Раздел I. Северный дневник 1967 г. - диафильм «Кожа»

Эту горную часть я начинаю с описания северного байдарочного похода, который стал как бы продолжением нашего первого горного похода в 1966 году, когда мы появились как самостоятельно ходящая туристская пара. Лишь по случайности мы пошли в Фаны одни. А вот на русский Север готовили собственный, личный поход, совсем-совсем свободный. Ни кого с собой не звали – не тянули.

Помимо осмотра старых городов, знаменитых монастырей и деревянных церквей мы запланировали сложный байдарочный поход по притокам р. Онеги – Иксе и Коже. Ненаселенка, пороги, отсутствие опыта – маршрут пятой категории трудности – все это заставляло страшиться неизвестности, как в горах.

Поход по притокам Онеги осознался нашим окончательным рождением. Разорвалась пуповина связей с туристской группой, коллективом. Теперь мы знали, что сможем сами пройти практически везде, где нам интересно, со спутниками или без них – но мы вольны и независимы.

Впечатления от этого похода зафиксированы в диафильме «Кожа» и в путевом дневнике Лили с моими последующими комментариями. Ниже следует их соединение.

Комментарий 77 г. : В этом фильме использованы собственные белые стихи. Я не способен к стихосложению, но на этом материале ощутил прямую необходимость какой-то ритмической прозы. Пафос требовал своего. Больше такое не повторялось.

Северный дневник-67:

22 июня. Чуть ли не с утра (вышли в 8) начались перекаты. Витя смутно помнил цифру – 8 порогов, мы их весело считали. Прошли длиннющий трехкилометровый – Витя в лодке работает, а я тащу за бечеву по берегу. Но когда показался 9-й – и не перекат, а настоящий порог, стало невесело. К тому же погода испортилась, и все на нас промокло до нитки.

Тоскливый вечер в палатке без ужина: нет сухих дров для костра.

Утром обнаруживаем в палатке озеро воды. Дождь все стучит и стучит. В дождевых промежутках готовим завтрак, сушимся у костра. Выходим в 11 ч., чтобы окунуться в очередной перекат. Но постепенно небо иссякает и дает проглянуть солнцу. Самый последний порог был настоящим трехкаскадным красавцем – еле лодку вверх вытянули, в половине четвертого решаем, что пора бы быть волоку, а его все нет и нет. Как бы не проскочить мимо: «Нy ладно, еще час плывем, а там будем искать».

Час прошел. Место не выдающееся, ну да ладно, еще немного. Вот вроде река повернула в правильном направлении. Вытащились. Решаем идти на Запад. Попадается тропинка. Потопали…

Во всем походе для меня – это самый страшный момент. Мы уходили от реки, своего единственного ориентира в пути, от байдарки и рюкзаков с едой и одеждой, уходили лишь с куском хлеба на перекус и бесполезной крупной картой, уходили в тайгу, страшную именно своим безлюдьем и бездорожьем. Ни карты, ни компаса, при сером небе (правда, потом выглянуло солнце). Сам волок – 4 км, но будет совершенно невероятным везением, если нам удастся ущупать именно этот, вытянутый к Иксе залив Унд-озера. А если нет – то идти не меньше 12 км, если не попадется волочной тропы. Когда попалась первая слабенькая и старенькая тропка, я, помня свою вину за забытую карту, испытал громадное облегчение.

Старая тропа, но ведет вроде правильно. Вот подъем. Правильно! – Наверное, водораздел. Вот спуск, а вот и вода – но это оказывается все той же нашей Иксой. Зато тропка привела к большой тропе-дороге, хоженой и езженой, а сама побежала вдоль берега. Напротив этого перекрестка через реку повалены две березы – не проехать под ними. Ну, думаем! Нам, дуракам, все знаки расставлены: по реке дальше нельзя, а вот дорога, которая, правда, сразу взяла на юг, но, наверное, повернет скоро. Бодро побежали по ней, но чем дальше она нас уводила мимо сосен с надрезами для сбора сосновой смолы-живицы, мимо железных бочек, стелясь бревнами под ноги, тем больше мы понимали, что это не туристская тропа и идем мы не туда. Вывела она нас к лесному поселку из двух домов, где рабочие-«химики», как они себя называют, бодренько нам растолковали, что к чему... Той же «легкой» походкой мы пошагали назад к реке и лодке....

В тот вечер еще были пороги; но берега подсохли и не приходилось при бечевании окунаться в мокрую траву. К тому же мы знали, что нас ждет стрелка с точным указанием волока. И действительно, столб со стрелкой стоит над рекой на видном месте с 1963 г. и не заметить его нельзя. Прибыли сюда уже в 10 ч. вечера. Стоянка. Сушка... А ночью опять дождь и утром тоже. Всю ночь мучил тягостный сон, что Вите хочется двигаться дальше.

24 июня. 10.30 утра. Все же взвалили рюкзаки и двинулись к волоку. Тропа ушла в болото почти сразу, чем здорово подпортила мне настроение. Пустую байдарку, однако, оказалось нести не так уж трудно: под рюкзаком сгибалась до земли, а под лодкой шла ровнехонько. «Доволочились» до озера через три с лишним часа – 4 км...

Середина дня. Палатка и все тряпочки сушились, а Витя возился с байдаркой. На озере – ветер и редко-редко выглядывало солнышко. Отлично все сохло на ветру. Мы уже заканчивали свои дела, как к берегу причалила моторка. Мастер-«химик» решил вместе со своими двумя мальчишками порыбачить – отдохнуть под воскресенье, а по пути подбросил сюда, к дороге, двух своих рабочих. Жадно и долго выспрашивали мы его о нашем дальнейшем пути, а он все подробно объяснял. Особенно ценным был его совет, как найти нам Емзу-реку. Много о чем говорили: и о заготовке смолы, и о лесосплаве, и о поставке продуктов в магазины, и о туристах (на Унд-озере их много, сотни). Очень симпатичный человек. Отлил нам диметилфталата, прервав тем наши «комариные страдания». Объяснил наши неудачи с ловлей рыбы в Иксе (не тот период ). Еще посоветовал не ехать, подождать, пока ветер стихнет. Витя огорчился, но, видя мои страхи перед ветром, сдался.

В этой и других встречах с местными жителями пришлось окончательно увериться, что время пришвинского, раскольничьего Севера прошло, люди изменились здесь безвозвратно. Когда-то Пришвина поразило отличие гордых и самостоятельных северян от земледельцев центральной России. Нас же больше удивляла обыкновенность живущих здесь людей. Они ничем не отличались от жителей, допустим, Подмосковья. И этому, конечно, есть объяснение: на Севере исчезает, если не исчезло все коренное русское население, потомки староверов и поморов уезжают в города, забрасывая традиционные занятия зверем, рыбой, хлебом... Север становится чисто промышленным краем, страной с пришлым наемным населением, непрочным ни в жизни, ни в убеждениях, способных выполнять тяжелую работу в глуши лишь за деньги и поблажки при найме. Такие же проблемы с работой и жизнью, как и у нас: расшатанная дисциплина, плохое снабжение, ляпсусы управления, общая бессмысленность жизни, выливающаяся в дикие пьянки. Даже влияние экономической реформы обсуждается здесь с той же самой степенью надежды и недоверчивости, что и у нас.

Завалились спать в 6 часов вечера. Ночью все ревел и ревел ветер, да еще и дождь шел. Проснулись в 4 чaca утра. Ветер.

Вите начала надоедать моя трусость, и я решилась. Волны были, конечно, большие, но в лодку не захлестывали. Три часа мы шли до деревни Скарлахты, потом вошли в нужный залив, но реки сразу не нашли и стали сомневаться. Поплыли в другой залив, потом снова в Скарлахту, там-то нас направили обратно. Проплыв еще сотню метров, где уже были в первый раз, за камышами увидели прямое устье Емзы. Итого – три часа на пустые поиски. В двенадцатом часу остановились на завтрак. Я уже достаточно взвинтилась к тому времени, уж очень хотелось есть. В озере мы поймали на дорожку своих первых больших окунeй. Третий, большущий, сорвался. Окуней съели с аппетитом: одного в супе, другого жареным.

По Емзе шли долго. На дне реки оставили вторую блесну, но перед этим попалась щука на ужин. Вкусная. Был ветер, но без дождя. И снова пошли пороги. Надоели перекаты. Остановились в 10 часов вечера. Настроение хорошее: путь ясен, день без дождя, щучий ужин.

На утро загадали, сколько еще будет порогов до следующего озера. Я назвала 12, Витя – 10. На конфеты спорили. А оказалось всего два, озеро же в часе пути от нашей стоянки. Очень обрадовались, найдя устье новой речки – Плоской. По ней шли еще три часа. Она здорово петляла на положенных ей пяти километрах пути. Преодолев перед озером небольшой порог, радостные вплыли в Плоское озеро. Все идет как надо. Остановились обедать, ловить рыбу. Отдыхали с 3-х до 5.30.

Д/ф «Кожа»

Мы вытащили байдарку на песок близ заброшенной деревни. Долго бродил я в травяных зарослях между оседающими срубами, догадываясь, где был дом, где баня, где коровник, а где амбар, где контора, а где школа. Забытые сани, борона, рваные сети, еще развешанные на кольях – все наводило на мысль, что жили здесь еще недавно и что, может, хозяева еще вернутся. Какая-то беда заставила их покинуть временно дом, но ведь сейчас снова светит солнце, их земля стала еще прекраснее, и потому они не могут не вернуться сюда, к этому огромному синему озеру, к паре лебедей над ним.

Перед тем как выкатиться на это озеро, мы останавливались и в нескольких десятках метров от берега обнаружили открытую поляну. Это не было, как здесь водится, болото с маломощным редколесьем, это было настоящее поле, правда, давно заросшее травой и кустарником. Нa меня этот небольшой кусок очеловеченной земли с самыми обыкновенными одуванчиками и ромашками, после сплошной захламленной тайги, оказал ошеломляюще радостное впечатление. И ведь, казалось бы, недавно видели живую деревню, а вот несколько дней борьбы с тайгой, рекою уже притомили нас, расположили к радости от встречи со следами человеческой деятельности. Но вот среди брошенных изб эта радость сменилась грустью, как на кладбище. Как будто здесь природа взяла реванш, свела на нет усилия человека... Конечно, все это фантазии, конечно, была масса причин для ухода людей с насиженных мест, весьма прозаических причин, но когда ты день за днем рубишься по этим речкам-болотам, то невольно начинаешь относиться к природе, как к противнику, приписывая ей свои и людские неудачи.

д/ф

Cев. дневник: Перед тем, как войти в следующую речку, два часа гонялись за парой лебедей, чтобы поближе их сфотографировать. Так и не удалось, не подпускают к себе, отлетают на другой конец озера.

В 7 часов вечера вошли в речку, названия которой не знаем. Речка коварная, измучила нас порогами. Последний шли два часа – с 9 до 11 ч. вечера. И еще не прошли (сверху идет пена). Ночью прошел дождь, а сейчас ветер с солнцем. Хорошо. Пусть подсушит кусты берега, а то уж очень противно брести мокрой по горло.

Лодку сильно продираем по этим речкам. Мелкие они, особенно последняя. Все перекаты хочется послать «по адресу». Может, в этом году просто мало воды? Зима, наверное, и здесь была малоснежной. Но все равно сегодня мы пройдем эту речку, озеро Чернево и 5 км по реке Межозерке до волока.

Дневник: 28 июня.

У меня свободный час времени. На стоянке забыла бечевую веревку и Витя поехал за ней. Все получилось не так, как ожидалось. Весь вчерашний день лихорадочной работы мы, наверное, не приближались к волоку, а удалялись от него. Кончилось тем, что заехали в такой ручек, где и двумя веслами не погребешь – весла в берег упираются. Остановились в 10 ч. вечера. Стали думать, припоминать, что же случилось, когда мы могли сбиться и где находимся. Вспоминая фразу за фразой из разговора с мастером-«химиком», установили, что, наверное, заехали уже в верховья Межозерки. Нас сбило с толку, что мастер последнее озеро Чернево пририсовал на нашей карте не на том месте. Первое же озеро, сплошь покрытое камышами-осокой, мы лишь условно называли озером. А ведь он говорил про первое: «Оно все заросло, но ничего, пройдете… И заброшенная деревня должна была быть именно на последнем озере... Сейчас мы в 4-часах пути от порогов Межозерки. Как только доплывем до них, я пойду по правому берегу, высматривая тропу, а Витя поведет байдарку сам. Должна быть тропа. Ведь ходят люди волоком.

Продуктов у нас становится все меньше. Теперь трудно загадывать, когда мы «попадем к людям», но на 6-7 дней внатруску нам хватит… Погода, спасибо, держится. Вчера днем раза три начинался дождь, минут 10 шел даже сильный, но спасибо ветру –угнал.

Вечер был сухой, и ночь тоже, потому мы все высушили даже в том болоте, где пришлось ночевать. Байдарка течет интенсивно. Дыры найти не можем. Сегодня Витя нашел одну, но течь не уменьшилась. Все подмокает и каждый вечер мы сушим рюкзаки и часть вещей. При большом огне и таком количестве дров все сохнет быстро. Так что это не страшно, лишь бы не начались дожди – я их больше перекатов боюсь.

Вчера было очень плохое настроение - целый день шли перекаты. Перетаскивая байдарку через бревно, сломали крепление кильсона, и вообще неправильно долго тянулась речка. Сегодня же, когда есть некоторая определенность, хоть и не знаем еще, где точно волок, стало гораздо легче. Вниз идти, конечно, противно: те же повороты, те же перекаты... Очень нескладно получается с моими руками, они полопались, в складках застревает грязь, все – в царапинах и ссадинах. Вечером мою их горячей водой с мылом и смазываю вазелином, но улучшения нет. Видно, уж теперь до конца похода.Ну ничего, после волока на Турозеро речка Тура выведет нас вниз на Север. Речка захламлена, так что придется туго, но мы надеемся за 3-4 дня (Залем – за неделю) ее одолеть. А там будет Кожозеро и река Кожа до Онеги. И все!...

Все эти дни я чувствовал бремя добровольного соревнования с Залемом. По предыдущему опыту мы знали, что идти одной байдаркой много легче и быстрее. Хотелось, чтобы это правило подтвердилось и здесь, в сложном походе. Группа Залема прошла этот маршрут за три недели, мы положили на него две недели максимум, и то, что из-за своего «без карты» в этот срок из укладывались, сильно уязвляло/

2 июля. Мы – уже на Кожозере. Осталось идти 3-4 дня. Облегчение страшное, что вышли на озеро, что все неприятности позади.

Продолжу описывать те дни. 28 июня мы вернулись к порогам Межозерки и решили, что я пойду по берегу, чтобы на пропустить тропу на озеро (по нашим представлениям, тропа должна была отходить от реки перпендикулярно на запад). Довелось узнать «прелесть» ходьбы по тайге без тропы. К тому же шлепнулась в воду и вымокла по пояс. А главное, приходилось все время искать следы тропы, стоянки, спиленный пень. Мы знали, что туристов здесь бывает мало, поэтому тропа может быть незаметной. И стоянки можно пропустить... Проходили часы, наметки троп как-то быстро кончались (звериные, что ли?), а тропу волока я не находила. А когда я наткнулась на собственную ночевку, то нервы начали сдавать: ведь Чернево совсем близко, а волок не найден.

Пройдя еще дальше вниз и обнаружив два спиленных пня, но без тропы рядом, я не выдержала очередной неудачи. Теперь я была почти уверена, что снова пропустила волок, а тянуть байдарку снова вверх по этим же перекатам было дикостью... Тут и Витя подплыл, выслушал мой рев, согласился вместе идти искать… Чуть подальше от реки набрели на тропу, параллельную реке, и по ней пошли вниз. А минут через 20 вышли к большой стоянке на реке. Приметы совпадали (высокий берег, спиленный пень), но не было главного – дороги на запад. Была лишь тропа вдоль реки, по которой мы пришли с севера. Подумали, что те тропки, которые нам попадались в верховьях Межозерки – есть продолжение этой береговой тропы. Даже пошли было к озеру, чтобы убедиться, что дорога доводит до него. Но устали и вернулись, решив, что утром Витя сам сбегает удостовериться, хотя и так все ясно. Потом пошли до этой тропе в другую сторону, надеясь придти по ней к другой, более верхней стоянке туристов – и началу волока. Но неожиданно вышли не к реке, а к небольшому озеру. Обошли его кругом, убедились, что оно глухое, выхода не имеет, и похоронили мелькнувшую было надежду, что это Турозеро... Тропа шла дальше и мы было пошли по ней, но было уж десять часов вечера, усталость взяла верх и мы остановились. Как выяснилось на следующий день, от этой точки Турозеро лежало в 10 минутах хода. Витя сделал радиальный выход, чтобы убедиться, что реки рядом нет, и у нас появилась уверенность, что мы находимся не на прибрежной тропе. Это или волок, или дорога от деревни на Чернево к самому Кожозеру. Наверное, от нее как-то можно будет пройти и к Турозеру. Мне помнилась цифра 8 км, как длительность второго волока. Значит, завтра надо отсчитать от реки два часа ходу и начинать поиски…

Забавна та система логических предположений и выводов, с помощью которой мы искали путь, на ходу меняя свои представления о местонахождении. Сначала мы искали тропу, соединяющую озеро и реку по самой короткой прямой, только потом догадались, что туристы не будут пробивать сами кратчайший путь-волок, а будут использовать уже имеющиеся в тайге тропы. Предположение, что найденная нами тропа оставалась с тех времен, когда ныне брошенные деревни еще жили и соединялись дорогами, здорово помогло нам поверить в правильность ее направления на Турозеро. Логика не подвела.

Д/ф:

Утром, взяв с собой еду в путь дальний, отправились на поиски, а озеро оказалось в 40 минутах ходьбе. Большое, вытянутое по карте, со стоянкой на берегу. В пустой консервной банке оставлена записка от хороших людей: «Рыба лучше всего ловится у противоположного берега. Счастливого плавания. Так и быть, почистим вашу Туру!» Музыкой зазвучала последняя строчка: это конец неопределенности...

За сорок обратных минут возбуждение не улетучилось. Вернувшись, мы даже завтрак не стали готовить, а сразу собрались и пошли…

Ох, и тяжко ж пришлось! Солнце, духота, пот и накопленная усталость. Слепни садились десятками и вдвое больше кружилось рядом. Дошли чуть живые. Еле-еле перебирая ногами, сделала костер и еду. Витя перебирал и клеил байдарку. Немного постирала. После еды, совершенно измученные, заснули, договорившись вечером порыбачить у «противоположного берега»...

Приятнейшая это была прогулка. И рыбы много поймали: три окуня и три щуки, притом большие (в одной щуке было 73 см). Второй раз сварила уху. Переварила. Теперь рыбу будем только жарить. Жаль, конечно, что не взяли томат. Вообще экипированы мы до ужаса плохо. Надо было: сшить из клеенки вкладыши в рюкзаки, взять много носков – по паре на 3 дня и для сна. Сейчас наши носки и обувь представляют жалкое зрелище. Для продуктов должны быть полиэтиленовые мешки. Плащи из тянущегося материала и на номер больше для удобства движений. Пару запечатанных в целлофан коробок спичек. Обувь. Ни мои сапоги, ни Витины кеды не выдержали....»

Кажется, это был единственный раз, когда мы гуляли по озеру совершенно бесцельно, если не считать рыбы. На берегу оставался дом-палатка, байдарка была совершенно свободной от вещей. Свежезаклеенная, она почти не текла, доставляя восхитительное чувство сухости и комфорта. До сих пор в памяти стоит желтая северная ночь, красное заходящее солнце над прибрежными елями, ленивые волны в безветрие, огромная серая масса воды с тускло-красными солнечными бликами, и рыба… Этот азарт, ранее нам почти неведомый, этот плавник пойманной рыбины, изрезывающий воду при подтягивании к байдарке, упругое сопротивление лески и странное чувство страха и виновности перед трепыхающимся на дне байдарки телом...

И еще – глубокое ощущение окружающей тебя тишины и одиночества. На много десятков, а может и сотни километров отсюда людей нет, мы здесь одни, совсем одни на этом огромном озере. Сейчас именно мы его полноправные хозяева и нет никого, кто мог бы нас как-то ограничить и стеснить... И страшно становится не столько от боязни пропасть в этой глуши из-за какой-либо случайности, сколько из-за отсутствия вот этого – привычных людских ограничений, страшно от непривычки быть без людей, быть одним, самостоятельными перед природой и самими собой, самостоятельно определять свои поступки...

Д/ф.

Дневник: Утром встали поздно. Отплыли только в 11 часов. Долго искали Туру, и только в половине второго вошли в ее исток... И началось.

Дождь сверху и мразь снизу. Река завалена, запружена, запорожена выше всяких наших ожиданий. Пороги вначале были мелкие и лодку приходилось просто нести по ним. Завалы из бревен через каждые 10-20 м. К тому же лодка начала тонуть. Сучком в ней прорвали такую дырищу, что пришлось зашивать нитками, а уж потом клеить. А сучки делали свое дело, снова сорвали заплату, а дыру увеличили вдвое, и вот уже Витя по пояс плывет в воде (Я иду по берегу). Решаем останавливаться, сверху льет дождь, он не даст возможности хорошо заклеиться, а идти с такой дырой дальше нельзя.

Я останавливаюсь с удовольствием: идти по пояс в мокрой траве противно, спина болит – перестаралась, помогая Вите перетаскивать байдарку через бревна и по мелким перекатам… Но только Витя свалил сушенину (а какая толстая была! Как не хотела падать!), только запылал огонь, как небо начало разрываться и освободило солнышко. Как нарочно. Но мы твердо решили никуда больше не трогаться. Подсушились, доели большую щуку и заснули.

Утром, в половине шестого, наш «корабль» или «коровка» уже стоял «на парах» («коровка» - потому, что иногда мы отпускали по течению свою лодку и она сама находила хороший путь между завалов, но чаще с ней приходилось очень много возиться, наверное, побольше, чем с настоящей коровой).

И опять начался бесконечный труд. Витя плыл, а я шла по берегу. Лодка наливалась, рюкзаки тяжелели от воды и, как вечером выяснилось, спальник в полиэтиленовом мешке – тоже. Время от времени байдарку переворачивали, выливали воду, Витя даже заплатки клал. Завалы разбирали, перетаскивали, обносили. Витя не жалел себя, при любой необходимости лез в воду, прямо в одежде, он уже сидел на переднем месте, чтобы облегчить порванную корму, хотя садиться и слезать в этом случае много труднее. Мокрый по грудь – на него было очень холодно смотреть.

В третьем часу решили обедать...Но...подмокли все спички. Единственная спичка в третьей коробке оказалась тоже влажной и огня не дала... Стало безысходно от холода. Как сушиться, как спать? Выход один: что есть мочи идти к людям, к спичкам, к Кожозеру...

Сил хватило только до 8 часов вечера. Ух, какая это была неуютная стоянка, какой мокрый спальник и вещи. Мы дрожали чуть ли не до утра и заснули немножко? лишь когда подсушили спальник собственным теплом. И одеваться утром в мокрое было очень противно. Но влезли.

В 8.15 опять пошли-поехали: я по берегу, Витя в байдарке. Вскоре, однако, выяснилось, что и я могу ехать, ибо пролеты без завалов удлинились, и река стала полноводней. Вчера на самом большом пороге, красивом, многокаскадном, впал со стороны приток и здорово изменил характер реки.

И вот уже мы даже работаем вместе веслами, а потом и руль ставим! Река стала широченной, течение почти прекратилось – никакие деревья ее теперь перегородить не могут. В час дня выкатываемся в озеро, добираемся до песчаной отмели и пируем на радостях (объявляется «коммунизм на сухари») в честь победы над Турой... Кроме завалов, от Туры в памяти останутся «висячие мостики» из поваленных деревьев, лебеди в паре метров от байдарки и ужасающий путь по берегу, по этим дурацким неустойчивым болотным кочкам в полметра высотой и водой между ними…

Сейчас я сижу в избушке. Она одна осталась целой в брошенной деревне. Совсем разморило от натопленной печки, хочется спать. Больше так рюкзаки мокнуть не будут. Сделаем из веток настил в байдарке для вещей, да и вылезать часто уже не придется. Речка Кожа должна быть большой... Как хорошо, что попалась нам эта избушка, как уютно трещат дрова в печке...»

В этот теплый и сухой вечер осуществилось давнее лилино желание – пожить немножко вот в такой старой избе... За этот поход нам выпало мало подобных «барских» радостей: только один выезд на рыбалку и только одна ночевка в теплой избе охотников. Грибов мы не видели, уток стрелять не из чего, ягоды-земляники и малины еще нет... Зато всяких препятствий оказалось с избытком. Тем слаще были эти редкие часы уюта и отдыха.

3 июля. День четырнадцатый, по плану – последний. А мы еще на Кожозере. Сейчас его еле переплыли наискось. Ну и натерпелись страху: ветер страшный, и за 40 км озерной шири он нагнал большую в полтора метра волну. С берега это плохо чувствовалось, но за мысом, когда байдарка, переламываясь на очередном гребне громадной волны, закрывающей горизонт, гулко хлюпала носом по воде, в голове ничего не осталось от вчерашних приятных мечтаний о близком конце похода.

Остановились сразу, как только добрались до противоположного берега. Витя уверяет, что волны теперь будут меньше, но плыть дальше не хочется, сушимся. Не могу прийти в себя. Такие волны видела только на картинках. Ужас охватывал, когда волна захлестывала внутрь лодки заодно на меня, и через мою голову – на Витю. Кажется, появись чуть побольше волна, и захлестнет вместе с лодкой, найдем «успокоение»: плаваю-то я плохо... У лодки расстегнулся один из больших стрингеров и вся она скрипела и протестовала. Могла б и не выдержать…

Потом, в разговоре с местными выяснилось, что эта часть озера называется чертовым местом. Даже в безветренную погоду здесь гуляют волны, опасные для моторок... Я тоже здорово перетрусил. И не столько за то, что байдарка перевернется или ее захлестнет водой («Ладога» очень устойчива, а захлестнуть байдарку во много раз труднее, чем открытую лодку). Боялся я за прочность каркаса: кильсон в одном месте сломан, стрингера постоянно расстегиваются, дырявя обшивку… И потом еще опасения за Лилины нервы, и ругал себя за легкомысленное пренебрежение к плавсредствам – даже матрас перед выходом не надули...

Дальше пошло лучше. За два часа подсушились, воспрянули, отчалили. Волны еще бились в борт, но ужаса уже не было. Даже дорожку за собой бросили. Ловился окунь. Ветер поутих, а в последний час совсем пропал монастырь, который видели все время. Как нам потом объяснил живущий в нем старик: «Ветер встречный и потому монастырь «вызнаменило». И вправду, сначала монастырь казался совсем близким, но плыли до него два с половиной часа. Очень утомительно плыть по длинному озеру, все время видя цель, которая не приближается, а временами удаляется, если стихает ветер...

Зато как хорошо было наконец доплыть, как умиротворенно мы пили чай, ели свежий хлеб с маслом, гостюя у единственной здесь семьи. Все уехали из этого Кож-поселка, до сентября осталась здесь только эта семья из трех человек, и то лишь потому, что на лето им пригнали сюда колхозных телят… Уезжают люди из небольших селений, кто сам, а кто после уговоров или прямых выселений («Чтоб духа вашего здесь не было» - заявило людям районное начальство). Оставляли здесь дома, а новых на другом месте не давали. Мы так и не поняли, почему обезлюдивают эту землю. Старику (ему уже за 80 лет) так жалко уезжать от этой красоты, от этого озера, богатого рыбой, дичью, лесом, лугами, ягодой, землей монастырской. Но машинных дорог сюда нет, снабжение товарами и вывоз продукции затруднительны. Вот и переселяют людей в Усть-Кожу, что стоит на самой Онеге. Один из гидрологов, что стоят сейчас партией у монастыря, объяснил нам переселение необходимостью «приобщения людей к полезному труду – к лесозаготовкам»(!!!)

Нам кажется дикостью оголение этого края вместо освоения (разве нельзя восстановить и расширить старую монастырскую дорогу?). Во всяком случае сердце не соглашается.

Монастырь разрушается. В соборе размещены телята. Все каменные постройки поздние, вероятно, последнего века (это видно по русту на зданиях, по крестам и пр.). Очень впечатляет отдельно стоящая ветряная мельница – настоящая башня, способная, наверное, заменить десятки ветряков. Всего в монастырском комплексе было 50 построек и звались они Кожозеринской Богоявленской пустынью. Неплохо жили пустынники – красивейшее место выбрали для жительства… В 1918 г. монастырь ликвидировали, часть монахов красногвардейцы убили (как выразился рассказывавший старик: «Немного плохо поступили…»). Деревянные церкви сожгли, а каменные уже после революции – перестроили…

Странная судьба у этих мест... По 2-3-х этажным постройкам, составляющим небольшой городок, видно, что монастырь жил богато. Кроме него, на озере было много и иных, заброшенных сегодня деревень. Поддерживалась в порядке почтовая дорога до Онеги и до моря... А потом пришла революция, прикончившая монастырь со всеми его вековыми традициями, экономикой и озерной цивилизацией. Дед долго нам рассказывал, как красные обороняли монастырь от наступавших по перешейку белых солдат архангельского правительства... После гражданской войны здесь создали коммуну из бывших красных партизан, и это было вполне логично: ведь монастырь и был религиозной коммуной, все его хозяйство было приспособлено для общего ведения, единого управления… Однако если монастырь долго жил и здравствовал, то коммуна быстро развалилась (Следы такой же коммуны и с теми же результатами мы встречали в монастырях соловецкого Анзера). Это и понятно: монахи сознательно отказывались от личных интересов в пользу интересов божьих или интересов своих ближних. Коммунары же – обычные люди, ставящие заботы о себе и своих семьях не ниже, если не выше общественных интересов. Развал монастырских коммун при таком изменении контингента участников был неизбежен.

Кожозеринский монастырь был глушью, поэтому коммунары там поступили просто: сохранив название коммуны, они разделили землю и жили каждый своим хозяйством… А потом пришла коллективизация, вокруг появились поселки из «раскулаченных» и иных ссыльных. Это был трудолюбивый народ, сумевший в новых для них и суровых условиях выжить и поднять хозяйство (в Усть-Коже нам говорили, что многих раскулачили просто по спецразверстке: с каждой деревни должно быть взято определенное количество семей, как кулацких. В это число попадали обычно середняки)… Война снова подкосила хозяйство, лишив их мужских рук. Но и это б выдержали, подняли бы хозяйство, благо до районного начальства далеко, жить можно самостоятельно… Но как раз это начальство и допекло. Уполномоченные от райкома сидели в поселке и каждый день собирали собрания, пока не уломали-таки половину оставшихся на собрание людей принять решение о переселении колхоза и всех его деревень на Усть-Кожу по «собственной воле» и без всякой государственной компенсации. Такова история кожозеринского обезлюдивания…

Она плохо укладывается в голове, даже если оставить без внимания позорные методы выселения людей с родных мест. Но где же логика, когда с одной стороны мы рекламируем заселение Сибири и Севера, а с другой – разоряем обжитые места на этом Севере, заставляем людей бросать отличные дома, настоящий агрогородок, налаженное хозяйство, расчищенные от камней поля, разведанные озерные и лесные угодья? Кому надо превращать огромные пространства земли в необжитые лесные пустыни?

В Карелии мы встречали не меньше брошенных деревень, но там хоть никто не ссылается на принудительное выселение. Чаще встречаются ссылки на немощный колхоз, неумелое хозяйствование и на стихийную тягу молодежи в город. Но хотя эти деревни покинуты не насильно, до чего же печально смотреть на зарастающие поля, брошенные каменные особняки, заболачивающиеся дороги и разрушающиеся церкви –труд многих поколений предков, гибнущий из-за равнодушия или головотяпства ныне живущих потомков. Не хочется верить, что так должно быть.

Уезжали вечером с приятнейшим ощущением недопеченного хлеба в желудке, человеческой ласки и в ожидании легкого пути домой. Буханку хлеба в дорогу дала нам хозяйка Мария. Приветливая и доброжелательная, она прожила, наверное, несладкую жизнь, видела мало радостей. А сейчас люди осуждает ее за то, что муж моложе. Люди часто жестоки в своем ханжестве.

Отчалили просто. Перетащили байдарку через монастырский перешеек и, оставив на берегу провожающую Марию, поплыли сначала по озерному заливу, потом вплыли в Кожу и… сразу попали в порог. Опомниться не успели, как нас понесло…

Этот порог зовут «Горностай» и умелые байдарочники, наверное, проходят его легко. Но мы неумелые, нам впервой и сразу попался такой большой. Тут же сели на камень, нам нахлестало в лодку воды, а после второго, более основательного удара о камень, из кильсона получилось несколько отдельных кусков. И все это в состоянии моего нарастающего ужаса и полной беспомощности. Когда нас вынесло на спокойную воду, я минут десять была чуть ли не в шоковом состоянии: не хотелось никаких движений, а в голове страшная тяжесть. А потом началась дрожь, которую не могла унять даже яростной работой. «Горностая» мне не забыть. Вот тебе и легкий путь вниз по большой и сильной Коже!…

Перед следующим бурным местом мы сделали ночевку по моему настоянию, а наутро я с легким рюкзаком, где были сложены самые ценные вещи, пошла пешком. Без дороги идти тяжело, но оказалось, что мы ночевали вблизи Падуна и все равно надо обноситься… Падун страшен. Живым из него не выйти… Вспомнили поляков, погибших в нем…

После Падуна опять пошла пешком, но уже чуть ли не со слезами: что мне плохо идти, что я такая трусиха и что как же мне будет потом стыдно, что я так панически боюсь перекатов. К тому же Витя пронесся мимо меня с легкостью перышка, а я – чуть ли не ползла черепахой… Но он все понял, подождал меня, молча посадил в лодку и поплыли. Хорошо поплыли! Я сперва заставляла себя отключаться на перекатах – будто это не я сижу в этом кипении, и что лодку совсем не жалко и что ничего-то случиться не может. Постепенно Витя приобретал сноровку, а я теряла страх…

В этот и следующий день мы обносили еще два порога. Один по опасности равен Падуну (зовут Шурус), а второй – поровнее, но тоже имеет большой сброс воды. Последний мне показался особенно красивым – две плавные ступени…

А еще в один порог мы «бодренько» влетели по незнанию: «Витя, что-то сильно шумит впереди?» - «Да нет, ничего, просто перекат!» - И вот нас понесло, боком свалило через камень, так, что мы чудом не перевернулись (преимущество плоскодонной «Ладоги»), и подвело боком к другому, еще более высокому сбросу (метра два) и зацепило за камень. С дрожащими коленками я выскочила на этот камень и держала байдарку, пока вылезал Витя. Потом, чуть отдышавшись от неожиданности, увидели путь благополучного спуска вниз по камню. У Вити хватило нахальства фотографировать меня в этот момент. Потихоньку спустили лодку со скользкого камня, но направить ее в нужном направлении не могли. Сели в байдарку, стоящую поперек течения реки, нос и корма ее заливаются водой двух сливов. Долго не могли решиться отцепиться от спасительного камня. Наконец, «семь бед, один ответ» - отцепились, и поволокло нас в самую молотилку слива… Плохо помню, что было. Как будто дробью било снизу байдарку, волны хлестали по нам, заливая все и медленно проталкивали в боковую зону спокойной воды (кажется, Витя греб)... Очумелые, в полной безопасности, мы неуверенно рассматривали порог, с которого только что свалились...

Д/ф

«Дневник».Были и еще перекаты с пеной, но я уже не ойкала, да и уверенность в Вите возросла. Красивым был порог «Железные ворота»: узкая щель в скале высотой 10-15 метров, где Кожа с ревом катила свои полутораметровые валы.

Можно сказать, что до Кожи мы с Лилей еще не встречали настоящих порогов. В Подмосковье они невозможны, а пороги на Иксе хоть и трудны для прохождения, но мелки и не опасны. Пороги же на Коже, во много раз более сильной и мощной, чем Москва-река – опасны. В этом нас сразу убедил длинный «Горностай» своим винтообразным сливом. Да и в остальных местах – «цепляние дном за камешки» обходится здесь слишком дорого, чтобы не нервничать.

Многокилометровые перекаты бушующей пены и разбросанных по руслу камней заставляли быть предельно внимательным и напряженным. И в то же время я не помню за весь поход, где получил бы столько радости, чувства победы, удовлетворенного тщеславия, что ли. Мы ночевали над третьим большим порогом «Кямус». Байдарка была вытащена на высокий берег и утром был прямой смысл сразу же делать обнос порога. Тем не менее, я долго колебался, даже игнорируя решительные протесты Лили... Уж очень не хотелось пропускать этот красивый порог не пройденным, «непобежденным»… Борьба трусости со тщеславием…

«По Коже мы плыли два дня. В первый день работали с 10 часов утра до 9-ти вечера. Второй же день начали тоже с 10-ти утра, а прикатили в Петровское в 14.30. Ух, и радость! - Конец всем порогам и перекатам, осталось лишь 13 км спокойной реки до Усть-Кожи, до Онеги. Но эти спокойные километры оказались для нас самыми трудными – в текущей байдарке, мокрой одежде и c громадной усталостью на плечах. Гребли истово, с отвращением, с постоянным ожиданием конца, буквально из последних сил, пока, наконец, байдарка не выкатилась на широкую воду Онеги…»

Д/ф

На ближайшей железнодорожной станции мы сдали байдарку в багаж домой, а сами продолжили путь: на Соловки, в Карелию, Новгород и Псков. Северное лето 1967 года ознаменовалось не только рождением нашей туристской и человеческой самостоятельности. В Прионежье мы встретились, а потом и подружились с будущими диссидентами, Леной и Таней, сошлись с ними на общей почве любви к русским деревянным церквям и северной природе, а потом и на гораздо более глубоких интересах.

Но в то же время этот поход обозначил и охлаждение в наших отношениях с туристскими друзьями. Концовка первого стихотворения в диафильме «Кожа» говорит об остроте этого охлаждения, лучше сказать даже – «отчуждения» нас от «коллектива». Но сама попытка подробней разобраться в этом явлении и рассказать друзьям о наших походных переживаниях в диафильме только усилило отчуждение. Ведь раз занялся анализом окружающего тебя социального мира – то самим этим фактом ты уже отделяешься от него, становишься чужим целому. Я просто глуп, что не понимал этого раньше.

Отчуждение психологическое сопровождалось отчуждением идейным. Не нужно особых талантов, чтобы обнаружить, например, грубые несоответствия существующего порядка вещей и «современной социалистической теории» - для этого нужно только занять критическую, отдельную от общего позицию, стать «отщепенцем», самостоятельной личностью. А далее события развиваются закономерно, как болезнь: обнаружив «несоответствия», «критикан-отщепенец» принимает их как потрясающие открытия и спешит поделиться ими с друзьями («открыть им глаза»). Но так как все эти «квази-открытия» заключаются лишь в отбрасывании безусловной веры в официальные догмы и неудобны для людей, не собирающихся занимать критической позиции и отказываться от веры, то они вызывают неприязнь и раздражение у окружающих, как абсурд и кощунство над «всем святым».

Конечно, это лишь чистая схема. В реальной жизни разлад «критикана» со своими друзьями развивается много медленнее. «Исследователь» сам не сразу отказывается от общих иллюзий, а с другой стороны его знакомые – тоже не стопроцентно верны официальной идеологии, тоже не прочь посмеяться над политическим анекдотом и поворчать над «нашими недостатками». Иногда, слушая такую воркотню и смех, можно даже обмануться, переоценить «критичность» компании. Однако готовность пожаловаться и позлословить еще далеко не означает готовности к серьезной критике, к ответственности за выводы и следствия из нее.

Если наш «критикан» есть лишь «квази-исследователь» жизни, то его друзья-анекдотисты – лишь «квази-свободомыслящие». На деле в глубине души они уверены в необходимости единства веры, действий, традиций, как главного гаранта общественной прочности и порядка. Разрыв между ними неизбежен, и хотя случаев чистого, немедленного разрыва не много, но и постепенные разрывы дружеских связей не менее мучительны. В 1967 году мы находились лишь в начале этого пути. Трещины в отношениях появились еще раньше, но сейчас они стали очевидными.

Диафильм «Кожа» я показывал ребятам полунасильно, на зимней даче в один из новогодних дней. Показывал, зная, что реакция их на диафильм и сам северный поход будет отрицательной. Я просто боялся зрителей, заискивал перед ними, воспринимал сам факт просмотра как величайшее благодеяние… И не ошибся в ожиданиях: после заключительных кадров было полное молчание…

И все же я был доволен: все-таки я «им» все сказал, все объяснил. А воспримут они или нет – их дело! Мы уже оторвались от «родного коллектива», доказали себе «способность к дороге трудной». Теперь обойдемся и сами! Этот отрыв произошел на почве одного туризма и диафильмов, без всякой «политики». Но теперь мы были вольны двигаться «куда угодно». Куда зовет душа и подсказывает сердце. А они в тот год подсказывали: русская история, русская церковь, истоки русского сектантства и коммунизма, вековечный узел отношений Востока и Запада. Все это навалилось на нас в северном путешествии, захватило и уже не отпускало.

Как будто стояли мы рядом с друзьями на берегу бурлящей воды, а потом решились – оттолкнулись от берега и поплыли, оставив позади оскорбленных друзей. «Поток сногсшибательных откровений и открытий» уже захватил нас, гремит, вертит и вот-вот сломает. И страшно, и уже невозможно отказаться от этой свободы.

Еще нет у нас никакой «политики» (только подспудно тлеет тема «Обыкновенного культа»), только восторг от своей свободы и одиночества, только сознание собственных сил, только открытые глаза (печаль от разорения северных деревень и монастырей), а разрыв между нами и остающимися на берегу катастрофически увеличиваетс. «Подписантство» сделает этот разрыв почти непреодолимым. «До свидания, до свидания… Прощайте, прощайте…» - Но не будет нам ни свидания, ни прощения. Плывем к неведомому, наверное, в гибельную даль. Логика диссидентского потока непреложна: одних несет в одиночество, других – в эмиграцию, третьим – еще хуже... А может, мы уцелеем, может, зацепимся за оставленный бережок? – Прощайте, прощайте...