| предыдущая | оглавление | следующая |
Летом 1961 года газета «Правда» опубликовала проект новой «Программы КПСС» для всенародного обсуждения перед ХХII съездом партии. Необычная постановка на корректировку народом сугубо внутрипартийного документа была связана с его необычайным содержанием. Речь в нем шла не меньше и не больше, как о строительстве в основных чертах коммунизма всего за 19 лет, т.е. к 1980 году.
Надо признать, что время для
объявления таких планетарных планов было выбрано удачно. Весной Москва, страна и
мир с восторгом встречала вернувшегося из полета Гагарина, как начало
космической эры именно нашей страной. Никто из нас, студентов-бауманцев не
сомневался тогда в техническом и политическом лидерстве СССР в новом
постколониальном мире. Почему же тогда не поставить на осуществление еще
больший, даже максимально амбициозный социальный проект и тем не утереть нос
«играющим в самостоятельность» китайцам?
Китайцы строят в своей нищете народные коммуны физическим трудом руководителей и гонениями на воробьев, а мы вот возьмем и за 19 лет построим технически и экономически развитую базу коммунизма по-настоящему: с самой короткой рабочей неделей, с наивысшей производительностью труда, с бесплатным образованием и лечением, бесплатным городским и пригородным транспортом, школьным и частично семейным бесплатным питанием и т.д. и т.п... Начнем прямо сейчас - с «бесплатного» хлеба в столовых и с «бригадмилов» (общественных бригад помощи милиции) на улицах - (смешная претензия к началу «всеобщего вооружения народа»)! И будем двигаться по этому пути столь «космическими темпами», что к 1980 году станем всех сильнее и благополучней, а там и «до всемирного коммунизма рукой подать».
На деле составители хрущевских планов построения «коммунизма при жизни нынешнего поколения» руководствовались логикой отрицаемого ими товарища Сталина, когда он в одном из своих последних трудов «Экономические проблемы социализма» прикидывал, что для введения коммунизма в СССР следовало бы добывать угля в полтора раза больше, стали выплавлять больше раза в два и т.п., и вот, пожалуйста, основа для коммунизма есть - и не абы как, а на новейшей научной и технической базе, как и предвидели великие учителя человечества... У Сталина такой «фокус» уже получился, когда он в З0-х годах принудительно коллективизировал крестьянство и промышленность сделал государственной, т.е. устроил предельный государственно-монополистический капитализм и объявил его «реальным социализмом» только благодаря тому, что эти отрасли хозяйства были несколько модернизированы, а уровень жизни несколько повысился в сравнении с абсолютно голодными годами начала Великого Перелома. Благодарному народу, конечно, были ближе такие простые слова Вождя, как «жить стало лучше, жить стало веселей», но и мудреный термин «социализм» годился, если он не означал простого вымирания от голода или от повальных чекистских репрессий. Потому я вполне допускаю, что проживи Сталин еще десяток-другой лет, мы бы жили не при «реальном социализме», а при «реальном коммунизма», который был бы хуже реального капитализме о котором все начинают мечтать, как только ослабляется пресс репрессий. Но именно потому, что Хрущев отверг тотальные репрессии (в этом его главная историческая заслуга), его сталинистский план строительства «реального коммунизма» был обречен на неудачу.
В связи с этим мне вспоминается прелестный анекдот тех лет (рассказал нам несколько лет спустя встреченный на Памире и ставший другом Витас К.). Принимают литовца в партию и спрашивают: «Вы вступаете в коммунистическую партию. А знаете ли Вы разницу между социализмом и коммунизмом?» Тот отвечает: «Знаю. При социализме живем хорошо, а при коммунизме будем жить еще лучше». Спрашивающие соглашаются, но настойчиво просят уточнений. Наконец, вступающий теряет терпение и негодует: «Неужели Вы хотите сказать, что при коммунизме будет также хорошо, как при пане Сметоне ( буржуазном президенте Литвы)?»
Программа коммунизма Хрущева стала предметом насмешек еще до своего принятия, хотя формально она была выстроена правдоподобно. Все предусмотренные ею социальные проекты были осуществимы и при капитализме (и даже с гораздо большей вероятностью). Главный принцип социализма (и капитализма), т.е. распределение произведенного продукта по труду - не подрывался. Фантастикой же для советских людей (даже столь же коммунистичных, как я) выглядело главное: сама возможность нашего уродского, расточительного, разгильдяйского хозяйства «обогнать» по целесообразности и экономности западного «хозяина». Вот в это, по-моему, не верил никто, потому что все знали на собственном опыте, что из себя представляет наше хозяйство. И действительно, уже ближайшие годы осуществления этих планов показали их полную провальность вплоть до прямой нехватки хлеба и введения продуктовых карточек. После смещения Хрущева в 1964 году про его обещание устроить коммунизм в 1980 г. все партийцы благополучно забыли.
Но в 1961 году программа построения коммунизма была еще только поставлена на всенародное обсуждение, что дало мне повод и даже обязало системно высказать свои взгляды - структура документа это позволяла. Текст вымучивался в поездах и на пересадках и в сентябре был отпечатан(!) на 18 страницах. Одна копия была отправлена по почте в ЦК КПСС, другая передана зав. кафедрой «Истории КПСС» Патрикееву для критики и замечаний, а одна из оставшихся (в перепечатанном, правда, виде), сохранилась, до времени комплектования нашего архива и лежит теперь на нашем сайте
Сознаюсь, мне самому очень трудно перечитывать эту смесь цитат и залихватских до наглости утверждений. С трудом уверяю себя, что это мой текст, что таким я был почти полвека назад... Но, если начистоту, то с мечтой о коммунизме я не простился.
Основной смысл текста состоит в предложении вернуться к предоктябрьской программе Ленина о немедленном переходе в революционной России к отмирающему государству типа Парижской Коммуны, изложенной им в известной книге «Государство и революция» в знаменитом шалаше в Разливе. Признавая, что после прихода к власти Ленин сам же радикально сменил концепцию «слабого, умирающего пролетарского государства» на концепцию массового террора и железной диктатуры партии и ее союзников, я привычно оправдывал эту перемену необходимостью сохранения советской власти в условиях гражданской войны, но все-таки признавал отречение от прямой пролетарской демократии главной ленинской ошибкой, приведшей впоследствии к преступлениям культа личности и к перерождению нашего социализма в госкапитализм, при котором власть и собственность может уйти от рабочих к чиновникам и бюрократам. Формулировал я очень путанно, предположительно и со ссылками на разрешающую диалектику. Конечный вывод сводился все к тому же: для настоящего построения коммунизма в СССР нужно прежде всего возвращение к первоначальной ленинской концепции прямой демократии отмирающего государства, свободы и равенства, без чего и нынешний социализм оказывается лишь дурной разновидностью монополистического капитализма.
Довольно резко сформулировано в «Криитке» несогласие с положением проекта Программы о том, что планируемое в последующем «отмирание государства» (в виде передачи части государственных функций добровольным объединениям) будет соединяться с дальнейшим усилением роли партии и превращением ее в «научную и моральную силу будущего общества». Это положение я нахально обзываю «курам насмех», предваряя его утверждением, что ни один честный человек не станет отрицать, что советские выборы - чистая комедия и декорация единства, что подлинная суть нашего государства - партийное руководство, озабоченное сохранением госкапиталистических отношений. И, наконец, все это завершает заявление о необходимости для прогрессивных сил в партии иметь свободы слова, печати, союзов, чтобы бороться за коммунизм с консервативным государственным и партийным аппаратом. По моему мнению, к 1980 году партия как руководитель государства должна отмереть путем расширения ее состава до членства в ней всего народа, ибо без такого единства будет невозможен свободный, т.е. истинный коммунизм.
А теперь попробую изложить общий взгляд на итоговый документ моего «коммунистического развития» за студенческие годы. Он заканчивается перечислением основных источников, из которых выкристаллизовалось моё представление о коммунизме: тома Маркса и Энгельса, Ленина, основных утопистов, «Протоколов парижской Коммуны и «Резолюций КПСС». А в 9-м классе свою критику я основывал только на «Кратком курсе ВКП(б)». Очевидно, что в студенческие годы я оставался в кругу официально коммунистических, правоверных книг - и что именно на их основе пришел к «жутко антипартийным» выводам, к так называемой ереси. Оказалось, для этого совсем не обязательно читать чужие книги и слушать чужие голоса, а надо просто верить в партийные догмы и пытаться их осуществлять. Это происходило со мной и, добавлю, со всеми искренне и свободно верующими. Уверен, что таких было немало, а сочувствующих - на порядок больше. И также уверен, что все изменения в вере, которые мы находили и обретали - были в сторону жизни и человечности, ибо сама жизнь толкала нас в эту сторону. Именно учение Маркса - Ленина меня уверило в версии минимального, «умирающего» государства взамен обрыдшей всем лживой формулы «диктатуры пролетариата». Наверное, что-то аналогичное происходило и у китайской молодежи, когда она путалась в марксистских формулах, но реально надеялись на «линию масс», на «борьбу с бюрократизмом», т.е. на народоправство, что есть глубинный смысл слова «коммунизм», равнозначный французской триаде: «свобода, равенство, братство».
Прошло потом десять с лишним лет, прежде чем для меня слились воедино понятия свободный рынок и свободный коммунизм, я назвал себя «буржуазным коммунистом», что сделало жизнь ясней и гармоничней... Меня совсем не поражает, что рыночный успех завоевывают прежде всего бесплатные, коммунистические формы отношений. Или что именно нынешний, коммунистический Китай проявляет недюжинную рыночную экспансию, и эксперты мудро объясняют это действием еще существующего там крестьянского коммунизма. И сегодня, спустя почти полвека мне, в главном, не стыдно за свои смешные поиски правды - даже на фоне преобладающего большинства своих весьма разумных и цивилизованных сокурсников, никогда в жизни не испытавших ни одного коммунистического заблуждения.
Я не ждал быстрого ответа ни из ЦК (это было бы глупо), ни от Патрикеева (его манера тянуть и не вступать в разговор была мне известна еще с поры нашего диспута). Их молчание я расценил как свою свободу «нести правду» дальше. Но перед кем я мог теперь выступить? Новый диспут был исключен... Мои отношения с группой уже давно были расстроены - не в человеческом, а в именно в идеологическом смысле... Оставалась только возможность выступлений на отчетных собраниях - факультетском и общеучилищном, (если там дадут слово - в чем я не был уверен).
Я получил слово только на факультетской
отчетно-перевыборной конференции, оно оказалось последним и, пожалуй, самым
удачным. Большая аудитория была полупустой (ведь ожидалась обычная тягомотина),
говорил я спокойно и даже уверенно, не ожидая серьезных возражений. Но все
получилось иначе.
По сохранившемуся тексту видно, что он уже не цитатная заумь, а нормальное
человеческое обращение к сверстникам с призывом серьезно отнестись к партийной
программе, спорить о коммунизме. Удачей оказалось изложение реального спора на
тему коммунизма с Володей Н.
(Николаевым, на фото он справа). Он был одним из тех
многих умных ребят, которые составляли в моей и его группе ироничное ко мне
большинство. Они просто искренне не интересовались всякой идеологической
чепухой, а я был для них росто любопытным экземпляром в целом нормального парня,
но сильно сдвинутого на идеологической почве. Не знаю, что заставило Н. нарушить
обет игнорирования и решиться на откровенный разговор со мной. Видимо, перед
съездом по радио и в прессе накат на тему предстоящего коммунизма был настолько
плотен, что он стал трогать и вызывать возражения даже со стороны наиболее
индифферентных людей. Может, в результате каких-то внутрисемейных споров Володя
сформулировал свои доводы против ввода в реальность любого коммунизма. Их он на
меня и вывалил в неожиданном и так запомнившемся мне споре. То был серьезный мне
вызов. Его ядром стало не привычное сомнение в возможности изобильного снабжения
всех людей по потребности, а трезвое сомнение в возможности устранения работы по
необходимости. Он считал, что людям всегда будет нужно принуждение через
материальный стимул к работе нежеланной, но нужной обществу - без этого общество
погибнет. Аналогичные доводы он привел и против моего любимого тезиса об
«отмирании государства», потому что нельзя обойтись в обществе без дисциплины и
мер принуждения хотя бы к преступникам.
Внятно пересказав столь существенные аргументы против теории коммунизма, я даже не пытался их опровергать - не знал, как, а только заверил, что сам я как комсомолец в приход коммунизма верю, а описанные сомнения являются лишь свидетельствами того, как много надо еще продумывать, чтобы веру в коммунизм сделать безусловной. Сейчас мне такое состояние некритичности кажется удивительным: получить от противной стороны аргументы, которые не можешь оспорить и вместо того, чтобы хотя бы на время заткнуться - продолжать настаивать на своем. Так некритически могут ощущать себя только верующие фанатики, фундаменталисты. Значит, в то время я и был таким фанатиком. Пояснить причину такого состояния я могу только привычной погруженностью в марксистско-ленинские догмы и формулы, верой, что в них содержатся должные и истинные ответы на все жизненные вопросы. Все же случающиеся затруднения, столкновения догм с жизнью снимались одним общим объяснением: я еще слишком мало погрузился в Учение, плохо знаю его и потому не могу найти в нем правильный ответ, проявляя постыдное неверие. Из этого фундаменталистского круга почти невозможно выйти, особенно если учение имеет религиозную или диалектическую бесконечную глубину. А марксизм-ленинизм такой глубиной обладал. Я начал отходить от марксизма с пониманием рыночной сути экономики в начале 70-х годов, хотя окончательное прощание с ним произошло десятилетие спустя, когда в Бутырской тюрьме 1980 года я знакомился не только с перепиской Маркса и Энгельса, но и с «Логикой» Аристотеля, которая меня убедила, что кроме науки логики есть только Неизвестность и софистика, которая в новое время стала называться диалектикой. Именно развенчание диалектики стало для меня окончательным выходом из марксизма (но не коммунизма, конечно).
Справедливости к себе ради скажу, что на один аргумент Володи Н. я все же пытался дать ответ в том же своем выступлении: «Уверен, что наступит такое время, когда действительно отомрет государственная власть и необходимость в руководящей роли партии, когда их заменит полное самоуправление. В нем не будет места руководителям, будет только один руководитель - народ и, как впервые сказал Сен-Симон: «вместо управления людьми будет только управление вещами». Можно себе представить такое общество, которое одновременно является и руководящим собранием, где голосование по наиболее важным вопросам проводится с помощью референдумов, более детальные решения находят институты общественного мнения, а текущее планирование ведут счетно-решающие машинные станции... ».
В моих словах - чрезмерные надежды на вычислительные машины в экономике и на социологические опросы, но с другой стороны не все из моей фантастики оказалось беспочвенным. Мир становится теснее связанным и более демократичным, более свободным и рыночным.
Моё высказывания были встречены оживленным удивлением, но редкие хлопки прервал один из ведущих собрание секретарей, оценивший мое выступление как политически незрелое, особенно отрицательного отношения к выборам советских органов, как к ширме партийной власти... А потом возник вопрос, о каком-таком неубежденном в коммунизме студенте говорил оратор. Поскольку я стоял еще на трибуне, то пояснил, что ничего плохого о советских органах не думаю, а факт определяющей роли именно партийных органов в руководстве страны и так известен всем. Что касается частного разговора со своим знакомым, то неприлично даже ставить вопрос об оглашении его фамилии... На этом публичная перепалка (спор) с президиумом закончилась.
| предыдущая | оглавление | следующая |
