже (мытье не помогает). От тела они переходят на чистую одежду, так что я перепортил много чистых вещей. Ну да ничего, со временем все иголки в теле и одежде - переломаются, перемелются...

Фу, наконец-то сделал правильное решение - ушел из комнаты, где между ребятами идет затяжной треп и нельзя писать, ушел на улицу под фонарь. Но здесь другая досада: комары. Жрут. Комаров в Хабаровске вообще уйма, даже в городе - сказывается амурская пойма... Но я начинаю торопиться, черт возьми, даже простого письма третий день написать не могу. Надо как-то к комарам приспособиться... Вот и приспособился: забрался в контору, где за перегородкой храпит сторож. Здесь светло и комарья меньше, зато много мух, но они безвреднее. Кажется, проблема вечерних писем решена: буду забираться сюда. А пока - я полон решимости закончить это письмо любым способом. О работе рассказал, кажется, все. Теперь о еде. Здесь сложности. Сережа вроде настраивал нас на посещение столовой в получасе ходьбы от птичников. Нерациональность траты трех часов в день - очевидна (а когда идет бетон, то во время уйти всем на обед просто невозможно: ведь не бросишь привезенный бетон ждать - он застынет). Стихийно этот порядок уже ломается. Сначала я, а потом и другие стали закупать еду в магазине и перекусывать на работе. А сегодня Сережа сообщил, что в управлении ему обещали выдавать на бригаду дешевую курятину и яйца. Можно договориться о молоке. Оборудуем кухню. Так что кормежка станет своей и даже дешевой. Я успокоился. А то при посещении столовой у нас был страшно расточительный порядок: деньги общие, а каждый заказывает себе, сколько хочет, от пуза. Экономия для каждого потеряла смысл... Признаюсь, что был даже горд, что первым отказался от этого, а вышло, что за мной от столовой отказались и другие...

В Хабаровске еще не был (только проезжал трамваем) и ничего не снимал. Жду первого банного дня. Ну, ничего, ведь я успел всласть покупаться в Амуре.

Письмо в Хабаровск 15 июля.

Родной мой! Такое грустное твое письмо, что я чувствовала себя виноватой - зачем не отговаривала тебя ехать, а даже поощряла. Как Артемке лагерь, так тебе чужие люди ... наказание. Давай договоримся точно, что эта поездка будет единственной, а на следующий год мы, хоть и не на весь месяц, поедем на Север. Ну их с деньгами. Я постараюсь быть очень экономной. Это будет нетрудно. Из крупных носильных вещей нам ничего не надо покупать. Тема и Галя - дети сознательные, лишнего не требуют, маленькому ничего покупать до года-полутора не нужно. Поэтому относись, я очень, очень тебя прошу, к работе, к ее производительности и ее оплате равнодушнее. Витенька, я тебя не буду заставлять делать переводы и никогда не напомню, что денег мало. Хочу, чтоб ты поскорее вернулся и занялся тем, что тебе больше по душе. Мне особенно неловко, поскольку я как раз и занимаюсь тем, что мне сейчас по душе - шью, зашиваю дырки, немного читаю, слушаю музыку, радио. А сейчас и вовсе - варю клубничное варенье...

Витя, тебе нужно постирать свою одежду. И еще очень прошу: ешь как все. При такой физической работе ты с каши быстро ослабеешь. Наверное, это мало, чтобы ты работал исправно, надо, чтоб ты не вылезал из коллектива. Мне ли тебе говорить, что коллектив может озвереть и наброситься на выпирающего из него...

Письмо в Москву 15 июля.

... Я сделал перерыв в письмах, как день отдыха. Уж ты меня прости. Сегодня понедельник, скоро полночь. Работали с 8 до 9.30 вечера. Умотался прилично. Земля и бетон.

Писем от тебя еще не получал. Может, и пришло письмо на хабаровский главпочтамт, но оторваться от работ на два-три часа, чтобы съездить туда, никак не решусь. Проситься надо. Но извернусь как-нибудь. Жду писем на Хабаровск-52. Это рядом...

Уже вторник, 10 часов вечера. Сегодня я как-то болезненно устал. Болит горло - видимо, из-за холодной воды, которую пил потным. При этом мелькала опасливая мысль - не заболеть бы, но вспомнил Алтай, как мы пили ледниковую воду Маашей потными из-под рюкзаков - и ничего страшного! А сейчас - черти что! Так что долго писать сегодня не буду, залягу пораньше спать.

Четверо наших уехали в леспромхоз - строить деревянные дома. Возможно, потом им в помощь поедут другие. Считается, что здешняя работа - малоденежная. Если заниматься только ею, то мы прогорим. Со всеми аккордами и коэффициентами пол одного птичника стоит 1400 руб., 4-х - 5600 р (так записано в договоре) - это на 13 человек. Идет вторая неделя, а мы все еще возимся в первом корпусе. Правда, много времени идет на отладку технологии, оснастки, вибраторов, опалубки и пр. Дальше будет быстрее и легче. Но и меньше нас будет...

... И еще один день прошел. Сегодня начали в 7 утра, а кончили в 10 вечера. Такого еще не было. Утреннюю смену я проработал на бетонном узле близ железной дороги. Иначе нам грозили не дать бетон. Работают там местные. Двое возят тачками песок, двое - щебень, один - цемент. И все это в хорошем темпе, с небольшими перерывами, если самосвалы еще не подошли. А чаще они стоят в очереди. Пыль, скрежет, ад. И среди этих постоянных местных рабочих возит тачки и одна женщина - ловко, быстро, насыпая 200-кг тачку с верхом. Она украинка с Львовщины, работает здесь с 1954 года. Чувствуешь? Но она уже привыкла, семья держит. Заработок - под 200 рублей, но все равно ветеранов здесь мало, люди держатся на этой каторге по два-три месяца всего лишь...

А в воскресенье с обеда у нас был объявлен банный день. Конечно же, я сразу поехал в город. Кто знает, выберусь ли еще раз. Был в краеведческом музее и прокатился на «Ракете» по Амуру вдоль города. Что такое Хабаровск?...

Д/ф «Д.В.»19. На привокзальной площади - памятник сталинского стиля - Ерофею Павловичу, в чью честь назван город.

20. Крепко, монументально стоит этот рыскливый и пройдошистый казак, некогда бесстрашно пробравшийся с сотней товарищей на богатейшую Амур-реку и присоединивший ее к владениям русского царя, начхав на давнишнее в этих местах китайское влияние.

21. За то и памятник ему поставлен от руководящих потомков.

22. Сзади памятника начинается молодой, еще чахлый, Амурский бульвар и синеет на горизонте добровольно присоединенный Амур.

23. Но Китай долго сопротивлялся этому «прогрессивному» присоединению и разорял редкие русские остроги и гнездовья.

24. Поэтому мир между двумя величайшими восточными империями был установлен по самой середине Амура. Так было долго - до середины прошлого века.

25. А вот взирает на Амур другой русский патриот - капитан Невельский, исследователь южной, правобережной части Амура и Приморья. По его следам пошли другие «исследователи в русской военной форме» и дело закончилось тем, что губернатор Муравьев-Амурский 100 лет назад перевел из китайского в русское подданство и правобережье Амура, начиная с Уссури и Хабаровска, тем самым присоединив к России еще полтора миллиона квадратных километров.

26. Эти-то полтора миллиона и собирается отнять у нас Мао Цзе-дун. На этой спорной для китайцев земле стоит и строит современные здания Хабаровск, который правильнее было бы назвать Невельским или, еще лучше, Муравьевском, если уж так необходимо помнить имена присоединителей.

27. Хабаровск - молодой город. При китайцах здесь не было ничего, при Муравьеве - военный пост при слиянии пограничных Уссури и Амура. А в главный город края Хабаровск стал превращаться лишь в конце века с постройкой Великой Транссибирской железной дороги и моста через Амур.

28. Этот мост родил город.

29. Большой получился город, раскидистый. На десятки километров вдоль Амура и чуть меньше в сторону от него, по сопкам и распадкам.

30. Вытянутые к берегу сопки позволили создать сетку разноуровневых (по вершинам или впадинам сопок) поперечных прямых и продольных синусоидальных улиц, по которым вверх-вниз тарахтят трамваи и носятся машины.

31. Не видно ни одной церкви. Наверное, мало их было. Любителям старинной архитектуры делать здесь нечего.

32. Только на главной улице - проспекте Маркса - в густой зелени сохранились дореволюционные здания изломанных контуров. Старая, но симпатичная и самая популярная улица.

33. Начинается она официальным городским центром - площадью Ленина с крайкомом, филиалом ВПШ и парадными трибунами для краевых вождей,

34. а кончается на берегу Амура Комсомольской площадью - старым центром города с бывшим магистратом и парком. На площади - памятник партизанам, погибшим в 1922 году под Волочаевкой.

35. Битва под Волочаевкой решила судьбу не только города, но и всей независимой Дальневосточной республики. Помните закон, установленный Ключевским: «Пока в центральной России царит смута, на ее окраинах пышно распускается диковинная пена самостоятельных государств, но как только центр успокаивается, он втягивает в свои темные спокойные глубины всю эту пену, не оставляя ничего».

36-37. В стороне от площади - краеведческий музей, а в нем слабые, очень слабые запахи бывшей китайской (вернее, чжурчженьской, или маньчжурской) культуры...

38. Странным диссонансом звучат они современному Хабаровску.

39. С набережной парка виден хорошо невысокий Хехцирский горный массив. За ним - уже Китай, который постоянно напоминает о себе радиопередачами к «русским братьям, временно проживающим в Приморье».

40. Но почему же временно? Ведь русские живут здесь уже сотню лет. Русские, которые называют себя чаще дальневосточниками, и не мыслят себе иной родины...

41. Беззаботный воскресный хабаровский пляж.

42. Плещутся дети в мутных амурских быстринах.

43. Редко люди с тревогой смотрят на Хехцир, привыкли к близости великого соседа. И только снующие катера Амурской военной флотилии порой наполняют их души тревогой.

44. Площадь у речного вокзала. Милиция охраняет от случайных контактов японских туристов в ожидании развлекательной прогулки по Амуру.

45. Вместе с японцами крутятся прикомандированные русские девушки и парни. Ну что ж! Молодежные запланированные контакты - тоже немаловажный фактор сближения с великой экономической державой Восходящего Солнца. Здесь, в 30 км от китайской границы, особенно волнует вопрос: «Кому она будет сочувствовать, нам, или тем?»

46. И вот «Ракета» в море, нет - в Амуре. Отходит назад Хабаровск,

47. разворачивается необъятная ширь.

48. Амур, Хуанхе, Янцзы - три желто-коричневые от ила великих широтных реки, сбрасывающих свои воды с Азиатского материка в Тихий океан. По климату и природе они близки, и по одной реке можно судить о двух остальных.

49. Грандиозен Амур, непредставим. Это не река, а особый мир, ведь за далеким берегом тянутся чересполосицей бесчисленные старицы, озера, рукава Амура.

50. И лишь встречающиеся изредка теплоходы нарушают амурову безлюдность, тревожа душу великими возможностями для свободной человеческой деятельности...

Письмо в Москву 19 июля.

...Сегодня мы закончили основные бетонные работы в первом птичнике, осталась доводка. В эти дни я грузил бетоном тачки, укладывал его в пол и вибрировал. Сегодня все ушли с работы с хорошим чувством: хоть и устали, но выполнили, что намечали себе с утра. Даже споры и неудовольствия отошли на задний план...

Мечтаю получить от тебя письмо. Как только начнешь писать на Хабаровск-52, я смогу получать их регулярно. Жить будет интереснее. Хотя признаюсь - прошедшие две недели я просто не заметил, настолько они насыщены отупляющим тяжелым трудом. Наверное, так будет и дальше. Ты знаешь: бетон на лопате - тяжелая вещь. Я с ним устаю, потому что стараюсь нагрузить тачку быстрее. И не только потому, что легче работать со свежим, не застывшим бетоном (принцип: хочешь работать легче - работай быстрее, т.е. тяжелее). И не только потому, что хочу заслужить похвалу от ребят (это, конечно, существеннее). Но подспудно присутствует и злая мысль: заставить ребят работать быстрее, чтобы больше успеть сделать и больше заработать. Для чего же сюда ехали?

Но денег много мы не получим. Это ясно, хотя надежд ребята не потеряли. Когда будут сделаны договорные 4 птичника, нам обещают дать более денежную работу. А потому - быстрее, быстрее, чтобы освободить время. Время - деньги! Быстрей! Но не всем из ребят такая спешка нравится. Например, Славе и другим «преподавателям». И это меня злит. Злит и других. Именно с этим связано большинство трений в бригаде. Но уверен, все утрясется, а в Москве будет восприниматься со смехом, как обычно бывает после трудных походов. Тем более, что стараются, в общем, все. Но это будет в Москве. А я пока поддерживаю любые требования Сережи и его зама Саши к увеличению скорости работы.

Письмо в Хабаровск 21 июля.

Здравствую, Витя! Нельзя так долго не писать. Ночи мои проходят в каком-то кошмаре. Я часто вскакиваю от сильного звонка в дверь. Все мне кажется, что это от тебя телеграмма с бедой. Ты, наверное, сильно устаешь и тебе некогда писать. Но все же на одну страничку должно быть у тебя время. Мне совершенно необходимо знать, что ты жив, что ни камень не свалился на голову, ни бетон не засыпал, ни топор не упал. Будь у меня обязательные заботы, они б, наверное, отвлекли от таких мыслей. А я сейчас ими просто болею. Кончилось мое безоблачное состояние уже три дня назад, как только не пришло от тебя письмо. И я сейчас слабая и больная, и часто плачу...

...Пришла «Литературка со статьей Радова», в которой на вопрос: «Покупать тарную дощечку у спекулянта или сгноить фрукты?», он отвечает: «Ссыпать их в свинные кормушки!» И так далее. Да, противно видеть мелкие и крупные спекуляции. Гораздо было бы приятнее купить по твердой цене и тогда, когда тебе нужно, и то, что нужно. Но пока нет «твердости», спекуляции неизбежны. Не пользоваться ими, проявлять чистоплюйство - значит, губить яблоки и заложенный в них труд. Но, если позволить спекулянтам все разворовывать, это тоже не приведет к повышению благосостояния. Значит, их надо останавливать??... Или убыток от них мизерный по сравнению с убытком от плохого хозяйствования? Наверное, последнее правильнее.

Эту «Литературку» я для тебя отложила. Но ты должен писать мне.

Письмо в Москву 21 июля.

... 9 часов вечера воскресенья. Но банного дня не было, потому что к понедельнику надо было готовить новый птичник к приему бетона, и мы не успевали. Сейчас все ребята ушли к «трубе» - за 1 км отсюда, в трассе теплоцентрали они открывают вентиль и моются почти горячей водой. Я же мылся вхолодную здесь. Хочу лежать в одиночестве, без трепа, читать или писать тебе письмо... Вчера получил твое письмо на Хабаровск-52. Слава богу! Спасибо. Пиши, не ленись. Мне все интересно... Опять шум, пришли ребята, зовут на ужин...

Вот и новый вечер, 22 июля. Меняем постельное белье, хоть и банного дня не было. Писать трудно, контора закрыта. Попробую все же уйти на улицу, вымазавшись «Дэтой». Комарье здесь все же жуткое, жить по вечерам не дает. И говорят, они не кончаются здесь вплоть до осенних холодов. Под простынями спать невозможно - прокусывают насквозь. Спасает только толстое одеяло (но оно жаркое) или марлевый полог. Все эти дни стоит жара и духота. Сегодня, например, было 33о в тени. При работе пот с нас льет ручьями, так что при перекурах я сперва выжимаю трусы и лишь потом сажусь отдыхать. Обязательной принадлежностью нашей работы теперь стало ведро с чаем или питьевой, подкисленной водой. Пью непрерывно, хотя и знаю, что нельзя, что бронхит и кашель не прошли. Правда, чувствую в целом себя хорошо.

Работа тоже идет нормально. Сегодня уложили немного бетона (семь машин вместо 10-12), но зато закончили подготовку второго птичника под большой бетон. Нам повезло еще тем, что в субботу здесь работало около полусотни абитуриентов на комсомольском субботнике, мы ими только руководили и управляли. Этот бесплатный комсомольский труд пошел напрямую в копилку нашего шабашного труда (если прораб не обманет и не вычтет с нас эти работы).

Ребята в леспромхозе уже приступили к постройке двух домов за 5 тысяч рублей и просят еще двоих себе в помощь (на собрании решили, что пошлем позже). С нашими деньгами общий заработок бригады получается под 11 тысяч рублей «грязных» (с налогами и авансами), т.е. около 800 рублей на нос. Это тот минимум, на который я рассчитывал в Москве. Сейчас он уже оказывается почти максимумом возможного. Ну да увидим...

Ну, нет сил от комарья, снова иду в комнату. Там под толстым одеялом хоть и жарко, но есть спасение от их укусов. Да и темно стало. Звезды появились. И огни самолетов, идущих на посадку на ближнем аэродроме. Они все гудят, гудят...

Вчера я не успел докончить письмо, потому что ребята (Женя и Эдик) шили мне после ужина марлевый полог на кровать. Шили до полуночи, по разработанному ими рецепту: «Будешь спать, как человек». Действительно, комаров ночью я почти не чувствовал (правда, на всякий случай, еще и Дэтой мазался), но стало еще более душно. Ребятам я был очень благодарен, и даже стыдно было за то, что постоянно поддерживал Сережу в его упреках к ним за нарушение «сухого закона» (по вечерам они все же тайком выпивают) и за недостаточное старание. В последнем Сережа и Саша-зам не совсем правы: ребята стараются, но, возможно, если бы не пили и больше были бы настроены на выколачивание денег, то работа у них шла бы быстрее. Как бы то ни было, но про себя я думаю, что такие упреки (неважно, справедливы они или нет) обычно идут на пользу делу, вырабатывают злость к работе, рабочее остервенение, что позволит нам добиться большей степени самоэксплуатации («освенцимости», как выражается Женя), и, значит, больших денег. Поэтому я и поддерживаю Сережу. Однако вот вчера от нормальной человеческой помощи Жени и Эдика мне стало стыдно...

Письмо в Хабаровск 22 июля.

... Сегодня утром я послала тебе письмо. Жаловалась там много. А мне б не жаловаться, а тебе посочувствовать. Вот я и села писать снова. Осталось мне 16 дней до конца декрета...

Письмо в Хабаровск 23 июля.

Здравствую, родной мой. Ну как же можно тебе не ответить, хотя утром уже отослала письмо...

Письмо в Москву 25 июля.

... Вчера был на почте, но писем от тебя нет. Не знаю, к хорошему это или к плохому...

У нас ничего нового - жара, духота, бетон, земля, колотьба, опалубки. Прораб установил душ около нашего жилья. Правда, только холодная вода. Очень приятно после работы охладиться, отмыться, но и опасно. У нас уже несколько ребят вслед за мной закашляли (я перестал).

Здешнюю жару можно сравнить с украинской, но она много гуще. Можно сравнить с ташкентской: там жара даже больше, но зато есть прохладные ночи, которые здесь напрочь отсутствуют. Когда после ужина мы ходим на соседнюю водокачную станцию за питьевой водой на завтра, то прямо упиваемся там прохладой у резервуаров воды (20о) - становимся нормальными людьми. Но счастье быстротечно: приходит момент выхода наружу, как будто в душную баню, в парилку. Слово «парилка» у нас бытует и точно отражает суть этого климата. Пот катит градом сам по себе. Особенно, когда работаешь. И как только китайцы живут еще южнее и душнее?

Мы кончаем второй птичник. Но к субботе, наверное, не кончим, потому что бетон дают нам с перебоями. Вчера на бетонном узле давали зарплату. Результат: сегодня нам дали пять машин вместо 12-ти. Завтра, говорят, будет еще хуже...

В бригаде у нас обостряются разногласия. Сережа и его зам. Саша (аспирант, хороший конструктор и плотник, сильный, ловкий и самоуверенный парень, работает как зверь) недовольны остальными из-за малой их производительности , т.е. «преподавателями», главным образом. На одном из очередных вечерних разговоров Саша Григорьич, «комиссар», так и сформулировал: «К сожалению, у нас выявился четкий раскол бригады на две группы: Сережа и его зам. Саша с одной стороны, остальные - с другой. И только Витя Сокирко и Гена умудряются ладить со всеми...» Упреки Сережи и Саши весьма обидны, но ведь положение наше, действительно, тревожное, и чтобы его исправить, надо и вправду выкладываться. Поэтому я, в общем, соглашаюсь с руководством, но стараюсь смягчать запальчивость Сережи и Саши-зама. Наверное, они слишком молоды, чтобы руководить такими взрослыми (старше их) людьми. Как могу, я стараюсь направить критику на деловую почву: «Мы приехали сюда по общему согласию за деньгами и поэтому обязаны сделать все, чтобы достигнуть цели. Кто от этого уклоняется - тот нарушает общий уговор, и подводит». Но у Сережи получается по-другому: «В Москве вы обещали не пить. Кто выпьет впредь без разрешения, не получит оплаты проезда в Хабаровск...» или еще хуже, когда принципиальный разговор сводится к мелочным придиркам к конкретным людям - и не за упущения в работе, а, скажем, за примирительные фразы (например, к Славе). Такая линия невольно вызывает возражения. Поэтому мое личное положение достаточно сложно. Тем более что на работе часто и самому хочется побольше отдохнуть и посидеть с ребятами. Но если такому настрою поддаваться и размагничиваться, то мы прогорим, просто прогорим.

Поэтому я и поддерживаю Сережу и Сашу. Наверное, в сходном положении находится и Гена. Однако Сережа уверенно оперирует своим авторитетом бригадира и поддержкой четверых ребят, уехавших в леспромхоз. Это, конечно, сильный довод. Ведь четверка плотников наверняка заработает много больше нас. Как же мы будем делить деньги поровну, если будем знать, что не выбрали здесь всех возможных денег? Что не от нас, а лишь от обстоятельств зависела меньшая сумма заработка?

Кстати, разногласия у нас идут и по поводу просьбы четверки: нужно ли посылать им на помощь людей, и когда? Я считаю - обязательно надо посылать: мы договор здесь выполним обязательно, а в леспромхозе ребята могут его не выполнить и не получить аккордные 40% премии. Но решение пока не принимается: с одной стороны, резину тянет сам Сережа, потому что требуют плотника, т.е. Сашу-зама, чего он не хочет, чтобы не остаться в одиночестве, а с другой стороны, и «преподаватели» не спешат, потому что с отъездом двоих на бетоне работать станет еще тяжелее...

Сереже наедине я усиленно советую не лезть к «преподавателям» с конкретными приказами, пусть это делает их комиссар, Саша Григорьич. Кстати, тоже очень работоспособный и старательный парень. Но иногда болеет. У меня создается впечатление, что от перенапряжения. Он как будто чувствует ответственность за свою компанию и старается личным трудом перекрыть все возможные недочеты. И против выпивок возражает... Но участвует в них сам - сложное это дело, руководить взрослыми людьми! Но, не в пример Сереже, Саша Григорьич с таким руководством вполне справляется. И с прорабом он находит общий язык. И я уверен, что хотя большой нужды в деньгах он лично не имеет, но будет стараться в работе до конца, просто чтобы выполнить взятые в Москве обязательства...

Письмо в Хабаровск 27 июля.

... Сегодня уже три недели, как ты уехал. Мои дни не проскакивают так стремительно, как у тебя, но все же идут, приближаясь к ожидаемому дню. Вчера я была у врача. Пожаловалась на боли живота, она сказала, что пора, и что головка уже низко. Но сколько это еще продлится?...

Письмо в Москву 29 июля.

... Получил от тебя письмо. То самое, где ты пишешь, что нет моих писем, и что снятся кошмары. Аж захлестнуло от жалости. Не выдумывай ничего плохого! Я здоров, живу нормально, вот только времени нет свободного. Еле-еле успеваю писать письма. Ребята надо мной смеются - я слишком много времени провожу за перепиской.

Сегодня вечер воскресенья. Мы работали весь день, равняли землю в третьем птичнике, но не успели подготовить его к бетону, так что завтра придется изворачиваться (машины возят бетон только с понедельника до пятницы). Ну да ладно об этом. Хотя все наши дела, и особенно взаимоотношения в бригаде - вещь достаточно сложная, но у меня нет сил и времени, чтобы хорошо их обдумать и описать тебе.

Главное, что напряженными стали мои отношения со Славой. Удивительно, правда? Но как мне не злиться на него, когда он рассуждает о том, что торопиться нам нельзя, что, прежде всего, надо делать качественно работу, что вообще-то деньги - это хорошо, но главное - это укрепить здоровье, отдохнуть и побыть в компании хороших людей. Ну, как мне к этому относиться, когда судьба всей шабашки совершенно не известна и что положительный результат возможен лишь при самых максимальных усилиях? Да, он и в Москве говорил что-то в этом роде, но я не очень обращал на это внимание, потому что не мог и предположить, что такая «благородная» психология может стать влиятельной в бригаде шабашников. Но оказалось, что ее придерживается почти вся компания «преподавателей». Силач Костя главной своей целью объявляет «спустить животик», Женя - «не надрываться», Саша Григорьич - укрепить добрые отношения с друзьями (и лишь сознание долга заставляет его требовать работу и с себя, и со своих друзей). И только Эдик, который постоянно пьет, и у которого несколько месяцев назад появился второй ребенок, приехал за деньгами и заявляет, что главное, о чем болит его голова - это как сделать все четыре птичника. По профессии Эдик - механик счетных машин, мастер «золотые руки» и ему по натуре невозможно делать работу в спешке и халтурно. В работе он медлителен. А поскольку быть в подпитии есть нормальное его состояние, то именно Эдик является одним из главных объектов критики Сережи и Саши-зама. На мой взгляд - незаслуженно.

И вообще их форма критики мне все меньше нравится. Какая-то она пристрастная, не в пользу делу. Вот сейчас она начинает оборачиваться против Славы. И как мне кажется, не из-за недостатков его работы, а из-за того, что Слава примкнул к компании Саши Григорьича безоговорочно, а раньше был очень близок к Сереже. И меня Сережа и его Саша-зам пытались убедить в том, что «Слава предал тебя». Представляешь, какая логика: если человек думает не так, как ты, то он тебя предал. Дичь какая-то. И говорят так убежденно, что возражать бесполезно. Прямо политиканство какое-то мелкое. Еще хуже, что я невольно в нем участвую. Меня, например, весьма резануло, когда мои возражения против позиции Славы, Сереже и Саше-заму в доверительном разговоре, были использованы при общем разговоре для резких нападок на Славу. После этого случая я стал гораздо осмотрительнее в разговорах с Сережей. Неизвестно, во что он обернет твои слова...А сейчас опишу наш первый полный выходной день...

Письмо в Москву 1 августа.

... Отправил вчера тебе письмо, а сегодня сажусь за новое. Но ты не беспокойся за мое время: я пишу тебе просто так, без каких-либо стараний, лежа на койке, что придет в голову. Только изредка мажусь Дэтой от гудящего комарья.

Работа идет нормально. Мы ковыряемся в основном уже на третьем птичнике. Есть надежда, что до субботы его кончим и перейдем на четвертый. Хотя он очень сложный (перепад уровня земли в нем больше метра на сто метров длины), но все равно за две последующие недели его можно кончить. Тогда останется доводка и время для дорогих работ и помощи ребятам в Катэне.

Я уже вполне втянулся в хабаровский уклад, стараюсь много работать (это как-то и на других действует, и ломает настрой на отдых). Этому настрою я пытаюсь противостоять, но не зло. Поэтому отношения с коллективом у меня не злые. Тем более, что основные сведения о моем прошлом знают (даже расспрашивали) и как-то подчеркивали интерес и уважение.

Прочел ребятам твой пересказ статьи Радова в «Литературке», его фразу о том, что лучше скормить яблоки свиньям, чем воспользоваться тарой спекулянта. И сразу же разгорелся спор, поскольку я громогласно провозгласил, что спекулянты (торговцы, купцы) - очень полезные для общества люди, заслуживают поощрения, а не преследования. Сначала я встретил сплошное негодование, которого не ожидал в среде шабашников, т.е. людей, которые сами в какой-то мере нарушают традиции планового распределения трудовой силы (спекулируют своей рабочей силой). Сережа сразу и бескомпромиссно сказал: «Никогда и ни за что с тобой не соглашусь!» и как-то ненавидяще замкнулся в себе, не желая слышать возражения (меня это поразило). Но главным моим оппонентом стал Эдик, ругавший спекулянтов паразитами. Основной его обвинительный довод: спекулянтам надо платить дороже, чем в магазине, значит, они наживаются на нас и паразитируют. Все мои объяснения действия механизма спроса и предложения на него не действовали, были безрезультатны. Зато были восприняты другими. Во всяком случае, Костя, Гена, Саши Григорьич сами подбрасывали мне примеры в оправдание и объяснение логики рынка: предложение товара по твердым ценам хорошо, но невозможно; лучше предложение спекулянта, чем полное отсутствие нужного товара (например, лекарства для больного ребенка)...

...Сейчас обед, 1 августа, я уезжаю на велосипеде на почту, поэтому срочно закругляю письмо. Прости за спешку...

Лиль, я сижу сейчас на почте. Обалделый от Таниной телеграммы:

«Витенька поздравляю близнецами мальчик 51 см 3350 девочка 50 см 3100 все здоровы целую Таня»

Я не могу не улыбаться от ее слов: «Все здоровы, все здоровы, все здоровы!» Какая ты молодец! И мальчик, и девочка...

Письмо Тани в Хабаровск 1 августа

Витенька, здравствуй! Я хожу по роддому таким гоголем, будто это я родила двойню, всем даю объяснения, рассказываю, какие великолепные дети.

Все идет хорошо, своим чередом. Лиля уже ходит, кормит, лицо такое спокойное, счастливое, просветленное. Насчет вещей, устройства, переезда домой ты не беспокойся. Все будет сделано в лучшем виде. Можешь спокойно обеспечивать кур жилплощадью. И кормить своею кровью комаров...

Записка Лили: «Родной мой! Шоковое состояние уже прошло? Ты уже отходишь и можешь представить себе, как мы вшестером будем жить дальше. А может, даже начинаешь радоваться? Или я хочу невозможного? - Когда ты на них хоть разочек посмотришь, ты начнешь радоваться. Парень суровый и строгий, а у девчушки такие пухленькие щечки, в которые все время хочется пихать палец... Очень хорошо, что двое. Проживем как-нибудь. Это подарок судьбы - двойняшки...

Из записки Лены: «Лиличка, а представляешь, как обрадуются наши друзья-профессора и будут рассказывать своим студентам: В Союзе так растет благосостояние трудящихся, что семья простых инженеров может позволить себе купить 4-х комнатную квартиру с видом на реку и сразу двоих детей.

Письмо в Москву 4 августа

...Как я жду твоего письма! Но его нет, да и не может пока быть. Ведь от 30 июля ты должна еще отойти, опомниться, чтобы вспомнить обо мне и написать письмо... Кто тебе носит передачи? Какой я здесь бессильный, ничем не могу поучаствовать, прямо места не нахожу...

...Кстати, по твоей вине у нас со Славой было веселье. Его Люда прислала письмо, где пишет, что 29 июля была у тебя и читала мои письма (надеюсь, что не все в них). А теперь упрекает Славу, что он не пишет подробно о наших тяжестях. Получилось, что я тебе жаловался, а Слава - молодец, бережет нервы жены. Ну и ладно. Я уверен, что моя откровенность тебе не вредила. Ведь на деле здесь совсем не плохо. Очень сытная и вкусная еда и тяжелая, но здоровая, в общем, работа. Духoта сейчас спала и стали чаще идти дожди. Но, говорят, из-за этого могут быть перебои с подачей бетона (дороги плохие). В эту неделю нам давали мало бетона, поэтому не закончили третий птичник. Зато планируем землю в четвертом. Дело идет не так быстро, как хотелось бы, но идет. Сережа с общего согласия взял еще один подряд на бетонирование пятого птичника. За это ему обещали оплатить авиабилеты в Хабаровск и в Москву. Хорошо.

Вообще начальство стройки относится к нам все лучше (хотя прораб и недоволен, что четверо ребят исчезли из бригады). Я не расспрашиваю, но по некоторым разговорам понял, что ребята хотят заинтересовать прораба в нашем заработке (долей, что ли), так что есть надежда, что он сделает все возможное, чтобы выписать нам максимально возможный объем работ - и основных, и дополнительных, которых тоже хватает. А недавно прораб получил новую квартиру и двое наших весь день помогали ему таскать вещи. Ко всему этому я отношусь с полным одобрением, потому что знаю: работа и заработок в наших условиях вещи связанные, но далеко не однозначно. И может, участие двух ребят в новоселье прораба скажется на нашем общем заработке гораздо существеннее, чем бетонирование пятого птичника.

А теперь - главная новость! На вчерашнем бригадном собрании решили послать в помощь четверым ребятам в Катэне - пятого. Отправляют меня! Я этого очень хотел: посмотреть тайгу и горы, строить деревянные дома, а главное - сделать все, чтобы ребята вытянули эти дома и с ними - 5 тысяч. Мне кажется, что это можно будет сделать, если только сильно хотеть. А у меня, кажется, наибольшая жажда денег и соответствующий энтузиазм в работе. Наверное, поэтому и посылают... Как видишь, у ребят сложилось обо мне неплохое мнение. Но может и из-за двойняшек. Они все очень радовались за меня и поздравляли с твоей удачей!

Так вот, с понедельника-вторника я буду работать на новом месте и письма мне писать надо на поселок Катэн...

Письмо в Хабаровск 7 августа.

... Мы уже дома, живем вчетвером с Артемкой. Сегодня 7 августа и до твоего приезда осталось три недели. Вчера Артемка радостно отмечал первую неделю малышей...

Пока я убеждала тебя в письме, что у меня все в полном порядке, температура поднялась до 38,8о, загорелась правая грудь, и я в страхе погнала Артемку в поликлинику. Но ты знаешь, как ему трудно делать взрослые и непривычные дела, тем более, что врачей принято вызывать утром, а вечером, я думала, никто не захочет пойти. Поэтому я наказывала, чтобы он просил, пусть обязательно придут, учтут мое положение... Он вернулся, сказал, что придут. - «Когда?» - Молчит. У меня почти полная уверенность, что они просто отговорились от десятилетнего мальчишки и пенициллин мне никто не введет. И я реву, что у меня такой маленький помощник и ничего сделать не может. Он слышит и тоже ревет в своей комнате, а потом убегает опять и возвращается с ответом, что через час придут, и сам успокоен, и я успокаиваюсь и благодарю его. Но при этом он говорит, что он плохой сын, а я - что он просто несмелый мальчик. А вообще-то он очень старается. Вчера даже пеленки полоскал. Я обещала ему помочь выжать, но, видно, к этому времени поднялась температура и мне было тяжело вставать, и он сам отжал. Правда, силенок у него маловато. Ничего, подсушили на газу...

Письмо в Москву 7 августа

... Я работаю в Катэне и ничего о тебе не знаю. Наверное, письмо от тебя лежит в Хабаровске, и только через несколько дней Слава перешлет его сюда...

Что такое Катэн? - Поселок в 400 человек, уже 40 лет считается отделением Хорского леспромхоза. Стоит на быстрой, каменистой и очень чистой (родниковой) реке Катэн, которая впадает в большую реку Хор, Хор впадает в Уссури, а та - в Амур. По Катэне ведут молевой сплав, в основном, громадных кедров, которых привозят сюда с натужным рычанием громадные японские лесовозы...

Поселок - весь в котловине между невысокими, но крутыми лесистыми сопками. Выглядят они - как предгорья. Сходство с Домбайской поляной отмечают и ребята. Это сходство особенно поражает по утрам, когда утренний туман поднимается и облака ползут по сопкам, как в высоких горах. Только снежных вершин не хватает. Правда, вид грязного поселка с курами, свиньями, немытыми ребятишками и повсеместным матом (говорят, даже от школьниц) разрушает впечатление райского курортного места. Комаров мало. Воздух чистый, душистые запахи каких-то трав...

... Сейчас послеобедье среды. Начался надоедливый, но упорный дождь. Работать под ним трудно, долго не выдержишь, поэтому мы пошли домой на пережидание и досыпание...

... Что уже сделано? - фундамент и срубы до окон у обоих четырехквартирных домов. Кладем сруб дальше: подбираем брус, запиливаем его концы бензопилой, прокладываем паклю, устанавливаем, засверливаем и укрепляем нагилями (деревянными стержнями). И так брус за брусом. Работа, конечно, прекрасная: плотницкая, на свежем воздухе, результативная и не столь тяжелая, как на птичниках, хотя и кропотливая. Если так пойдет дальше, то я, наверное, начну толстеть. Просто стыдно перед хабаровскими, что сбежал от бетона. Но ведь мы, в самом деле, считали, что здесь запарка с работой и надо помогать, что здесь тяжелее и ответственней. Поэтому я был просто ошарашен, когда при первой же встрече катэновцы мне сказали, что и сами вполне управились бы со строительством двух домов, а двух в помощь просили для того, чтобы взяться за постройку третьего. «Но ведь вы сами писали иное?» - «Да, конечно, ну да ничего, твоя помощь здесь будет нужна... Уезжать тебе обратно нет смысла».

Что это? Или, действительно, описка в их письмах-требованиях, или набивание себе цены (вот мы просили у вас помощи, вы не помогли, нам пришлось работать сверх всякой меры, чтобы вытянуть договор и аккорд)? А еще, более вероятно, что ими неосознанно был принят курс на разделение: нам не помогали, мы сами справились и сами разделим заработанные деньги. А о том, что снять двоих с бетона трудно, они и сами знали... Но это только мои догадки, хотя о возможности отделения сами мне говорили. Конечно, мой приезд путает им карты: человеку, проработавшему большую часть сезона на бетоне, отделяться нет резона. И все же мне кажутся эти объяснения дикими. Ведь осталась уйма работы. Ребята здесь проработали три недели, только три осталось. За полсрока на каждом доме сделаны только фундаменты и полсруба, а нужно еще: окончить сруб, настелить потолок, засыпать его опилками, поставить стропила, накрыть крышу шифером, сделать фронтоны, отливы, коньки. Внизу нужно копать и бетонировать погреба и фундаменты под печи, ставить лаги под полы и настилать их. К каждому крыльцу надо ставить две террасы с обшивкой, крышей, полами и крыльцом. Потом две летние кухни в виде небольших домиков с острыми крышами. Потом туалет на две кабины, мостовые и заборы... И при такой программе вести речь о третьем доме? - решительно не понимаю. Дай бог впятером с этими домами справиться.

В Москве я буду, наверное, только 30 августа, потому что у Сережи 29 августа - свадьба, и, наверное, до этого срока все будут работать. Правда, «преподаватели» рассчитывали улететь раньше. Мне тоже хотелось бы уехать раньше... Но нет серьезного повода. Может, ты его создашь? Только напиши...

Письмо в Катэн 9 августа

... Хочется поделиться с тобой, как нам хорошо. Им пока хватает молока, и они в основном спят...

Из твоего Катэна, наверное, долго письма будут идти. Я сейчас представляю, как ты приедешь, войдешь счастливый, обнимешь меня и Темку, а потом пойдешь смотреть малышей. Им к этому времени будет уже 4 недели, а пока им 11 дней и они в 365 раз младше Артемки. Не забудь про его день рождения...

Письмо в Москву 10 августа

... Вечер 9-го. После купания в холодном Катэне приятно залечь за письмо. Ребята рядом с моей койкой играют в преферанс, но это почти не мешает (в отличие от вечерних разговоров на общие темы в хабаровских птичниках).

Работа идет нормально. Занимаемся первым домом, сруб кончили и бьем потолки. Но времени осталось мало, ой, как мало. Только самоуверенность парней меня останавливает от понукания. Ведь я - не специалист, и таких домов не строил, как они. Поэтому приходится держать себя очень скромно. «Понукание же примером», т.е. усиленной личной работой, здесь абсолютно неэффективно: работаем парами. Работы совершенно разные, несравнимые, требуют много времени на обдумывание. А в паре с Бобом я, естественно, играю роль подсобника и не могу задавать темп... Но хватит о Катэне. Лучше поговорим о тебе и маленьких...

... Я не окончил вчера, потому что выключили свет. Сегодня суббота и ребята еще не пришли из бани. Мне же в парилке долго делать нечего. Надеялся эти свободные полдня походить по лесу с фотоаппаратом, но продолжает лить гнусный осенний дождь. Непрерывно...

Напиши, заменяет ли меня Темка? Старается ли он? Ведь старший брат! Шутка ли, какая ответственность. Передай, что вспоминаю его часто...

Ну вот, пришли ребята. Теперь писать сложнее. Юра все время пробует свой голос - у него сильнейший бас, кажется. Стены нашей комнаты дрожат. Честное слово. Учится он в строительном институте, но, чувствую, с голосом связывает большие надежды. Только не желает говорить об этом раньше времени. В Хабаровске он почти не пел, а здесь его знает и слышит весь Катэн. Идем ли мы с работы, или даже сидим на доме - знаменитые арии следуют одна за другой. И только лучший друг его - Боб - выглядит равнодушным. Когда я призываю Боба восхититься вместе со мной Юриным пением, он отвечает: «Если бы этот паразит не прекращал при этом топором действовать, тогда бы, может, и стоило...».

Ну вот, кончаю, зовут готовить ужин, отказываться от водки будет трудно, но я пока держусь...

Письмо в Катэн 11 августа.

... Отправила утром тебе письмо, но не могу не писать снова, такое произошло событие!

Звонок. Я открываю дверь. «Здравствуйте, Вы - Лидия Николаевна? Я от Виктора Владимировича». - Здравствуйте, проходите, пожалуйста». - «Скажите, нужно ли Вам что, коляска или еще что?» - «Коляску я думаю купить в комиссионном, а пока укладываю ребятишек на балконе по очереди в старой коляске. Да есть у нас все...» - «Ну, тогда держите деньгами» - и протягивает мне 100 рублей. И такое облегчение на его лице, что не надо никуда больше идти. Я принимаю, благодарю, думая, что это часть твоей зарплаты. А он так стремится уйти, что отвергает все мои приглашения: «Посидите, расскажите» - «Нет, спешу» - «Чаю?» - «Нет», - детишек посмотрите». - Тоже «Нет», но тут же спохватывается, что это неприлично, идет их смотреть, говорит, что его жена тоже сделала дубль и поначалу было тяжело. Потом быстро уходит. И только перед его уходом я понимаю, что эти деньги были - подарок от твоей бригады, но не успеваю как следует поблагодарить. Пожалуйста, Витенька, сделай это за меня. Подумать только, такой большой подарок, и еще прислали человека обо мне позаботиться. Найди подходящую форму благодарности. Обязательно...

Письмо в Москву 14 августа

...Наконец-то над Катэном проглянуло солнце, и почтовый вертолет доставил твое письмо от 7-го числа... Рассказ о том, как Тема дважды бегал в больницу, чуть ли не слезы у меня выжал. Все же он молодец! Передай ему, что я очень рад, что он преодолел себя, пошел второй раз в больницу и добился, чтобы врач пришла быстро...

... У меня все нормально. Пока. Последние дни шла непогода - постоянный моросящий дождь. Но ничего не поделаешь - выжидать нельзя. Работали под дождем - мокрыми и холодными. Первый дом подвели под крышу, сделали каркасы веранд и кухонь. Осталось их обшивать, стелить полы, шифер, цементировать погреба, заборы, тротуары, отмостку. Много еще дел, но нет строганой доски, шифера, половой доски. Ждать надо, когда привезут.

Сейчас работаем на втором доме. Сруб уже доложили почти под верх окон. Таскать под дождем скользкие бревна достаточно неприятно. И все время боишься сорваться. Высота приличная, а брус - узкий и мокрый. Я особенно мандражирую, потому что моей специализацией стало засверливание уложенных брусьев друг с другом. Делается это просто: взбираешься с тяжелой дрелью на свободно лежащий на срубе брус и сверху начинаешь его протыкать сверлом. Иногда сверло не идет, останавливается, тогда приходится его раскачивать, ложиться на дрель всем телом и по всякому изголяться. Когда же сверло пройдет толщину свободного бруса, то перед тем, как врезаться в нижний, уже закрепленный в стене брус, оно трясется как в лихорадке. Тут необходимо хладнокровие и только сильнее нажимать, чтобы быстрее пройти опасную зону. Неприятно еще выводить сверло из просверленного отверстия назад. Тянешь, как морковку за хвост, изо всех сил, и в то же время боишься, как бы самому не упасть, когда сверло выдернется. Но я откровенно осторожничаю и не боюсь в этом признаваться, потому что давно уже усвоил: только тогда ничего с тобой не произойдет, если ты заранее боишься. А дело - делай!

Чувствую себя - очень хорошо, вполне акклиматизированным. Только по ночам иногда болят кисти рук (еще в Хабаровске потянул на бетоне). Они у меня всегда были слабыми. Но днем - все нормально. Уверен, что до конца срока вытяну здоровым, только не уверен, что приеду рано...

Письмо в Катэн 15 августа

... Вчера пришло наконец-то от тебя письмо, такое спокойное и обстоятельное. Действительно, повезло, что удалось сменить место и вид работы. Но только я не хочу, чтобы ты сбежал со свадьбы. Совсем ненужная обида будет нанесена Сереже. Два дня из двух месяцев - это так мало. И ты не настраивайся на ранний отъезд. И вовсе мне не тяжело. Вот когда все соберутся, и я буду разрываться во все стороны, вот тогда мне, действительно, будет тяжело...

...Сегодня Артемка первый раз мыл пол в двух маленьких комнатах, где он живет. Не обошлось без слез. Почему ему так обидно? Сейчас мы с ним разобрались. Когда ему кажется, что заставляют делать чужую работу, он очень себя жалеет. Но потом, сделав ее несколько раз, привыкает к ней, считает своею, а себя больше не жалеет... Кашляет все эти дни. На даче начал, а здесь никак не вылечу: не разрешаю полоскать пеленки, выходить на балкон, ставлю банки, горчичники, а все не впрок. Что-то нет у него здоровья на новой квартире. Сквозняков много и ветра...

Письмо в Москву 18 августа

... Ребята ушли в кино и, зная, что я буду писать тебе, просили передавать детям привет. К нашей переписке они уже привыкли, лишь слегка подтрунивают, когда, получив одно письмо, я на следующий день спрашиваю про новое. Сами они писем практически не получают (одно-два за все время), хотя трое женаты, а у Боба - маленький сын. Выходит, что именно мы - ненормальные...

Но гораздо ревнивее относятся ребята к моим письмам в Хабаровск. Дело в том, что первый месяц они писали туда очень редко (кажется, всего два письма за месяц), что сильно всех нервировало в птичниках и даже возмущало. Когда я уезжал, то обещал, что буду регулярно сообщать о ходе катэновских дел, что и выполняю аккуратно. Но - явно против желания самих катэновцев, хотя каждое письмо я читаю вслух, как бы утверждая и согласовывая его содержание, и избегаю описывать теневые моменты (недостаточно высокий темп работы, перерыв 7 августа на полдня из-за дождя, высокие траты в столовой - по три рубля в день на нос, эпизодическая выпивка и пр.). Однако не всегда и не все мне удается скрыть. Так, ребята писали, что дорога из Хабаровска в Катэн занимает не меньше двух суток, а я добрался за полдня (включая и оформление в Бичевой на работу).

Пишу я на имя Славы, хотя, по идее, следовало писать Сереже, как бригадиру. Но, зная, в каком антагонизме находится он с основной массой, я боюсь, что он просто не ставил бы в известность всех ребят о моих письмах, делал «политику». Слава же, конечно, будет читать вслух. Оправдываю же эту практику непонятливостью своего почерка для всех, кроме привычного Славы. Совсем не хочу, чтобы в птичниках продолжались раздоры, и потому стараюсь не обращаться персонально, а лишь так: «Здравствуйте, ребята! У нас...»

В рассказах катэновцам обойти тему хабаровских разногласий я, конечно, не могу, но всячески подчеркиваю, что разногласия эти - временные, пока не наладилась работа и не выявилась перспектива твердого заработка, а упреки Сережи и Саши-зама - полезны, но часто безосновательны: хоть ребята выпивают, но за работу болеют, это видно... Забавно, что с этим выводом здесь не соглашаются: «Если пить, хорошо работать не будешь. Сергей прав...» Забавно, потому что водка (редко, правда) и здесь не под запретом. Забавно и странно, откуда такое предубеждение. Ведь в первую неделю, когда все работали в птичниках, именно Боб и Юра напивались сильнее всех. Боб даже пролежал первый день в беспамятстве. А сейчас вдруг - такая святость!

Писем в Хабаровск я отправил уже немало, а в ответ не получил ни одного. Как отрезало. Этот удивительный факт дал повод ребятам еще настоятельнее советовать мне бросать одностороннюю переписку с Хабаровском. Но такие советы я не принимаю... Даже интересно, что ребята ведут себя со мной весьма осторожно и сдержанно, уважительно, не решаются прямо потребовать. А ведь Володю-бригадира задавили так, что он уже ни в чем им не возражает. И только вчера пришло из Хабаровска письмо Сергея (Володе), в котором он сообщает, что работа идет нормально, присылать в Катэн и отзывать они больше никого не будут, но что ребята из компании Саши Григорьича работают плохо: «Мы с Сашком выходим на работу в семь, а остальные тянутся...» и предлагал подумать о понижающих коэффициентов при разделе заработанных денег: «Конечно, будут недовольные, но такова жизнь...»

Очень не понравилось мне это письмо. Не понравилась и реакция на него ребят: «Плохо там, разброд в банде». Без обсуждений. Мои же слова о том, что, насколько я знаю работу всех хабаровских ребят до 5 августа, то никаких коэффициентов вводить не надо, - были встречены молчанием. Ну да ладно, все, в конце концов, утрясется и уладится при общей встрече. Абсолютно в этом убежден.

Вот видишь, какие тут страсти-мордасти. Работать нам осталось неделю с небольшим. Многое уже сделано: фундаменты, срубы, потолки, каркасы террас, одна крыша, но много и осталось. А главное, возможны задержки из-за отсутствия строганой доски на полы и обшивку. Да и ребята как-то не торопятся... Но видно, и я устал нервничать, поэтому часто соглашаюсь с ними, надеясь, что «кривая вывезет». Погода у нас наладилась (тьфу-тьфу, не сглазить бы), дожди идут теплые, короткие и не частые. А вчера в субботу, вместо бани, я осуществил свое давнишнее желание: залез с фотоаппаратом в тайгу, на соседнюю сопку. Душа моя была удовлетворена...

Неотправленное письмо в Катэн 18 августа.

Родной мой! Как бы мне хотелось, чтоб ты сейчас был здесь. Это все температура - за 12 дней, что я дома, третий вечер держится 38,5о и выше. Опять воспалилась грудь, опять в ней гнойные комки и меньше молока. «Она» сегодня сосет все время вторая, и ей мало. Что я могу сделать? - Я очень береглась. Я даже чаще вешала пеленки на кухне, чем на балконе. Но ведь нельзя их не прогуливать. Видно, и слабого ветра для меня достаточно... Это трудность, которую я не могла предвидеть, и мне сейчас плохо, а до тебя еще две недели. До чего же я не умею быть больной, я совсем расклеиваюсь. Мне ты бываешь очень нужен в такое время. А писание писем не помогает, мне не становится легче. Темка все кашляет и кашляет, безжалостно леплю ему горчичники, вливаю микстуру и таблетки - ну ни с места! Ну, какой из кашляющего помощник? - Бережешь его, а он сегодня встал утром и в тонкой рубашке после двух одеял вышел на ветреный балкон - смотреть, как забивают сваи. Ну что можно сделать? Закрыть балкон и забыть о его существовании? Артемкин кашель изводит меня совершенно...

Письмо в Катэн 18 августа.

Родной мой! Наши ребятишки чувствуют себя хорошо. Все ими восхищаются и говорят, что на тебя похожи...

До свидания, родной. Что не дописала - доскажу. Осталось 11 дней. Хоть бы вы во время все закончили...

Первое письмо из Хабаровска в Катэн 19 августа.

Витя, привет тебе и всем парням! Вы, наверное, уже получили письмо Сергея с информацией о делах. Мы делаем 5-й птичник, но держит бетон. Вероятно, сможем окончить работу 26-27 августа. Местное начальство заинтересовано, чтобы мы уложили максимум бетона. Завтра последний день работает и уезжает Саша Григорьич, нас остается 6 человек. Почти все здоровы. Нам нужно уложить еще примерно 40 машин. Сделаем! Билеты. Оформим через управление заявку... Окончательный расчет здесь 29 августа. Для выяснения всех финансовых вопросов в ближайшие день-два предстоят последние переговоры. После этого отправим вам подробную информацию.До встречи, Слава.

Привет, ребята! Сегодня у всей бригады настрой на писание. Очевидно, хорошая погода и благоприятная трудовая обстановка дали толчок к творчеству. Дела наши в основном нормальны. Для статистики: выписаны наряды на 8600 руб. за 5 птичников и за некоторые дополнительные работы думаем сорвать не менее 300-400 р. Потом натянем сетку в готовых птичниках на 600 руб. (как минимум). Есть еще определенные резервы, но раньше времени писать о них не имеет смысла. Мне представляется реальным выйти на рубеж 10.000 р. (опять же, как минимум). Прораб настроен благожелательно, но каждую сотню приходится выцарапывать. О хорошем отношении к нам многие говорят: от рабочих до начальника управления. Постараемся использовать и это.

В день строителя уважаемые бетонщики Сокирко и Григ получили индивидуальные премии по 15 рублей. Был митинг в коровнике. Стол с кумачовой скатертью, графин с водой, председатель завкома - все атрибуты праздника налицо. И под гром аплодисментов передовикам-бетонщикам вручены премии в конвертах (запечатанных). В роли Григ. выступал бородатый мужик в замызганном галифе и комиссарской куртке, в роли Сокирко - Слава, но от его интеллигентного вида (да простит Витя) ничегошеньки не осталось. За высокую производительность, качество, рационализаторство и прочие показатели наша бригада представлена к наградам (не правительственным, но именным, в размере 200 руб.). Постараюсь завтра или послезавтра написать вам более подробное деловое письмо после окончательных переговоров с нач. управления. Всего вам доброго. Саша Григ.

Гена тоже горел желанием писать, но не хватило бумаги. В следующий раз напишет и просит упомянуть, что каждый день приставал к Сереже, чтобы написать вам письма. Большущий привет от всех нас.

Письмо в Москву 22 августа

Сегодня я получил твое письмо от 15-го. Шло оно, значит, 7 дней. Наверное, так же неспешно идут и мои. Даже жаль, что наша переписка кончается. Еще будут идти твои письма, а отвечать на них - уже нет смысла. Рушится установившийся порядок нашего диалога. Это письмо - последнее.

Сейчас вечер, я лежу в гостинице Бичевой - столицы Хорского леспромхоза. Уже второй день мы с Володей вдвоем ездим сюда из Катэна (65 км горной дороги с 4-мя небольшими перевалами - 5 часов в один конец) строгать катэновскую доску на бичевском станке. Это решение оказывается наиболее рациональным, чтобы успеть закончить стройку, полы и обшивку. Завтра отстрогаем последнюю партию, и я отвезу ее в Катэн. Володя по срочному вызову уезжает домой. Нас остается меньше. А ребята, как мне кажется, не очень беспокоятся (кроме Вити, который фактически выполняет бригадирские функции). Самонадеянность же Юры и Боба так и прет, хотя почти все их планы до сих не выполнялись. Есть у меня подозрение, что ребята специально тянут время, чтобы не кончить работу раньше 26 августа. Кончить работу раньше и приехать раньше в Хабаровск - значит, подвергнуть себя риску дополнительной работы в птичниках (об этом их и просил Сережа в письме). Но я не могу даже высказать эти подозрения, настолько они не доказательны. А по смыслу - все это очень грустно...

Второе, последнее письмо из Хабаровска в Катэн 21 августа

Витя, привет! Скоро конец здешней карьеры. Билеты: Я, Женя и Эдик летим 29-го. Остальные 30-го. Жду от тебя письмо в ближайшие дни и сразу начну действовать, если тебе надо выехать раньше 30-го.Дела: нас осталось 6. С бетоном перебоев нет. Вчера приняли 16 машин, сегодня, без Саши Григ. - 12. Мы вполне справляемся с бетоном. Но много всяких доделок и дополнительных работ. Положение пока не критическое, но была надежда, что основную массу бетона уложим за несколько дней до отъезда, а не получается.

В остальном все по-старому: здоровье, настроение, питание и пр. Всем большой привет. Слава.

Письмо в Катэн 21 августа

Сегодня 21 августа, последнее письмо. Только 9 дней осталось, и ты поднимешься (если повезет, то на лифте) на 9-й этаж, откроешь дверь своим ключом или позвонишь, и кончится разлука...

Хабаровская переписка на этом кончается, а про последующее мне придется рассказывать на память...

Конец августа.Сначала мы в Катэне планировали кончить работу в воскресенье, оставив пару дней на прием работы и сдачу инструмента. Еще один день был нужен для оформления расчета в леспромхозе, в Бичевой. А 29-го - свадьба у Сергея, которую никто из оставшихся ребят пропускать не намерен. Но даже в эти предельные сроки мы не уложились. Отменили банный день, работали даже в темноте, но и в понедельник 26-го дела были далеки от завершения.

Во вторник мы работали, каждый час ожидая приезда директора и прораба (по рации уже сообщали об их выезде). А еще не были забетонированы погреба и фундаменты террас, не покрыты шифером кухни, не настелены полы и пр. и пр. С тем, что мы не будем делать отмостку, тротуары и заборы - уже все молчаливо согласились. Однако оставлять не обшитыми каркасы кухонь и террас, или без полов и крыш - было недопустимо. Судьба аккорда висела на волоске.

Слава богу, начальство не приехало ни в понедельник, ни даже во вторник. Как будто чувствовали, что мы отчаянно опаздываем. В ответ на мой очень деликатный упрек ребятам в самонадеянности и самоуспокоенности раньше (когда я приехал, они заявляли, что и сами вполне справятся с двумя домами; а на деле мы даже впятером не успели), Боб и Юра, не моргнув глазом, заявили: «Конечно, справились бы. Просто, если бы тебя не было, другой настрой был бы...». Вот и возьми их за рубль двадцать! Выходит, от моего труда было больше вреда, чем пользы. Сами не понимают, что говорят. Как дети, уговаривают себя, хотя ясно видно: если сначала и филонили немного, то теперь-то просто не успеваем, сил и времени не хватает...

Халтурили мы в эти дни много. До этого момента большой халтурности, т.е. некачественной работы, у нас не было, а по сравнению с местными полупьяными строителями мы были даже аккуратистами. Симпатизирующие нам катэновские жители, часто посещающие эти дома, примеривали их под жилье тому-то или той-то, а нам говорили: «Да что вы, ребята, так стараетесь? Все равно после вашего отъезда дом будет еще пять лет стоять без движения, пока не сгниет. Что, мы не знаем, что ли...»

Но в последние дни штурма мы сыпали в стены погребов обычный грунт вместо бетона, вместо строганой доски - какая придется, вместо петель - гвозди и тому подобное. Лишь бы обеспечить к приезду прораба товарный вид сдаваемой работы. Говоря словами Боба: «Чтоб было красиво!»

Прораб появился только в среду 28 августа, в обед, через полчаса, как мы кончили прибивать последние доски, укладывать последние листы шифера и оттаскивали от дома кучи обрезков в сторону.

Он появился - в самую точку. Директора с ним не было. И это хорошо. Ну что ж - наметанный глаз прораба сразу отметил недоделки: доски пола уложены, но не пришиты (якобы по просьбе местного начальства), нет перегородок на верандах, зияют щели в наспех проконопаченном срубе, не все закончено на фронтонах и пр. и пр. Не говоря уже о тротуарах и заборах, которые мы и не собирались делать, примирившись с потерей полтысячи рублей. И, тем не менее, прораб закрывает на это глаза, подписывает бумаги о том, что бригада выполнила записанные в договоре работы полностью и с отличным качеством (т.е. подписывает нашу 40%-ную аккордную премию), везет нас в этот же вечер к себе домой в Бичевую, и вместе с нами празднует окончание работы.

Почему прораб так действует? Конечно, не из-за восторга перед московскими ребятами. Наверное, закрытие работ по этим домам важно и ему самому... Он продолжал нас опекать и весь следующий день, когда мы томились в правлении леспромхоза в ожидании своей судьбы (будут деньги, или нет) и провожал вплоть до посадки в самолет на Хабаровск. Это говорило уже о личной приязни, о том, что ребята не зря мне намекали на близкие контакты, завязанные с прорабом еще в июле. Здесь они не прогадали...

На свадьбу Сережи в Хабаровске мы опоздали всего на полтора часа. О ней - особый рассказ. Скажу только об одном, поразившем меня тосте Сережи (единственном): «За крепкую дружбу, за полное взаимопонимание и чуткость в отношениях» - Это так контрастировало с его собственным стилем поведения и, особенно, с тем, что успел мне рассказать об августовской жизни в птичниках сидящий рядом Гена.

Гена выглядел очень удрученным, и, может, поэтому много пил. С моим отъездом он оставался единственным «нейтралом» в бригаде, пытавшимся примирить и сгладить все трения. Но безуспешно. Последней каплей оказалась покупка подарков из 200 наградных рублей, выделенных управлением. Официально каждый расписался в ведомости за полученные 25 руб., Сережа - за 35 руб., и остаток в 15 руб. записали на меня. Однако все деньги получил по доверенности и самостоятельно перераспределил при покупке подарков (выдача памятными подарками - было условием прораба. Знал бы он, какая останется от этих подарков память!) Подарки были куплены и выданы. Стоимость их была крайне неравномерной. Но даже не это главное. Главное то, что «за плохую работу» Сережа лишил Женю и Славу этих премий. Сам! И все!

Нормальные (по стоимости) подарки были выданы лишь Саше-заму, Гене и Саше Григорьичу, которого в то время в Хабаровске уже не было (в Москве он отказался взять этот подарок и передал его Славе, как бы компенсируя Сережину несправедливость). Какая-то премия была выделена для Эдика. Для моих двойняшек Сережа купил две симпатичные куклы «Иванушка и Аленушка». Правда, симпатичные. Но не в этом дело. Ведь главное - Сережа совершенно произвольно и самовольно, без выяснения мнения бригады, обделил Женю и Славу...

Рассказывая все это, Гена буквально изливал душу, жалуясь на Сергея. В будущем он порвет с ним всякие отношения... Слушая, я только удивлялся, почему он не сделал это сразу, а вот пришел к Сереже на свадьбу, и потому многое в его рассказе списывал просто на хмельное возбуждение. Только в Москве мне сказали, что у Гены были с Сережей какие-то особые отношения (тот должен был оформить его на работу или еще что-то), так что Гена не был свободен в своей позиции и нейтралитет его был вынужденным.

Улетел Гена на следующее утро один, раньше нас. Перед отлетом мы условились об общей позиции на будущем собрании-расчете (сам Гена завел об этом речь, сказав, что именно от наших голосов будет зависеть большинство на собрании), т.е. требование равного дележа. Взял мой адрес, обещал заехать в сентябре, но больше я его не видел, а ребятам-«преподавателям» он передал, косвенным образом, что на будущем собрании не будет выступать против Сережи и Саши-зама... Жизнь сложна, и в ней житейская необходимость иногда забивает самые сильные чувства...

Но тогда, на Сережиной свадьбе, в атмосфере праздничности, слышать все это мне было очень странно и непонятно. Совершенно инстинктивно я отделял сообщения Гены от доказанной истины. Допускал, что Гена все путает, и если я послушаю Сережу и Сашу-зама, то события, возможно, предстанут в другом свете. Так часто бывает, и потому я привык к осторожности в обвинениях. Рассчитывал еще на неоднократные беседы с Сережей и Сашей-замом и со всей бригадой в целом - как у меня на новоселье, куда я всех усиленно приглашал после Лилиного письма о визите Кости, так и на итоговом собрании. Конечно, Сережа, наверняка, зарвался с подарками в своей запальчивости и раздражении. Но в Москве все уляжется и разберется.

В аэропорту нас ждала последняя неприятность: представитель Хорского леспромхоза, который должен был купить на четверых из Катэна билеты в Москву за безналичный расчет, неправильно оформил документы и не смог купить нам билеты. 400 с лишним рублей снова повисли в воздухе. Договорились, что летим за свои, а леспромхоз нам после присылки авиабилетов вышлет эти деньги в Москву. Но, как подсказывало мне предчувствие, денег этих мы так и не получили.

...Да, непростое дело - шабашка, сложные отношения взрослых людей, не говоря уже о самом тяжелом труде. Но все они измеряются в том количестве денег, которое каждый из нас получит после окончательной дележки и тем способом, которым он их получит... И все это - отходит на задний план, когда ты сидишь в самолете и с каждым часом приближаешься к своему дому. Особенно, когда дома такие изменения...

Однако в Москве мы не сразу разбежались, а из аэропорта сразу поехали домой к Саше-заму, где и состоялась предварительная дележка денег. Я очень торопился, наотрез отказался участвовать в выпивке, но осторожное предложение Сережи по дороге с аэропорта - «Езжай домой, а деньги передадим позже» - не принял. Уж очень важный разговор должен был состояться у Сережи и Саши с катэновскими ребятами, чтобы я отказался в нем участвовать.

Это была колоритная картина: шесть, в основном бородатых, мужиков сидят в маленькой комнатке, заперлись и считают кучи десяток и рублевок. К сожалению, не запомнил цифр, которые они проверяли и перепроверяли, но в целом, общие чистые деньги бригады после вычета авансов и налогов, составили около 11 тысяч рублей, т.е. около 900 рублей на человека, если учесть обещанные из Катэна деньги за дорогу четверым. В целом, это был неплохой итог, хоть и меньше, чем мы рассчитывали в Москве перед отлетом.

Ставится вопрос: будем ли оплачивать дни болезни или нет? Вспоминаем, что еще в Москве решали, что не будем, и, кажется, нет резона менять это решение. Значит, нет. Сергей достает свои записи и говорит, сколько времени кто не работал: болел, раньше уехал и пр. Подсчитывается общее количество рабочих дней и стоимость его: 17 руб. 65 коп. Теперь можно определять заработок каждого. Вот теперь наступает самое важное. Говорит Сергей: «Мы с Сашком считаем, что нужно установить коэффициенты: для Славы - 0,8 и для Жени - 0,7» Вот так! Все, рассказанное Геной, становится для меня полной реальностью. Но почему предлагаются меры только к двоим «преподавателям»? Ведь в июле больше всего упреков посвящалось Эдуарду, как «основному пьянице и разлагателю коллектива»? Разглядели его, что ли? Или троих наказывать слишком опасно, неполитично? А Сережа продолжает: «Думаю, что такого же мнения придерживаются Витя Сокирко и Гена. Володя перед отъездом звонил мне из аэропорта и тоже сказал, что во всем поддерживает позицию бригадира. Так что это мнение большинства...»

Почему-то вспомнился вчерашний пьяный разговор с Геной, его фраза: «А помнишь, Витя, как Сергей все убеждал тебя, что Слава тебе не друг, что он тебя предал? - Неспроста это». А сейчас Сережа прямо грозит, что «заставит Славу ценить деньги» (в отместку за ставшую знаменитой фразу: «Деньги для нас не самое главное»).

После Сережи наступает моя очередь говорить: «В июле я имел претензии к работе Жени, но к Славиной - нет. Он, может, неудачно теоретизировал, но это не повод для понижения заработка». Да и вообще в июле мы ко многим имели претензии (действительно, в ответ на упреки Сергея у «преподавателей» родились контр-упреки против работы самого Сережи. Об этом открыто говорил на вечерних беседах Саша Григорьич. Я и тогда, и теперь - против любых персональных обвинений, но надо признать, что против Сережи они были более обоснованными). Но сейчас надо учитывать главное - что дело сделано, шабашка окончена успешно. А воспитывать - нечего. Поэтому считаю, что никаких понижающих коэффициентов вводить нельзя. Не говоря уже о том, что решаться этот вопрос может только на общем собрании. Кстати, я подробно говорил с Геной по этим вопросам. Он очень удручен всей историей с подарками и считает, что Славу и Женю обделили незаслуженно, а также считает, что заработок надо делить поровну».

Неприятно поражен Саша-зам: «Если бы ты видел, как они работали в августе, сам плевался бы». - «Но что я могу сделать, если работал с вами только в июле».

Для Сережи, видимо, мое заявление не было такой уж неожиданностью, зато его сразило (неожиданно для меня) сообщение о позиции Гены. Опровергнуть он не может, и молчит. Теперь очередь за катэновскими ребятами. Вполне резонно их мнение формулирует Витя: «Мы в птичниках почти не работали, ничего сказать не можем, а если этот вопрос будет обсуждаться на собрании, то мы должны будем воздержаться. Если хотите, мы можем выделить внесенные нами деньги (их было около 3500 p. - как я потом считал, в расчете на 1 катэновский человеко-день было заработано даже чуть меньше, чем на птичниках - вот тебе и выгодный подряд!) и рассчитаемся между собой поровну. А вы делитесь, как хотите...»

Вот теперь обстановка становится совсем ясной. Сережа и Саша-зам - в практическом одиночестве (ссылка на принципиальную поддержку Володи неубедительна, да и фактически неверная, как потом выяснилось). Оценил ли это Сережа? Да, конечно. Он говорит: «Есть еще другое предложение, необидное. Выделить премиальный фонд, который и распределить согласно заслугам каждого. Ввести поощрения...»

Лично для меня - здесь самый интересный момент, ибо я согласился с предложением Сергея, и тем самым как бы санкционировал все, что произошло после. Почему согласился?

Ну, во-первых, потому что находился в этой комнате в одиночестве, хотя в целом и представлял большинство. Однако убедить присутствующих в правоте равного дележа я не рассчитывал. В лучшем случае, решение вопроса отложили бы до собрания. Но так, собственно, и звучало мое согласие: «Да, поощрительный фонд можно образовать, а как его распределить, решим на собрании». Для меня самого это звучало как достижение разумного компромисса с Сережиной позицией, никого не ущемляющего. Но не только... Почему-то стыдно об этом вспоминать, но так было, не хочу скрывать. Сыграло свою роль и желание самому получить поощрение больше среднего. В своем праве я был уверен - по отзывам и самого Сережи с Сашком, и «преподавателей». За оценку «катэновских волков» поручиться было труднее, но все же упреков за работу мне там не было. Нет, это не было желание получить дополнительные деньги любым, даже бесчестным путем. Разумеется, все должно было определить собрание. Но я был уверен, что собрание даст мне не ниже среднего, и потому так легко согласился с предложением Сергея.

...Это была ошибка. А тогда дело вертелось быстро. Боб предложил насчитать каждому по 16 рублей за рабочий день, а оставшиеся 960 рублей распределить уже неровно на собрании: «Еще раз соберемся, окончательно переругаемся, и все закроем» - подытожил он. Так и сделали. Те, кто отработал полный срок, получили по 816 рублей, остальные деньги Сергей оставил до собрания...

Я описываю весь этот разговор много длиннее, чем он шел на самом деле: быстрый, неровный, напряженный... Получив свои деньги, я откланялся. Никто меня особенно не удерживал. Я думал, потому что знали, куда я тороплюсь...

Сентябрь

На следующее утро после моего приезда мы с Темкой отвезли Лилю и двойняшек в больницу. Никогда мне не было так страшно смотреть, как вчера вечером, когда Лиля кормила сына и не могла закрыть пораженную маститом грудь: распухшую от гноя, багрово-красную, сплошной безнадежный гигантский нарыв. Это ужасное зрелище до сих пор вспоминается со страхом. Уже несколько дней у Лили держалась температура выше 38о, врач-хирург в поликлинике уже ничего не могла сделать и требовала госпитализации. Но Лиля ждала меня, продолжая про себя надеяться, что каким-либо чудом все образуется. Но день ото дня становилось хуже. Как было бы кстати, если бы я приехал раньше!

«А может, мне все же не ложиться на операцию? Ведь, наверное, не меньше трех дней продержат, а как же они без молока будут? - спрашивала Лиля, - может к знахарке поехать, мне адрес дали...» Но я уже не хотел слышать ни о какой знахарке. Раньше - может быть, но сейчас - уже поздно, надо спасаться, немедленная операция! Ведь именно из-за моей шабашки Лиля не смогла уберечься и довела свою болезнь до крайности.

Операцию ей сделали на следующий день, в воскресенье, выкачав поллитра гноя («ужасный двусторонний мастит») и запретив даже появляться к ребятишкам на нижнем этаже. Выпустили же из больницы только через месяц, что считалось еще большой удачей.

Этот месяц мы жили с Темой вдвоем. В один из вечеров нас посетил Слава для обмена информацией. Оказывается, Сережа так и не выдал им деньги (если не считать выданные еще в Хабаровске 400 руб. аванса). И найти его невозможно. Славино возмущение было понятно: ему в сентябре надо отдавать долги, деньги заработаны, а находятся черти где!

Конечно, я рассказал, что было решено на сходке у Саши-зама. Не скрыл и Сережину позицию, но она не удивила Славу. Он был очень ожесточен: насколько благожелательно и восхищенно он характеризовал мне Сережу в июне, настолько же отрицательно и мрачно он описывал его работу и поведение сейчас. Мне казалось, что он явно перебарщивает, но история с подарками и коэффициентами была, действительно, безобразная, и Слава имел основания для раздражения. Я его успокаивал, говоря, что Сергею некуда податься. Будет итоговое собрание, на котором Сережа и Саша-зам окажутся в одиночестве. Собрание сделает выводы. И уроки на будущее. Только надо провести его организованно. Для этого у Саши Григорьича есть все возможности. Слава согласился...

В следующий раз мы встретились с ним уже на его территории, в конце сентября. Он рассказал, что произошел окончательный раздел денег и передал мне мою долю - 4 рубля!

Вот как происходил этот дележ. Неделю назад появился в Москве Сережа и передал «преподавателям» их долю денег (816 р.-400р.). Что же касается выделенного премиального фонда в 960 р., то, пользуясь своим «правом бригадира» (?), он их распределил следующим образом: 1) себе и Володе выделил по 100 рублей за то, что они вылетели в Хабаровск на неделю раньше, как за рабочее время; 2) 200 руб. выделил, как подарок себе от бригады на свадьбу - по 15 рублей с человека; 3) остальные деньги распределил в виде премии: по 100 руб. - себе, Саше-заму и Вите-катэновцу, по 80 руб. Юре и Бобу, 50 руб. - Саше Григорьичу, по 25 руб. - Гене и мне, остальным - ничего. Собирать собрание Сережа считал нецелесообразным и бессмысленным. Еще бы! Разве могло собрание утвердить такую дележку: 400 рублей - бригадиру, остальные почти целиком - его приближенным?

Переговоры с Сережей повел Саша Григорьич, который, с одной стороны, был признанным лидером «преподавателей», а с другой стороны - имел полную возможность надавить на аспиранта своей кафедры Сережу по административным и прочим институтским каналам. Саша Григорьич отказался от предложенной ему премии и потребовал «передележа». Что было делать Сереже? - Если бы не было такой личной зависимости от института, то, наверное, просто игнорировал бы требование Саши Григорьича. Но в данной ситуации он ссылался лишь на то, что деньги уже розданы, «потрачены», изъять их обратно невозможно... Ну, а деньги, присвоенные им самим? - Да, конечно... Очень бы мне хотелось видеть, как Сережа отдает деньги, которые считал уже своими, кровными. Первым делом Саша Григорьич заявил, что они, «преподаватели», на свадьбе у Сережи не были и в подарке ему участвовать не собирались. Пришлось Сереже отрывать соответствующую часть от 200 рублей подарка (15р.х5=75р.). Потом было заявлено, что неделю до нас Сережа и Володя не тачки с бетоном возили, поэтому оплатить можно только командировочные по 5 рублей в день и не больше. Пришлось Сереже и за себя, и за Володю еще отрывать по 70 рублей. Что касается самих премий, то здесь Саша Григорьич встал в тупик: принудить всех катэновцев к возвращению денег он не имел возможности. Так, прослышав про «переговоры», Саше Григорьичу звонил Саша-зам и заявил, что полученную им премию 100 р. он не вернет назад ни при каких условиях, потому что считает ее не премией, а оплатой более длительного рабочего дня (он с Сережей раньше начинал рабочий день, но, правда, и раньше его оканчивал). Поэтому Саша Григорьич удовлетворился только изъятием тех денег, которые Сережа еще не успел раздать: мне, Гене, себе. На этом и был достигнут «компромисс» с Сережей. Выцарапанные таким образом деньги распределили следующим образом: 1) 50 руб. выделили поварихе; 2) оплатили больничные дни, как рабочие; 3) оставшиеся деньги поделили поровну. Получилось по 4 рубля на нос, которые мне и передал Слава.

Наконец, последнее: запрос в Бичевую о невыданных деньгах на дорогу в Москву для четверки, Витя и Сережа так и не послали. И «преподаватели» с этим согласились, боясь скандала и возможной огласки в институте. Меня эта потеря особенно возмутила, поскольку в Хабаровске я, наверное, больше всех переживал, чтобы эти деньги не пропали и были нам оплачены. А тут - даже не пытались их получить. В такой ситуации Сереже и Ко ничего не стоило получить эти деньги втихую и подвергнуть их сепаратному разделению на пятерых. После всего услышанного такой вариант казался мне вполне возможным.

Переварить все рассказанное было трудно. Слава глядел на меня снисходительно: «Boт, видишь, а ты нас не поддерживал...» Объясняться с ним в очередной раз я не имел сил. Только сказал, что считаю необходимым собрание. Сам же Слава считал, что собираться не имеет смысла: ругани будет много, а возможный выигрыш в деньгах - небольшой. Не стоит ломать копья. А то, что Сережа и его компания одержала в конечном счете «победу», хотя на стороне «преподавателей» было и право, и большинство, и силы внешнего влияния, для Славы и Саши Григорьича, по-видимому, не было важным. В сравнении с предстоящими ссорами и... возможной оглаской.

Поэтому на следующий день я обратился к Сашу Григорьичу с письмом следующего содержания: «Дорогой Саша! После фантастического рассказа Славы о действиях Сережи по распределению нашего заработка и о твоем с ним компромиссе, мне остается просить ясности и только ясности. К черту недомолвки!

Ты знаешь, что я поехал в Хабаровск только из-за денег и приложил все усилия, чтобы заставить себя и других больше работать и заработать. Ты знаешь, что только из-за этого я поддерживал Сережу и любого в требованиях большей производительности и организованности в работе - с одной стороны, и уменьшения расходов на питание - с другой.

Как я понимал, с самого начала был молчаливо принят принцип равного распределения заработанных денег. Собственно, на этих принципах мы и пришли в бригаду. Можно ли сейчас изменить этот принцип? - Наверное, можно, если на то будет согласие и желание подавляющего большинства бригады. Да и то не совсем законно, потому что любой из нас мог бы и не прийти в бригаду, если бы знал заранее о такой форме оплаты. Тут есть элемент некоторого обмана. Но все же - можно, потому что ведь и отдельный человек может обмануть бригаду, работая из рук вон плохо, но при этом рассчитывая на одинаковые с остальными деньги. Такие коллизии возможны. Однако почти единодушное мнение по такому вопросу всей бригады просто необходимо.

Что же получилось на деле? Coбpания не было, а было лишь предложение Сережи и Саши-зама о дифференциации заработка. В большой спешке и походя оно обсуждалось только частью бригады 30 августа на квартире Сашка (было 6 человек, меньше половины состава)... Было принято предложение об образовании резервного фонда, который может быть распределен не поровну, а по усмотрению бригады, а по основным деньгам остался принцип равенства... Но то, что Сережа самовольно распорядился этим «фондом», абсолютно незаконно и противоречит даже договоренности 30 августа. Однако, Саша, столь же незаконен и твой компромисс с Сережей. Какое вы со Славой имеете право решать за всех? Почему мы должны отказаться от собрания и тем самым согласиться с ущемлением своих прав и с полной неразберихой в голове? Ясность должна быть внесена - и именно на собрании, которое сделает ясные выводы и, выражаясь высоким стилем, «восстановит справедливость».

Возможности для этого у тебя, Саша, есть. То, что ты отказываешься от Сережиной премии лично себе - очень благородно, но далеко не действенно. Ты страдаешь беззубостью добра, что способно привести к плохим результатам. Лучше не отказываться от своей премии, чтобы сохранить в чистоте совесть, а просто требовать справедливого решения. Справедливость же может быть установлена на собрании большинством голосов (конечно, - относительная справедливость, но, к сожалению, лучшей не бывает).

Нынешний твой компромисс с Cережой приводит к тому, что Сережа в основном добивается своих неправедных целей и, мало того, совращает на этот путь других - Юру, Бориса, Сашко, демонстрируя им, что беззастенчивость в распределении денег приводит к материальным выигрышам, даже если и сопровождается некоторыми моральными неудобствами. A самое главное - вселяет в нас на будущее глубокое недоверие к своим же товарищам по шабашке.

Пожалуйста, Саша, не думай, что я строю из себя очень порядочного и справедливого человека. Напротив, я слаб, как и многие. И вполне возможно, что если бы мне была выделена большая премия, я не возражал бы против этого слишком сильно. Но к большой подлости и несправедливости я, кажется, неспособен. Слава богу, решение Сережи позволяет мне легко примирить свои моральные и материальные интересы.

Теперь попытаюсь сформулировать свои пожелания, или требования, если хочешь:1) Окончательный перерасчет должен быть произведен на общем собрании и им утвержден.

2) Поскольку в Хабаровске бригадирские функции во многом вел ты, хорошо знаешь объем работы и его цену, a в Катэне в аналогичном положении находился Витя, вы должны вместе аккуратно свести весь денежный баланс (заработок, аванс, дорога и пр.), проверить и подготовить исходные данные для быстрого расчета на собрании. Кстати, это необходимо еще и для того, чтобы приучать людей к аккуратности в обращении с деньгами. Я не хотел сперва говорить об этом, но следует привести пример: в Хабаровске мы покупали цветы на свадьбу Сережи - из общих денег, потом Боб и Витя уже в аэропорту покупали себе дорогие книги - как я потом понял, тоже из общих денег, т.е. фактически за счет бригады. Во всем этом следует разбираться. Надо, ибо только при точном счете денег возможно полное взаимодоверие в любом коллективе.

3) Обязательно должны быть получены деньги из Бичевой за проезд 4-х в Москву - 432 рубля. Все соображения о том, что это опасно, что возможен скандал в институте - ахинея. Возможен только отказ леспромхоза от высылки денег (но маловероятный). Поскольку теперь у нас поселилось недоверие друг к другу, попытка получения этих денег должна быть обязательно осуществлена до конца - хотя бы до получения официального отказа.

4) Об оплате больничных дней. До отъезда в Москве и 30 августа у Саши-зама никто не возражал против неоплачиваемости этих дней. Вы теперь решили по-другому: оплатить полностью. По совести говоря, мне кажутся справедливыми оба решения: никто не виноват в своей болезни, но с другой стороны и остальные в ней не виноваты. Наверное, истина в середине: оплата 50% или командировочные. По себе я знаю, что если б заранее было известно о полной оплате больничных дней, 1-2 дня своей болезни в Катэне не смог бы заставить себя выйти на работу, что, соответственно, повредило бы общим интересам. Но решать этот вопрос должно также только общее собрание.

5) В отношении оплаты качества работы. Мое предложение: поделить все деньги поровну, как это и подразумевалось с самого начала (по числу отработанных дней). Поскольку сейчас идет речь о принципе, то следует это равенство соблюсти педантично: записать нам четверым покупку цветов на свадьбу Сережи, Вите и Борису - покупку книг, как личные долги в общую кассу, а, с другой стороны - подарки управления также считать общим доходом. Все рассуждения о «нетрудовой сути этих подарков» и пр. - чепуха, на мой взгляд! Если равенство - то пусть будет полное.

Может особо встать вопрос о 100 руб., привезенных Костей моей жене в подарок двойняшкам от бригады. Так я расценивал это до сих пор. Я не знаю, насколько единодушным было это решение. Ребята из Катэна явно не могли высказывать свое мнение при его принятии. Так что и этот вопрос решен не чисто. Думаю, что тем, кто не был согласен с посылкою этих денег, я верну его долю. Также как это совершенно справедливо было сделано с подарком для Сережи.

6) Однако, если кто-нибудь будет настаивать на дифференциации заработка и собрание с этим согласится, то у меня будут следующие предложения:

a) Обычно бригадиру платят больше. И это справедливо и полезно. Однако, Сережа в Хабаровске и Володя в Катэне как бригадиры оказались явно не на высоте. В Москве мы рассчитывали на чистый кусок каждому - так нас ориентировал Сережа. Не получилось как раз из-за его неудачливости, недальновидности, нераспорядительности, а не из-за бригады. По совести, бригада сделала почти все, что было в ее силах для выработки максимума в условиях, выбранных Сережой. Создание склочной атмосферы в бригаде -также во многом вина Сережи. К Володе нельзя применить слово «вина», но с руководством ребят в Катэне он явно не справился. Фактическим бригадиром стал Витя. Поэтому о бригадирском поощрении Сереже и Володе не может быть и речи, а лишь об их личном трудовом вкладе. В этом плане я сам никаких претензий к ним не имею.

Премию же за бригадирство заслуживают Витя и ты.

б) Я против каких-либо дополнительных поощрений ребятам, работавшим в Катэне. Думаю, что мое мнение здесь должно быть весомым, поскольку только мне пришлось поработать в обоих местах. И жить, и работать в Катэне было явно легче. Кроме того, я убежден, что усилий для заработка было там потрачено меньше, чем в птичниках (ребята меньше нервничали - а это очень важно). Постоянная самоуспокоенность и хвастовство привели к тому, что в полном объеме работа в Катэне не была выполнена (из-за этого не досчитались 500 р. как минимум), а итоговая стоимость рабочего дня в Катэне оказалась меньше, чем в Хабаровске. А ведь подряд там был более выгодным, и бригада была бы вправе рассчитывать на получение больших денег. Так за что же их поощрять?

в) Я уже говорил Славе и не отказываюсь, что если вести речь о поощрении в оплате в зависимости от реального вклада каждого в общий заработок, то нужно рассматривать именно вклад в объем полученных бригадой денег, и только. В этом плане вклад бездетных ребят на 6% меньше, поскольку с них вычитали налог за бездетность. Не наше дело обсуждать справедливость этого налога. Он - факт, и бригада в этом не виновата. При нашей же форме расчета мы как будто соглашаемся, что этот налог несправедлив, и за свой счет доплачиваем по 50 р. каждому из бездетных ребят. Такое решение возможно, но и оно должно быть четко обсуждено и подтверждено собранием бригады.

г) Что же касается тонких оценок реального вклада каждого, то сейчас я не рискую быть точным и выделить особо отличившихся. По разным критериям можно выделять разных людей: если по квалификации - то Сашу-зама и Эдика, если по силе - то Костю, если по старательности - то Гену и Володю, если по изобретательности, то Слава, например, выделял из всех Женю. Когда 30 августа я согласился с возможностью поощрительного, т.е. неравного распределения оставшихся 960 р. (+430 р. за дорогу), то подразумевал, что в целом каждому достанется по сотне с небольшой вариацией в десятки рублей - и по полному согласию бригады. И только так. Сейчас же, после произошедшего, мне кажется невозможным добиться единодушия по таким тонким оценкам и поэтому оставшиеся деньги (за исключением бригадирских) должны быть разделены поровну.

д) Собрание должно быть созвано как можно быстрее, причем каждый должен придти с некоторой суммой денег, чтобы вернуть их тут же, если это окажется нужным после перерасчета.

На собрании надо выбрать председателя и провести его предельно четко.

Вот, кажется, и все. Прошу тебя, Саша, показать это письмо всем ребятам, которых увидишь, и считай его моим выступлением на этом форуме. А в том, что он должен состояться, я не сомневаюсь. Иначе ты останешься заодно с Сережей в сохранении его несправедливостей и потеряешь лицо.

Я изо всех сил старался и стараюсь сохранить о каждом доброе мнение. Думаю, что и Сережу смогу понять, хотя сейчас решительно не понимаю. Два месяца назад вы все сделали подарок моим двойняшкам. Я всех приглашаю к себе на новоселье и их крестины. Это приглашение сегодня остается в силе. Вы просто обязаны к нам придти...

Октябрь

На новоселье к нам пришли только «преподаватели»... В общем, они были согласны, что собрание надо провести. Но было видно, что Саше Григорьичу, на которого должны были лечь основные хлопоты, очень не хотелось продолжать «эти дрязги». Возможный выигрыш в рублях был несоизмерим с нервной энергией, которую предстояло потратить, чтобы заставить Сережу и его друзей придти на это собрание. Тем не менее, уговорились провести его 19 октября.

Но прошел и этот срок, прошел и следующий, и стало ясно, что собрание не состоится, а иcтория хабаровской шабашки окончилась!

ЗаключениеТак Сережа и остался для меня непонятым. Каковы мотивы и причины его действий? Ни снисходительные объяснения «преподавателей»: «Мальчишество, глупость, жадность к деньгам, плохой характер...», ни самозапугивающие описания сталкивающихся с ним людей: «Мне страшно видеть его постоянно смеющиеся голубые глаза, его не сходящую с лица улыбку, как будто передо мной - живая маска, как будто - Фантомас...» - меня не удовлетворяют. Но попробуем разобраться.

Рассказывают, что в прошлогодней сахалинской шабашке (где он был рядовым членом бригады) Сережа скандалил из-за денег. Сам же он рассказывал об этом по-иному: «Вот мы были на Сахалине с Володей. Так остальные пили, а мы нет, поэтому привезли домой по полторы тысячи рублей, а пьяницы - наполовину меньше». Связав эти сообщения, можно понять, что такое огромное различие в итоговом заработке произошло не только из-за «пьянства этих», а и благодаря скандальным действиям самого Сережи... Наверное, оттуда Сережа увез не только деньги, но и опыт, как их «делить скандалом», убежденность, что именно такая «деятельность» наиболее результативна в смысле получения личных денег. Возможно, что хабаровский опыт укрепит его на этом пути, и что выработанную тактику он применит еще не раз.

Когда в птичниках, еще в июле, мы обсуждали мрачные перспективы нашего заработка, меня удивило, когда он смело утверждал: «Да, мы должны вернуться с чистой тысячей в кармане, иначе - какой ты мужчина...» и убеждал меня, что у него есть еще в запасе резервы получения денег, о которых пока рано говорить вслух... Может быть, тогда он другое имел в виду, но сейчас видно, что именно «резервы склоки», действительно, обеспечили чистую тысячу не только ему самому, но и своим «твердым приверженцам» (816р. + 100р. премии + 25р. подарка+430p.за 5 авиабилеты из Бичевой). Так что тогдашние Сережины слова следовало понимать иносказательно: «Держись за меня, и вернешься к жене с тысячей в кармане».

Только теперь, после переоценки всего произошедшего, я стал понимать, что с самого начала Сережа вел линию на разделение бригады, на формирование верных ему людей в противовес сразу отделенных «преподавателей». С этим связано и его ожесточение против Славы, который до Хабаровска не входил в компанию Саши Григорьича, был приглашен самим Сережей и, по идее, должен был за него держаться, а тут - «вероломно предал».

С этой же линией связано и усиленное обхаживание меня самого, безмерные похвалы моей работе («только на тебе и держится второй бетоноприемник») и признание в особой привязанности («я уже говорил Славе: как увидел твоего Витюшу, так сразу в него влюбился») и даже доверительные признания («у меня одна цель - разбить, разделить эту компанию пьяниц» - имелась в виду отправка одного из «преподавателей» в Катэн) и даже его активное согласие на подарок моим двойняшкам через Костю (не знаю, кому первому пришла в голову эта мысль, но в тогдашней ситуации моего противостояния «преподавателям» для меня было естественным предполагать главную инициативу в этом за бригадиром, и, возможно, он это также учитывал).

За все это я должен быть ему благодарным. И я был благодарен и всячески подчеркивал свое уважение. Но по Сережиным понятиям из долга благодарности логически вытекает «долг личной верности» по принципу: «Враг моего друга - мой враг». А этого я даже не понял, не выполнил, значит, совершил «предательство»

По-видимому, той же тактики он придерживался с Геной и другими ребятами: похвалы и услуги, заманчивые обещания будущей денежной шабашки, а потом - и материальные подарки в ущерб другим. Последнее очень важно, ибо когда человек воспользуется чем-либо в ущерб другому, он лишается привычной моральной уверенности, и в попытках самооправдания неизбежно хватается за авторитет «бригадира», взявшего на себя грех ответственности. Так рождается фюрерство.

Иногда я пытаюсь представить себе продолжение дележки 30 августа в подробностях. Вот я вышел из квартиры Саши-зама. Что могли говорить оставшиеся обо мне в разговорах после выпивки? «Да, перекинулся все же Сокирко на сторону пьяниц («преподавателей»)... вслед за своим дружком Славой... Старые связи сильнее правды... Вишь, чем Сережу пугать вздумал: «Как вы в институте встречаться будете?... Но ведь этим он и нас всех подвел страшно. А казался принципиальным. Еще и Гену распропагандировал... Ведь теперь на общем собрании «они» будут в большинстве и, ясное дело, премиальные деньги все на себя разделят...Вон, на Сережу уже в открытую катили бочку, что плохо работал... Мы эту шабашку организовали, вкалывали, как проклятые, сделали все за них, а эти гады заберут наши деньги себе на пропой, да еще посмеются над нами... Один выход: поделить премиальные деньги сразу, а они потом пусть прыгают, как хотят - правда ведь на нашей стороне! «Они» без нас все равно ничего не сделали бы, нуль без палочки... Володя нас поддержит (не подтвердилось), с Геной надо поговорить как следует, чего он там Сокирко нажаловался... В крайнем случае и большинство обеспечим. Прорвемся, парни... Но лучше не рисковать общим собранием. Ведь у Сережи есть «право бригадира». Так всегда делается... Да, кстати, и эти деньги за 4 билета из Бичевой. Все согласны, что их приплюсуют к премиальному фонду? Сокирко тоже не возражал, так давайте и их разделим после получения по справедливости, между собой, без пьяниц... Да и вообще им говорить об этих деньгах не следует. Зачем гусей дразнить...»

Может, такого разговора и не было 30 августа. Может, его не было и позже, и даже между самыми близкими друзьями: Сережей и Сашей. Может, обсуждение столь резкой отчетливости Сережа не вел даже наедине с собой, а делал все интуитивно... И все же этот разговор очень правдоподобен.

Вообще говоря, вырисовывается логичная и стройная система в Сережиных поступках, система особой морали и принципов: разделять, властвовать, награждать верных, наказывать «предателей» (Славу, меня, Гену). В ней, собственно, нет ничего удивительного. Ею пользуются многие: от самого дна воровских шаек до самого верха политиканов всяческих диктатур. Удивительна только та смелость, с которой он использовал ее против «преподавателей», против Саши Григорьича, от которого в некоторой степени зависит по институтской работе. Наверное, тут срабатывает правильный инстинкт: подлости от интеллигента-преподавателя можно не опасаться, даже если ему сделают гадость - не захочет пачкаться, пройдет мимо (и эта интуиция блестяще оправдалась).

Удивительно было и то, что тактика привлечения «верных» и «наказания врагов» касалась только части бригады. Ни за кого из «преподавателей» Сережа не боролся (кроме Славы), сразу же записав их в пьяницы и негодные работники (в целях нейтрализации исключение было сделано только для Саши Григорьича). Но, возможно, что в этом тоже был неосознанный расчет. Возможно, что с самого начала Сереже думал о понижающих коэффициентах для части людей, за счет которых можно повысить заработок (вернее сказать, доход) себе и своим «верным». Но...молчал до поры и выбирал «жертвы».

«Taкова жизнь» - звучит в моих ушах Сережина фраза из письма в Катэн с открытым предложением о введении понижающих коэффициентов для компании Саши Григорьича.

«Такова жизнь» - остается повторить всем участникам нашей хабаровской коммуны-артели. Не она первая распалась с таким треском, не она последняя. Для меня она будет связана не только с противоречивым обликом Сережи (до сих пор, вспоминая его разговоры, доверительность, восторженный лепет про свою невесту, мне все вышеописанное кажется невозможной фантастикой, надуманным бредом), но и с Костей, пришедшим в августе к Лиле с бескорыстной и щедрой готовностью помочь от практически незнакомых нам людей;

- Нe только со спорами, ссорами и обидами разноплановых людей, с матом и водкой, но и с человеческой взаимопомощью, благожелательностью друг к другу, интеллектуальным общением; не только с тяжким и грубым физическим трудом, иногда непроизводительным (и вправду, ведь было бы легче равнять и бетонировать полы в птичниках, если бы в их стенах были предусмотрительно оставлены проезды для техники), и иногда и халтурным по просьбе и выгоде начальства (экономия бетона на уменьшении толщины пола) или по спешке и необходимости (сдача домов в Катэне), - но и с сознанием значительности и важности этого труда. Мы делали работу в целом неплохо - лучше, качественнее и быстрее местных строителей. Мы знали, что птичники и дома в Катэне, действительно, нужны людям.

Эта общественная полезность нашего труда проявлялась и в оплате (престижность ее мы хорошо чувствовали) и в большом уважении к нам начальства и окружающих местных. А главное - давно я не ощущал такого удовольствия от равного энтузиазма к работе у всех, кто работает с тобой рядом, от труда всех «за совесть». Только тот, кто работал в такой шабашке, где все заинтересованы в работе каждого, может сказать, что он испытал коммунистический труд «по способностям». Там каждый болел за дело, каждый спешит туда, где он больше всего нужен, каждый старается сделать максимум и был рад, видя, что товарищ ведет себя так же. Только тот, кто испытал это, знает, сколь большое он получил удовлетворение, не идущее ни в какое сравнение с нудностью и серостью обязательного труда, даже на субботниках, где копошатся не люди, а ленивые рабы, где все смотрят не за тем, чтобы работал по способностям и в полную силу, а наоборот - чтобы каждый работал поменьше и не выпендривался больше других (ибо - «зачем на них работать?»)

Я не был разочарован хабаровской шабашкой, хотя и не испытал от нее cильного восторга. Может, причина этого кроется во мне самом, постаревшем и потерявшем способности к юношеским иллюзиям и надеждам на близкий и абсолютно светлый коммунизм. Но, может, дело в форме: именно «шабашная», артельная форма коммуны с ориентацией на большие деньги, на точный взаиморасчет и взаимопомощь - наиболее устойчива и жизненна сегодня. Она вполне удовлетворяет, с одной стороны - потребности старшего поколения в коммунистическом дружеском общении в труде (Славино: «Деньги - не главное» как раз и выражают эту потребность), что редко осуществляется в обычных условиях нашего хозрасчетного, денежного общества, а с другой стороны - удовлетворяет потребности младшего (Сережиного) поколения в деньгах, позволяя им вписываться в традиционные для страны формы артельного коммунизма.

Конфликт же Сережи и его приятелей с «преподавателями» мне представляется конфликтом поколений: на смену коллективистскому, безденежному идеализму людей, воспитанных в старых комсомольских традициях, идет поколение Сережи и его друзей -расчетливых, жестких, беззастенчивых, индивидуалистических, эксплуатирующих не только самих себя, но и любых «дураков» рядом - в рамках дозволенного. Если для «старших» деньги приемлемы лишь как дополнительное признание значимости их труда и «презренная проза жизненных средств», то для «молодых» деньги - этот главный меритель ценностей - совсем не «пахнут». Для заработка все возможные средства хороши. Если для «старших» халтура в работе есть им самим неприятное, но иногда неизбежное зло, а в условиях бесхозяйственности зло, которого в принципе следует стыдиться и избегать (качественно работу надо делать не потому, что так надо заказчику, а потому, что «так велит совесть»), то у «молодых» халтура стала чуть ли не стилем работы. Главное для них - чтобы все выглядело «красиво», чтобы заказчик принял работу «на ура», а ее истинное качество - не важно. Это оправдывается тем, что в современных хозяйственных условиях заказчику, как правило, действительно «плевать на качество». «Молодые» как бы адекватно воспринимают истинные требования сегодняшнего «спроса на качество работы».

Наблюдая Сережиных ребят в Катэне, я учился их отношению к работе, их житейской мудрости, хоть и был старше их по возрасту. С громадным вниманием я слушал их самоуговоры друг друга «не тратить слишком много времени на качество «этого caрая», «относиться к жизни проще», их рассказы о порядках в плотничьих шабашках. Особенно увлекали повествования Боба о детстве, когда он, живя в очень обеспеченной семье, регулярно посещал московский Птичий рынок, чтобы путем обменов, купли-продажи утроить или удесятерить взятый дома рубль. От его рассказов веяло какой-то старинной, нэпмановской Москвой или еще чище - детством Каупервуда. Но ведь Боб - послевоенный парень, ведь именно он - моложе нас, именно он - «идет нам на смену».

Поэтому я не рискну в заключении сказать про «молодых», что они - хуже. Они просто созвучны другой, новой эпохе. А если считать, что новое - всегда лучше, то, придерживаясь этой посылки теории прекрасного прогресса, именно «молодые» - лучше.

Нам, «старшим», к этой мысли следует привыкать, как к неизбежности. И к этим людям привыкать и не относиться к ним по старым, бескорыстным, ротозейским меркам. Ведь когда Вы придете на толкучку и Вам всучат ненужный товар, Вы не будете ругать рыночные порядки, а только - самих себя! Так же внимательно держите себя и в шабашке, если работаете вместе с «молодыми». Если в будущем я поеду на летние заработки, то с самого начала и непременно буду требовать полной ясности и четкости в денежных расчетах, гарантий против обсчета. Имеющийся опыт подсказывает, что такая пунктуальность в денежных вопросах не вредит и нормальным приятельским отношениям, а только их охраняет. Но если такого фиксированного «мирного договора» нет, то не следует удивляться тому, что настороженные и благожелательные отношения с «молодыми» могут стать явной и определенной «войной». Войной, к которой наши «преподаватели» оказались неспособными. «Старшие» в этой войне не могут победить, потому что они не хотят «побеждать», пачкаться из-за каких-то денег, ценность которых для них весьма сомнительна или, по крайней мере, вторична.

До недавнего времени я сам, всеми потрохами, принадлежал к старшему, комсомольски воспитанному поколению. Кстати, признак критического умонастроения ни в коей мере не годится для различения этих типов людей: «преподаватели» в целом были гораздо резче в критике властей и глубже, чем «молодые», для которых общие проблемы и судьбы страны безразличны, а ошибки в хозяйствовании - лишь учитываются в практической деятельности для достижения личных целей. Первые - больше идеалисты, вторые - реалисты по преимуществу.

C потерей большинства иллюзий «старшего поколения» я как бы выпал из их круга. Однако, став «реалистом» в теории, я не могу стать им на практике. Стать «молодым волком» я не умею. И потому остаюсь как бы посередине. В этом - объяснение моего летнего нейтралитета между Сережей и «преподавателями». И моей ошибки 30 августа.

Я часто возвращаюсь к этому вечеру. Что было бы, если бы я был другим, более близким к «преподавателям» к их бескорыстию? Если бы у меня не было мысли «про себя» о возможности неравного распределения денег в свою пользу (пусть даже по всеобщему согласию), то я стал бы настаивать только на равном и немедленном распределении. В тот момент я был очень авторитетен - за мной стояла поддержка Гены и пяти «преподавателей», т.е. большинства бригады, а катэновцы заявили о нейтралитете. Оставшись в одиночестве, Сережа с Сашком могли бы сдаться и согласиться на равную оплату.

Да, 30 августа можно было одержать победу, которую, правда, никто бы и не заметил...В этом самоанализе нет самоедства: я не жалею, что поступим тогда так, как мне свойственно, и вижу, что по другому и быть не могло. Был бы я другим, то, наверное, еще раньше разошелся бы с Сергеем и просто не был бы приглашен на дележку 30 августа (Сережа уже колебался в этом приглашении) и события развивались бы тем же манером. Но уроки я надеюсь запомнить. Они пригодятся мне в будущем. В предстоящих коммунах.