Диафильмы этого раздела составлялись очень трудно и долго. Слайды копились с 1967 года, но постоянно не хватало времени уложить их в связный рассказ, и потому они остались лежать тяжелым, молчаливо упрекающим грузом на нашей совести. Впечатления очередного летнего вояжа оттесняли на «потом» всю волжскую тему, да и трудна она необычайно. Ведь в основе своей Волга - это тема сути и судьбы всей России. Наконец, в 1978 году с детьми мы добрались до Астрахани, и тем самым завершили осмотр основных волжских городов. Откладывать дальше было некуда, но... пришлось отложить до 1980 года, когда наши большие путешествия временно прервались. Тогда и не был завершен этот раздел, последний в нашей диаэпопее.
Уже много лет мы планировали летнее путешествие по Волге и, конечно, с детьми, всей семьей. Сесть в Москве на пароход до Астрахани и выйти на обратном пути в Волгограде на радость Лилиной маме и на зависть ее соседям - загорелыми и солидными курортниками.
Когда-то, в достуденческие времена, Лиля плавала этим маршрутом, но не из-за престижного отдыха, а из-за нехватки денег на общий железнодорожный вагон. Но на этот раз все должно было быть иначе: в хорошей каюте, лениво любуясь знаменитыми просторами величайшей русской реки, наслаждаясь детскими восторгами...
Однако, все не приходил черед для выполнения этого великолепного плана: то шабашки, то горы, а в этот год - Сибирь, так и отодвигали его в неопределенность. И это можно было терпеть так и дальше, если бы не быстрый рост детей. Нe успели оглянуться, и вот уже Тема стал ездить в походы самостоятельно, подрастает и Галя, а через несколько лет мы просто не успеем «подарить» им Волгу. Они ее узнают сами, без нас, и потому мы решили поспешить.
Так и родилось решение: на шабашку не ездить, а время использовать на то, чтобы, возвращаясь из Сибири, забирать детей из Волгограда не сразу, а заехать в Казань и другие волжские города. Вдвоем осмотреть все, еще до сих пор не виденное (ведь в разное время и по-разному, но мы засняли Калинин, Углич, Тутаев, Ярославль, Кострому, Горький, Куйбышев и Саратов). И уже из Волгограда с детьми поплыть в Астрахань тем самым роскошным пароходом, о котором так долго мечталось. Две дополнительные недели отпуска делали такой «урезанный план» вполне реальным для выполнения.
14 июля.Волга для нас в этом году началась с Казани, в три часа ночи, после прибытия поезда из Красноярска. Отошли в сквер, достали спальники и подремали на скамейках до рассвета.
Ранним солнечным утром мы шагаем по совсем пустынным городским улицам - мимо нового центра с универмагом, с цирком, мимо разрушаемых церковных зданий к Кремлю. Но Витя просит подождать яркое солнце и потому мы проходим мимо, огибаем и ходим по старым улицам с деревянными зачастую домами, с кучами мусора и прорванными канализационными трубами, потом выходим на улицы с каменными домами (на задворках у которых - такие же завалы грязи, что заставляет вспомнить едкого де Кюстина, и в Петербурге поражавшегося контрастам богатых зданий и грязи «татарской орды», имея в виду русских). Казань, конечно, уже давно по преимуществу русский город (и даже живет по московскому времени). Хотя есть и мечети в татарском районе, улицы вперемежку названы в честь русских и татарских знаменитостей...
Вокзал оказался в приятной близости к старому городскому центру. Очень много церквей, что не удивительно: Казань всегда была главным волжским городом для русских, воротами России в Азию. Памятью насыщены эти улицы, и потому хочется ходить по ним бережно и с благоговением. Конечно, кучи мусора этому сильно мешают. Проблема эта, наверное, для Казани сейчас почти неразрешима. Но меня еще больше угнетало частое разрушение старых домов - под новое строительство. На уборку мусора ума и денег не хватает, а вот на перестройку и, в определенном смысле - уничтожение старинного города - их хватает с лихвой. Не меньше, чем в Москве. Ужасна судьба социалистических столиц - они погибают от рук своих же преобразователей, а не от врагов.
Примеров «щадящей наружный облик» реконструкции старинных зданий мы заметили очень мало, что понятно: денег они требуют больше, а «изменения вида» - никакого. То ли дело - сломать «старье» и воздвигнуть на его месте очередной мини-небоскреб... Вот причины строительного бума в наших городах и причины таких медленных темпов в реставрации и реконструкции всяческого «старья», в не уходе и страхе ожидающего своей погибели.
В Кремле лишь башня Союмбеки имеет не чисто русский вид, а остальное: и собор от времен Грозного, и более поздняя церковь (в ней сейчас располагается ЦК-ашная столовая), и Спасская башня, и все остальные постройки - оплот России. Прочность его поддерживается военной частью, разместившейся в казанском Кремле, прямо напротив всех министерских зданий.
Преображенская церковь уже в лесах, уже открыто позакомарное покрытие
Ни в одном городе мы не ощущали такого подражания Московскому Кремлю, как в Казани. В ее Кремле подражание не скрывается, а выпирает. Начать с того, что его стены перестроены русскими мастерами так, что башни имеют московские названия... А кончить тем, что здесь также размещены основные органы официальной власти, но, как и в Москве, самые важные центры - ЦК партии и КГБ - размещены вне Кремля. Даже здесь существует закрытый прогулочный садик-цветник для «парламентариев» - депутатов Верховного совета автономной Татарской республики, и так же, как и в Москве, половина Кремля занята под военную «охрану», как бы символизируя этим роль военного сектора в нашей власти и в нашей жизни.
Казань как бы моделирует Москву, слегка утрируя, а может, и поясняя ее суть. И приходится удивляться пронзительности старой европейской поговорки: «Поскребите русского, и увидите татарина». Только здесь она переворачивается.
На площади перед Кремлем установлен выразительный памятник Мусе Джалилю. Но стоит только чуть спуститься к Ивановскому монастырю с захламленным двором и убогими постройками, где живут люди, долгие годы мечтающие о выселении, как вас охватывает недоумение: как же такие контрасты не беспокоят отцов города?
А потом мы снова шли по городу и только успевали ахать: одна церковь лучше другой, да как много еще их сохранилось, не всегда, правда, в церковном виде. Самые роскошные - Петропавловский собор, поставленный за три года в честь приезда Петра Первого, громадный, весь в растительном орнаменте, многоцветный. В честь Петра -собор, в честь Ивана Грозного - памятник на затопленном ныне острове Казанки. Сколько завоевателей...
Вообще-то говоря, памятник на реке Казанке ныне именуется памятником русским воинам, павшим при осаде Казани, но в народе издавна связывают его с именем Грозного. Еще сто лет назад Тарас Шевченко писал: «Видал памятник царю Лютому. Печальное место...». Но даже и при более позднем названии он задевает национальные чувства казанских татар - почему же тут нет места упорным защитникам города от московского деспота? Именно в такой дискриминации виден факт: Казань была завоевана, а потом была долго оккупирована русскими. А может, в некотором смысле она оккупирована ими до сих пор, хоть и минуло с той поры уже более 400 лет, и несмотря на все преобладание здесь русского элемента...
Татарский район расположен за озером Кабан. Здесь много женщин с покрытыми по-мусульмански головами, здесь много мечетей, среди них одна - действующая, а одна -мечеть Омара - только что отреставрированная, прямо раскрасавица. И еще одна запомнилась, где, по словам женщины-маляра, теперь не мечеть, а «артисты танцуют» (культпросветшкола)...
Наверное, сегодня татары живут по всей Казани, но память о старом татарском районе-гетто у озера Кабан осталась еще одним памятником колонизаторства русских, когда, оккупировав город, они фактически вынудили татар выселиться на болотистое предместье. Только упорный труд сделал эту болотистую местность пригодной для жилья, позволил застроить ее хорошими домами и красивыми мечетями. Более красивых мечетей мы еще не видели (если забыть, конечно, о среднеазиатской экзотике).
<Был женский день, и в мечеть шествовало много татарок, как бы показывая - жива еще в Казани мусульманская, татарская вера, а мы догадывались - наверное, жив и татарский национализм в этом русском городе, в самой глубине России.
Видели и знаменитый Казанский университет, теперь, конечно, не умещающийся в старых двух корпусах и выстроивший две новые высоченные башни. Особенно роскошен физфак. Денег не жалеют, наверное, в память о ленинской учебе...
Памятник Ленину в студенческой одежде установлен перед входом в старое университетское здание. Странно, что памятник установлен перед университетом, куда он шел не за знаниями, а за политической деятельностью, но не перед старой казанской тюрьмой, куда его посадили после университетских беспорядков. Нам показали и это мемориальное здание, на котором даже памятной доски не было, а ведь это - первая его тюрьма.
В Казани очень богатая картинная галерея в красивом старом здании со строгим подбором работ классиков.
А еще в Казани есть большой кассовый зал на вокзале, где очень трудно купить билеты...
Обычно мы являемся на вокзал за час-полтора до нужного нам поезда, надеясь, что общие билеты всегда будут. Но на этот раз мы прогадали - была пятница, и по южной приволжской ветке, где поездов очень мало и даже не ходят электрички, собралось ехать довольно много народа. Намеченный нами поезд оказался удобным для всех, поэтому попасть на него мы не могли в принципе. Помог случай.
Кассовое табло было неисправно и против воли кассы показывало наличие билетов. За полчаса до отправления, мы, все желающие попасть на этот поезд, уже бросили свои места в многолюдных очередях и просили выдать билеты без очереди, ради бога, а то времени уже совсем не осталось. Кассиры отвечали: связи с диспетчерской нет. Поочередно мы пытались прорваться к начальству - но безуспешно. Вокзал ссылался на кассу, а касса забаррикадировалась. Наконец, мне удалось улучить момент и в приоткрывшуюся дверь поговорить с входящей в кассу начальницей. Она ответила мне: билетов нет, а табло не работает. Но я уже был в остервенении и плохо соображал. Лиля нервничала на рюкзаках в камере хранения, оставались считанные минуты, а тут из-за какой-то «связи» и «табло» уехать нельзя... Она пыталась закрыть свою дверь, но я не давал. «Да кто вы такой, да еще в таком виде?» - «Я из Москвы, турист, а вот почему у вас такое творится?»
Наконец, дверь захлопнулась, и в этот момент ко мне придвинулся какой-то товарищ со стороны, взял за локоть и стал убеждать, что не надо ломиться, здесь все равно ничего решить не могут. Помню свое возмущение - чего он ко мне липнет, - и я огрызнулся: «Без вас знаю!». Бросился снова к кассе, надеясь на чудо...
Наверное, в этот момент меня и обокрали. «Товарищ» видел, как я вынимал из кошелька билет, потрясая им перед начальницей, а вытащить из открытого кармана штормовых брюк кошелек было легче легкого при столь тесном контакте. Как правило, я не держу в кошельке много денег (уже были случаи), но тут, как назло, мне недавно разменяли 25 рублей, и потому мой «доброжелатель» ушел с 15 рублями добычи. Пропажу я обнаружил только в поезде.
Зато в толпе меня разыскала начальница касс, взяла билеты и прокомпостировала их на чаемый поезд... Я ничего не понимал, и только войдя в совершенно переполненный вагон, догадался: ни мест, ни билетов, действительно, не было, но, сбитая с толку, начальница решила перестраховаться от диковинного москвича: черт его знает, возьмет, да накатает жалобу на неисправное табло, пусть уж лучше получит требуемое... Мне даже стало стыдно.
Почти счастливые, бежим к поезду, до отправления которого осталось десять минут и... с трудом втискиваемся в свой вагон. Пять-шесть человек на каждой скамейке, не уместившиеся - стоят в проходе. Отошли в прошлое те времена, когда половина поезда состояла из дешевых общих вагонов. Теперь такой вагон обычно один, редко два, на весь состав пассажирского поезда, лишь бы название «пассажирского» сохранить. И вся коротко-остановочная публика втискивается в этот отведенный ей объем.
На наше счастье эта публика предпочитает коротать время, сидя внизу, и потому практически всегда бывают свободными вторые полки. Поэтому мы, не задумываясь, влезаем на них и дремлем несколько часов, пока вагон не начинает пустеть. Тогда мы слезаем вниз ужинать и заниматься каждый своей писаниной...
В этот вечер я ничего не делал, а лишь переживал обнаруженные пропажи, сначала кошелька с деньгами, а затем, еще болезненней - пропажу папки с приготовленными украинскими и сибирскими путевыми дневниками (мы оставили их в поезде при ночной высадке в Казани). Томила злоба на свое двойное ротозейство и желание хоть как-то возместить ущерб. Дневники нам придется переписывать заново по памяти, а что касается денег, то их можно сэкономить, если отказаться от поездки в Ульяновск и Куйбышев. В Ульяновске кроме ленинского мемориала ничего нет - это все говорят, в том числе и купленный в Казани путеводитель, а в Куйбышеве я был этой зимой, и очень хотелось вновь повидаться со знакомым теперь толстовцем восьмидесяти шести лет, пройтись по зеленой Самаре, проехаться по еще незатопленной Волге мимо Жигулей - до Сызрани. Лиле это неинтересно, она соскучилась по детям и вся уже нацелена на Волгоград. С тем большим правом я «отказываюсь» от Самары и Жигулей, как бы наказывая себя и тем восстанавливая справедливость.
15 июля.Утром, как только забрезжил рассвет, вылезли в Сызрани. В городе три вокзала, один из них - в двух километрах от основной дороги. Мы топаем через город, радуясь его старой основной улице и огорчаясь все более темнеющему небу, которому следовало бы немного посветлеть.
И дождь-таки хлынул. Минут сорок мы пережидали его в подворотне, под деревьями, затем плюнули и, натянув на головы пленки, надев рюкзаки, продолжили осмотр.
В предреволюционные годы городу посчастливилось обзавестись примерно двумя десятками красивейших домов и громадным собором. Об одном из таких домов, обложенных глазурованной плиткой, старый дворник нам рассказал: «Построил его дочери своей купец в приданое, дорого он ему встал, зато и сейчас, как новый; обмой его из брандспойта и снова чистый. А вот этот (он показывает на выстроенную недавно неряшливую кирпичную коробку) - полей водой, сразу же рассыплется...»
От более древних времен на выходе города к реке стоит старая церковь и две крепостные башни. А на другом берегу речки просматривается шпиль аккуратной, возможно, действующей церкви.
Из Сызрани мы в первый раз за этот отпуск уезжали в плацкартном вагоне, поскольку кассир наотрез отказался компостировать наши билеты в общем вагоне. Наверное, касса срочно выполняла план, и нам пришлось радоваться, что не пришлось доплачивать за купированные места, как другим пассажирам...
Рабочая Сызрань - глухая волжская провинция, впрочем, в ряду волжских областных городов, нами увиденных, это - районный центр и потому даже было любопытно побродить по нему. В нем - одна старинная и богатая улица, за которой - море деревянных домов, а за ними, на окраине - несколько кварталов их местных «Черемушек». Сызрань нам показалась все же цветущим городом. Железная дорога, Волга, Юг, масса людей - это, конечно, не сибирский или северный захудалый райцентр.
Дождь лил, почти не переставая, и мы ограничились лишь самым необходимым осмотром и съемками, не спеша, заходя во все попутные магазины и даже на рынок под тенью громадного собора. Несмотря на дождь, все улицы были полны народа. Текла жизнь, и нам не было в ней места, а после обеда в столовой мы и вовсе исчерпали себя в Сызрани и были готовы к отъезду в Волгоград. Скорей в Волгоград.
16-17 июля.Волгоград встретил нас рассветным сильным солнцем. Дети в семь часов утра еще спали, но мы не могли дождаться, когда они встанут сами, и разбудили всех своим шумом. Аня кинулась на шею сразу, а Алеша радостно сопел, но отворачивался (Артемка в его возрасте бегал от нас по двору). Через час из церкви пришла мама, и жизнь в доме закипела.
Им тяжело быть вместе - маме и почти беспомощной бабушке. Они устали друг от друга. Мама руководит каждым действием, а бабушка обижается, плачет, мама кричит. Не надолго ей хватает набираемого в церкви христианского долготерпения... Стыдясь, я отказала бабушке в надежде поехать к нам жить в Москву. Наверное, ей было очень обидно: родная внучка имеет квартиру в четыре комнаты и не берет, может, и следовало бы взять, чтобы сама убедилась, что не сможет жить в нашей колготе и шуме. Характер у бабушка не диктаторский, как у мамы, с ней в этом смысле, конечно, легче. Поместить ее можно было только в Галину комнату, а Аню оттуда переместить к нам. Как это было бы неудобно! Конечно, такое неудобство переносимо, если бы была на то крайняя нужда. Но ведь нет такой нужды. Здесь, в Волгограде, у них полдома, две комнаты на двоих, садик, сложившаяся жизнь. Мама готовит, стирает бабушке. Конечно, маме стало бы легче, но хватит ли моих нервов и доброго отношения? Что-то, к стыду моему, мало у меня добрых чувств к бабушке, с которой прошло все детство. Мне жаль ее, как всякого старого и немощного человека. Но старость для всех неотвратима. Счастлив тот, кто умрет в силах и уме, кто никому не в тягость. Как я боюсь, что и меня ждет немощная старость, особенно, обезноженная, как у бабуши - она еле ковыляет. Уже сейчас у меня болит одна нога, и, видимо, не миновать мне участи мамы и бабушки. И это будет, наверное, возмездие за мой сегодняшний отказ...
С удивлением я читал эту часть записей Лили: с дневником она более откровенна, чем со мной. Но, наверное, она избегала говорить со мной о бабушке, потому что не верила в положительный отклик. И такое опасение справедливо. Опыт трехлетней совместной жизни с моими родителями и месячные наезды Лилиной мамы убедили нас, что совместная жизнь столь разных людей похожа не на жизнь, а на ожидание скорейшего расставания... Разрыв с моей мамой был очень тяжелым, особенно для нее, и сейчас я радуюсь, что Волгоград далеко, а в нем живет Лилин брат, и потому совместная жизнь с нами оказывается малореальной не по нашей вине. Однако совесть - зверь когтистый и безжалостный, и нашла она-таки возможность цапнуть Лилю. Потому придется высказаться и мне, как потенциальному виновнику ее отказа.
Нет, я не считаю счастьем умереть в полной силе и разуме, т.е. не истратив всех жизненных сил. Думаю, что счастлива смерть лишь на исходе и растрате всех сил и желаний жизни, на грани угасания, засыпания. Но столь старые и немощные люди нуждаются в помощи? - Да, нуждаются. И нам нужно ее оказывать, так же как мы помогаем и ухаживаем за детьми. Однако мудрая природа наделили детей прелестью, а нас - инстинктом родительской любви, так что забота о детях ощущается нами, как счастье. С заботой о стариках много сложнее, инстинкт здесь почти не работает, иные племена даже убивали своих стариков. Но огромное большинство людей и народов хранило и почитало своих стариков, за их опыт и советы. Вот в том-то и дело: старики должны быть полезными, тогда забота о них не будет в тягость.
Лиля справедливо беспокоится о своей старости. Мы с ней одногодки, и потому, согласно статистике, ей придется жить на десять лет больше, чем мне, т.е. одной. Как прожить эти самые последние и самые немощные годы? Как рассчитывать на помощь детей, если сама сейчас отказываешься от участия в бабушке? Тут я могу дать только два совета своей дорогой жене: во-первых, до предела рассчитывать на свои собственные силы. Кола Брюньон у Ромена Роллана, отказывающийся от помощи даже собственной дочери, и моя бабушка, дожившая до 80 лет и постоянно помогавшая своим детям - вот хорошие примеры. Даже если немощь совсем одолеет, можно пользоваться эпизодическими услугами соседей или прислуги, конечно, за деньги. Но только надо иметь эти деньги к концу своей жизни (кстати сказать, это не такие уж большие деньги). Даже Лилина бабушка при всей ее немощности может потихоньку ходить и жить самостоятельно при минимальной помощи (ведь живет же она одна, когда дочь уезжает в отпуск). Так что дело только в желании - жить своими силами, исключая, конечно, случаи тяжелой болезни.
Во-вторых, надо быть полезным своим детям и знакомым, как материально, так и духовно. А для этого надо обладать капиталом - и материальным, и, главное, духовным. И пример у нас перед глазами: еще и года не прошло после смерти Юлии Самуиловны Кальманович, 89 лет, годами не выходившей из своей квартиры, жившей без детей, без родственников, но любимой и уважаемой, посещаемой все время многими людьми. Быть, как Юлия Самуиловна - разве не заслуживает зависти ее старость и спокойная смерть?
Конечно, Юлия Самуиловна - исключительный человек, но чтобы быть полезным своим детям, думаю, должно хватить у нас способностей. А в-третьих, никогда не ныть и не просить о помощи назойливо. Отношения стариков с детьми почти до самой смерти должны быть взаимовыгодным сотрудничеством с креном в пользу детей, эгоистичных по своей природе. И именно это - нравственно, и именно так можно сделать помощь детей не тоскливой обязанностью, а радостью.
Современные старики, конечно, придерживаются, как правило, иных взглядов. Это поколение наших родителей всю жизнь было проникнуто сознанием своего долга перед государством, перед будущими детьми и их будущим, и теперь от своих взрослых детей они ждут того же - выполнения долга перед государством, перед детьми и ими, ветеранами и отцами. А этого чувства долга у нас нет, что обижает их и возмущает, вызывая наши ссоры и конфликты, делая совместную жизнь очень трудной, а часто и просто невозможной. Впрочем, Лиле это, наверное, и не грозит...
Чем были заполнены эти дни в Волгограде? В основном едой маминой готовки, разговорами, стиркой. Полдня ушло на поездку на Волгу, на пляж, часть дня - на телефонные разговоры с Москвой: «Почему задерживается приезд Темы?» А он приехал в этот же день, поздним вечером, и сильно напугал маму. В темноте его лохматая голова высоко над забором хоть кого может напугать.
Был еще местный концерт, который давали своим мамам соседские девочки и Галя в том числе. Они «работали» во многих жанрах, вот только поразительно поверхностно разыграли «Свинопаса» Андерсена. Но на Аню с Алешей «спектакль» произвел большое впечатление. После они долго друг с другом целовались, приговаривая: «Давай, только быстренько...
Кроме мам, на этом конверте присутствовали еще бабушки, дедушки и я от пап. С удивлением я наблюдал Галю, самую инициативную среди артисток (правда, и самую рослую) - на ней, собственно, держалась вся программа, огромная - из двенадцати номеров, хотя ведущей была другая девочка. Галя здесь всего месяц, когда же они успели все это разучить? Совместные песни, декламации, пять инсценировок. Не получился только ее номер с Аней и Алешей - детки ее не слушались. В голове у меня всплывали воспоминания о таком же детском концерте, в сарае, с занавесом и звонками, с билетами - в годы войны, когда я был в возрасте Алеши, а к тому же и более близкие воспоминания, как прошлым летом в деревне на Украине Галя без устали танцевала под музыку Вадика. Кем она станет, и что это будет за человек?
18 июля.Утром Витя ушел за железнодорожными билетами на Москву, а Тема - за билетами на пароход до Астрахани. Витя неожиданно быстро вернулся и, хотя он принес боковые плацкарты, но были рады, что можем успокоить маму, что едем как люди, в спальном вагоне. Тема принес, как и договаривались, два билета третьего класса и два - для себя и Вити, четвертого. И опять мы с удовольствием прочли маме номер нашей каюты... Весь день - долгие сборы, готовка снеди в дорогу и обкармливание ею. Просто невозможно оторваться от маминой еды.
Пароход должен был отправляться в семь часов вечера, но он потратил один час на ожидание заправочной баржи и все же заправлялся на ходу, едва мы отплыли от города...
Так буднично началось наше волжское путешествие с детьми. Хоть и короче, чем мечталось - но настоящее. Мама нас ругала - она жалела деток, даже предлагала: езжайте сами, а деточкам для интереса хватит еще одной поездки за Волгу... Но мы-то знаем, что нашим детям этого как раз не хватает, особенно Гале и приехавшему Теме. Тема, хоть и вытянулся за это время, и напускает на себя взрослое равнодушие, на самом деле очень хотел увидеть Волгу и ее дельту. Что же касается Гали, то ей, каждое лето глазеющей в Волгограде на большие парохода, давно хотелось и самой побывать на таком большом и красивом. Для Гали наше путешествие было важнее всего, поэтому она больше всех беспокоилась, придет пароход за нами и скоро ли он отправится...
«Пароход «Спартак» привел всех нас в восторг. Позже, из «Техники-молодежи» мы узнали, что при своем рождении в 1914 году он назывался в честь царской дочери «Святой Татьяной». В революцию он стал «флагманом» и штабом боевой Волжской флотилии, а сейчас переоборудован в пассажирский пароход, на ходу подкрашиваемый и ремонтируемый. Поблескивая латунными поручнями, зеркалами и канделябрами, он «уверенно бороздит волжские воды». У команды - устоявшаяся комфортабельная жизнь, комфортабельное плавание у пассажиров первого класса, узкая каюта с двумя двухъярусными в ряд полками в третьем классе и полати без перегородок в четвертом, где спали наши мужчины. И все были довольны...
Одиннадцать лет назад мы с Лилей плыли подобным пароходом - по рекам Вологде и Сухоне. Я уже забыл его название, но не забыл своих впечатлений от столь откровенно выраженной кастовости в оборудовании пассажирских мест. Там тоже был дореволюционный колесник, переведенный с угля на мазут, но меньший по размерам и более грязный с виду. Пассажиры четвертого класса ютились в трюмах и на железном полу с неистребимой пленкой машинного масла. Третий - был засунут в многоместные нижние каюты, и из своих иллюминаторов могли разглядывать только унылые речные обрывы. Поразительным контрастом к ним служили каюты первого и второго классов, четырех- и двухместные, с зеркалами и полированной роскошью, с тишиной, свежим речным воздухом и прекрасными видами на заречные дали... Тот пароход лучше всего открыл мне правду о социальных контрастах дореволюционного времени, о причинах революции. Никто теперь меня не может убедить, что «до семнадцатого года все было хорошо», я сам плавал на тогдашних пароходах... Помню, что после Устюга Великого по Двине мы уже плыли современным теплоходом. Классовость мест он сохранил неизменной: от первого до четвертого, но различия между ними сильно уменьшились: лавки для четвертого класса стали помягче, зато выпирающая роскошь первого и второго классов просто исчезла. Помню, что тогда я еще благодарил технический прогресс за такую невольную демократизацию речного транспорта.
А сейчас, на «Спартаке» я вспоминал прежнее и подмечал некоторые отличия. «Спартак» - одно из последних дореволюционных судов, выпуск которых был прекращен первой мировой войной и потому он как бы подводит итог дореволюционному времени, примерно однородному по времени, но резко отличному по социальным признакам. Так вот: роскошь первого и второго классов осталась на нем прежней, но зато третий класс теперь помещен в четырехместные и восьмиместные каюты, а четвертому классу предложены спальные места, хоть и общие, но в чистоте. Спальные места для четвертого класса я вообще вижу впервые - их нет даже на послереволюционном транспорте. Так проявился не только технический прогресс, нет, это результат и социального прогресса, достигнутого Россией в годы между двумя революциями, когда резкое улучшение положения низов было достигнуто не за счет ухудшения положения верхов. Это - Россия 1914 года...
19 июля.Основное время мы проводили наверху, на солнышке и ветерке. Берега у Волги пустынные и скучные. В кают-компании группа экскурсионных девочек устроила концерт. И здесь же молодой художник рисовал детей. Меня поразило, как он по-другому увидел Галю, чем видим мы...
А, понятно, в ее чертах была зафиксирована им фотографическая застылость, а мы привыкли к ее живому лицу...
Дети веселились вовсю. Огромные площади верхней палубы с плетеными креслами, лестницами и закоулками вокруг красиво работающей пароходной машины - все это и у меня вызывало почти физическое удовольствие и радость. И погода нас тоже баловала - солнцем и свежестью... И Тема беспрекословно укладывался со мной в четвертом классе: ему стала доступна радость простоты, а потом весь день ходил рядом со своим фотоаппаратом. И радость Гали... Действительно, более красивого парохода для нас трудно было бы придумать. А для Гали еще и концерт девочек, которые были старше ее, в роскошной кают-компании с коврами, со старинным пианино и прочим и т.п. И еще более блистающий ресторан. К сожалению, Гале не удалось в нем пообедать, ибо он предусмотрительно работал только по заказам, т.е. для отдыхающих верхней палубы, так что пришлось Лиле и Гале идти в столовую третьего класса. Ну, ничего, в следующий раз...
«В каюте с нами половину пути ехали два черноволосых калмыка студенческого возраста. От них мы узнали, что в их городе на Волге - Цаган-Амане - еще живет лама, но нет молельного дома. Так что он принимает верующих прямо у себя. А деревни Тюменевки, где, по нашим данным, еще сохранился буддистский храм, они не знают. Приятные и вежливые ребята. Но религия их не интересует. Хотя один из них все же рассказал, как проехать к селению, где еще стоит «калмыцкая церковь». Но мы не решились слезать с парохода без проверки этих сведений, и остались до Астрахани...
Хотя главным в этом путешествии была для нас с детьми Волга, но была еще и дополнительная сверхзадача: увидеть буддизм в Астрахани, на индийском подворье, и в калмыцком подворье, в храме, в зарослях лотоса. Да ведь без сверхзадачи путешествие будет скучным. После посещения дацанов в Бурятии хотелось попробовать увидеть «втoрой очаг буддизма в СССР», единственный в Европе, принесенный сюда ойротами - монголами, ставшими калмыками. Сама история появления здесь калмыков из Китая, история почти независимого существования их, тесные связи с духовным руководством в Тибете - вплоть до Екатерины Второй, быстрый и неожиданный исход этого народа обратно в Китай от русских притеснений - все было для меня захватывающе интересно.
В Китай ушли не все, часть народа осталась калмыками на Волге - со своей особой верой и своей культурой, они были ценимы петербургскими правительствами и пользовались многими привилегиями. После революции была организована Калмыцкая советская республика, и существование нации упрочилось. Однако несправедливое выселение всего народа в войну и репрессии подорвали калмыков. Сейчас республика восстановлена, но калмыки стали тихими, без своей веры и претензий. О буддистских храмах мы не могли найти никаких сведений в литературе, хотя до революции их было несколько десятков. Только десятилетней давности рассказ знакомого байдарочника о буддистском храме на берегу Волги, разбираемом жителями на кирпич, и случайный рассказ в калмыцкой книжке о знаменитом буддистском храме, выстроенном в прошлом веке в честь победы 1812 года. Вот и все сведения.
Мы очень надеялись пополнить свои знания в краеведческом музее Астрахани... И вот первые сведения уже получили, правда, не о Тюменевке, а о каком-то ином храме...
Наш пароход нагнал потерянное при заправке время и прибыл в Астрахань даже на 18 минут раньше расписании. В 6 часов вечера - мы уже на пристани. Берем ноги в руки и идем всем табором в Кремль. Там, в бюро экскурсий, мы узнали, что экскурсий к Лотосам, в дельту не будет. Мало того, нас долго запугивали, что и сами мы не сможем и не имеем права плыть в заповедник, ниже поселка Полдневого нас остановит охрана. Заповедник закрыт намертво... Запуганные, но не до конца, мы решили на следующий день плыть в Полдневое, найти там рыбацкую лодку и потом плыть к лотосам самим, но не в заповедник, а рядом, ведь на карте лотосы отмечены во многих местах.
На вечернем солнце любуемся Кремлем (и как это я в свой первый, еще студенческий проезд, находила его неинтересным?). Громадный собор весь усыпан каменной резьбой, изразцами, фигурками. Большая, нарядная колокольня над городом, правда, обманная - на верхние ярусы нельзя взобраться. Собор внутри пуст, если не считать выставки старинной одежды на первом этаже и выставки картин - на втором. На территории Кремля, кстати, тоже громадной, окруженной надежными стенами (от татар, видимо), с островерхими башнями, - много построек, палат и соборов.
Дети, правда, не позволяли все осмотреть досконально. Какой-то другой в их присутствии настрой, суетной.
Ночь мы провели на острове, на городском пляже напротив Кремля. Барахтались в теплой воде, пили чай и крепко спали на мягкой подстилке из сена. Тема спал в своем спальнике за палаткой, долго воевал с комарьем, пока не нашел способа от них укрыться (лицо закрыл своей сетчатой рубашкой)...
Мы удивительно плохо подготовились к этому путешествию, а вернее - совсем не подготовились. Если в Сибирь мы еще собирались за пару часов до поезда, то о далекой Волге совсем не думали. Поэтому на всю семью у нас была одна старая двухместная палатка, один надувной матрац и полное отсутствие марли на полог. Последнее - в здешнем жарком и комарином климате - особенно страшно. Тем более, что мы были с детьми. В прошлые годы мы размещались в палатке с трудом, в этом году Тема уже спал рядом, а свободнее в палатке почему-то не стало. Только когда мы с Лилей догадались улечься к детям валетом, стало легче в тесном и наглухо закрытом от комаров пространстве нашей крохотной палатки.
20 июля.
Мы решили ехать в Полдневое на дневной «Ракете», после осмотра города, и потому, снова добравшись до Кремля, оставили на его травке рюкзаки и младших детей с Галей, пошли получать удовольствие от нового города.
Недалеко от Кремля был татарский район, и мы, по Теминому совету, прежде всего потянулись к его мечетям. Приветливая сторожиха пригласила нас осмотреть одну из них и даже позволила взобраться на минарет. Конечно, мы с благодарностью приняли это приглашение.
С высоты Астрахань кажется очень церковным городом - столько видно храмов, да еще разных, даже польский костел есть. А раньше был еще и калмыцкий хурул. Но удивительное дело, то ли от жары, то ли от малого кусочка времени, что мы выделили себе на прогулку без детей, то ли от нашей общей пресыщенности, но астраханские церкви мне показались невзрачными. Никаких деталей в их отделке я не запомнила, разве что громадные кресты на стенах монастырского собора, да еще красивые главки - на другом.
Необычное со двора здание в городе - индийское торговое подворье - караван-сарай, с внутренними террасами и подвалами. К тому же нас удивил дороговизной астраханский рынок... Сделав по городу небольшой круг часа на два, вернулись в Кремль, где нас ждали уставшие ждать дети с заплаканной Галей во главе (мы немного опоздали к обещанному сроку). Галя тут же побежала на выставку и колокольню. А потом, уже совсем утешенная, ходила с нами в художественный музей города, где самое интересное - выставка Кустодиева, уроженца Астрахани, устроенная в честь его столетия со дня рождения. Астрахань стала для меня городом его «Красавиц». Интересно было всматриваться в его работы другого плана, в серьезные портреты - ведь я представляла Кустодиева купеческим художником. Но, судя по портрету его стройной и интеллигентной жены, роскошные «красавицы» относились лишь к сфере его профессионального интереса. Я вглядывалась пристальнее: в них ни грана эротики. Эти женские тела - лишь картонная роскошь, любование жизненным изобилием...
Был жаркий день, очень подходящий для фото и типичный для Астрахани, но у Лили не было радости на лице и оттого все у нас шло наспех. Кроме нездоровья и усталости (полтора месяце экскурсий по городам - это слишком много, к тому же действовало, наверное, и неосторожное обещание, данное нами Гале, что мы быстро вернемся. Ведь поехали на Волгу для детей, а тут - бросили их одних, ради собственных планов. Нехорошо. Но ходить по городу с ними - они быстро устанут и начнут ныть, капризничать... В следующий приезд в Астрахань мы пошли по городу с малышами (на рюкзаках в Кремле оставался Тема), Лиля была много оживленней и спокойней, хотя деток и пришлось часть пути тащить на себе... А ведь кажется, как было разумно придумано: оставили малышей в новом интересном месте, среди красивых цветов и зданий, на лужайке с расстеленными спальниками и игрушками - только резвись и отдыхай. Нет, уж лучше труднее, но вместе!
На пристань к «Ракете» мы почему-то очень долго шли. Потом долго искали кассу, а у кассы выяснили, что билеты не дают, потому что «Ракета» вот-вот отходит... И вот тут происходит авантюрная до безобразия сцена. Трап был уже убран, контролерша билеты уже проверила и отошла, матрос отвязывает чалочные концы, когда Витя кричит матросу: «Возьмете?». Тот, видя его одного, отвечает: «Прыгайте быстрее».
Они с Темой прыгают, а отвязанная «Ракета» начинает отходить от пристани, и от их прыжков отходит еще больше. Я передаю через расширяющуюся полосу воды остальных детей и прыгаю сама... В спокойном состоянии с рюкзаком за плечами такую «пропасть» я бы не перепрыгнула... А тут просто не успела отреагировать на уходящее судно, не успела поиметь своего расслабленного мнения (ведь можно было бы дождаться вечерней «Ракеты»), подчинилась Витиному и Теминому напору. Слава богу, все сошло, но пусть больше не повторяются такие ситуации.
А на пристани бесновалась возмущенная билетерша, пока ее не успокоил капитан, заверивший, что возьмет с нас деньги за проезд...
Для меня эта молниеносная посадка была не меньшей неожиданностью. Я просто не осознал, что «Ракета» уже не связана с пристанью, и потому очутился на ней. А дальше все уже цеплялось одно за другое. Решил за себя, не подумав, то этим самым решаю и за других. А потом, кажется, именно я и был виноват, что так долго шли и запоздали, и я очень хотел успеть и как бы исправиться. Вот и... А что, если бы Лиля ушла в воду с рюкзаком? Кстати, в Полдневом мы узнали, что это был последний рейс, и опоздай мы на него, потеряли бы сутки.
Около пяти вечера приплыли в Полдневое, выгрузились, и Витя пошел на поиски лодки. Ему пришлось выслушать много отказов, предупреждений о запретах... Наконец, один легкий старик, представившись нам: «Я - Семка-пьяница, не сбегаешь ли ты на пристань за пивом?», сдал нам лодку свою, довольно старую, в аренду из расчета пять рублей в день. А мы заполнили эти два часа ожидания объедаловкой: накупили дешевых астраханских помидоров и яблок...
Полдневое состоит из двух улиц. Одна - речная. Вдоль реки вытянулась цепочка домов, причем усадьбы их продолжаются не только садом и огородом, находящимися за домом, но и через дорогу - куском берега и Волги. Заборы выходят в воду и разделяют причалы лодок, снасти и прочее. Вторая же улица - колхозников, расположена сзади и выхода к реке не имеет. Судя по длине улиц - рыбаков много больше. Я не знаю, сколько времени они тратят на официальную ловлю и ловлю браконьерскую, но живут они хорошо и в деньгах, видимо, не нуждаются. Я это ощутил, пока искал желающего сдать лодку в наем. Убежден, что у многих жителей есть запасные посудины, но только один «Семен-пьяница» согласился отдать ее во временное пользование (и то ему просто пить хотелось)... Поэтому нашей сделке радовался я необычайно, хотя арендная плата и показалась мне несоразмерно высокой, потому что грустно было бродить среди людей и натыкаться все время на их отказы: у кого доброжелательный, у кого равнодушный и презрительный, а у кого - с полуиздевкой: «И не ищи, никто тебе лодки не даст, самим нужна... А ты вниз хочешь? Отдыхать с семьей? За лотосами? Не думай даже, поезжай обратно. Самим рыбакам житья нету, а туда же... Теперь внизу кроме заповедника еще и заказник, Косыгина ждут, гостиницу строят, всех арестовывают и лодку отымут... Нет!»
Веры к говорящим все это у меня не было, потому что более приветливые хозяева таких важных причин просто не упоминали, но проходить по несколько раз мимо «советчиков» (по деревенской традиции многие сидели на лавочках у своих ворот) было тяжело...
Решили отплыть сразу же, не дожидаясь утра, чтобы уютно расположиться на ночлег. Хозяин рассказал нам дорогу до лотосового поля, разобъяснил, как ставить весла и отправил в путь.
В Полдневом старая Волга, отделившаяся от Бахтемира после Астрахани, тоже кончилась, разбрелась на протоки, по одному из которых, Горному, мы и поплыли вниз мимо ровных низких берегов с редкими кустами ракит.
Через час, уже в лучах заходящего солнца показалась ферма. По совету хозяина мы понадеялись в одном из двух жилых домиков укрыться от комаров, да и день кончался. Но не вышло. Один из пастухов пьет, и спать с ним в одном помещении невозможно, а дом рядом забит.
Палатку поставили поближе к воде, к ветерку. Нам был предложен один марлевый полог. Но то ли он был дырявым, то ли мы не смогли его правильно установить, только мы спали и в духоте, и с комарами, всю ночь с ними безрезультатно воевали. Зато дети спали крепко, у них нервы здоровые...
Пастухов было двое. Главный, Георгий, загнав стадо коров в загон на ночь, уезжал на моторке в Полдневое. Нас он встретил просто и сердечно, все показал и разрешил. Жизнь и работа здесь нелегкая, но особенно он не жаловался, только почему-то часто приговаривал: «Мы хоть и в глуши живем, но тоже понимаем». И я, очевидно, должен был «это» понимать, но на что он мне намекал, понять было трудно, да и времени на общение у нас было мало. Ему надо было уезжать, нам - ставить палатку, готовить ужин, купаться с детьми в такой теплой и до смешного узкой Волге, ужинать и укладываться...
Второй пастух, из бывших заключенных (перед этим, правда, сам он служил в охране), говорил быстро и совершенно невразумительно. Он сразу же стал толковать нам о своих бедах, так что трудно было поддерживать разговор более получаса. Как его выдерживает Георгий, я не зная. Трудная жизнь.
Кстати, Георгий нам показал какие-то строения на горизонте - там заповедник, его центральная усадьба. «Живут там бездельники - ни себе, ни людям», - с таким категорическим утверждением трудно было спорить, и мы только позволили себе вежливо не согласиться.
В общем, волжскую дельту я представлял себе совсем иной - в непроходимых лесах и дикой. Она же оказалась ровным, почти безлесным полем, изборожденным волжскими протоками. Причем, чем ближе к морю, тем больше проток и тем они уже. Берега начинают зарастать камышом, который становится все выше и выше, соперничая с кустами. Под конец камыш заполняет все вокруг, переводя дельту в «раскаты», т.е. в пресную часть моря, глубиной в метр, поросшую камышом, осокой и лотосом, священными буддистскими цветами, за которыми мы и плывем. Но так становится только у самого моря, а здесь дельта представляет собой поле и пастбище, на которых надо работать и работать...
21 июля.Утром, потеряв бдительность, Витя выгреб не на ту сторону протока. Меня поразило в этой ситуации, как, будучи поначалу уверенной, что мы уходим с обрисованного хозяином лодки курса, я не смогла долго держаться против Витиных доводов и стушевалась. И, конечно, зря... Чем дальше, тем больше я полагаюсь на Витю, передоверяя ему решение всех общих вопросов. Так, конечно, легче. И так, наверное, справедливо. Мне хочется всегда видеть его сильным и ответственным. И если в последние года у него и бывают случаи неуверенности, то как они меня сердят, как хочется вывести его из такого состояния. Но пока он быстро сам выходит... Так и сейчас. Увидели брандвахту, подплыли к ней, убедились в своей ошибке и поплыли боковой протокой - ериком...
Прочтя это место, так и хочется вытянуться: «Служу! Оправдаю доверие!». Это доверие кажется мне лестным, и мне бы надо только радоваться ему, если бы не было грустно. Я ощущаю, как повторяется ситуация с диафильмами: доверив мне ведущую роль в сценарии, Лиля сама потеряла к ним значительную часть интереса, и скорее тянет «лямку», чем ищет удачи. Наши диафильмы отмирают, и в последние годы я спешу их завершить, пока не угасли последние проблески интереса... То же самое и с походами. Передоверив мне составление маршрута, Лиля потеряла интерес и здесь. А я ощущаю это, как уход молодости, как наше совместное умирание.
Плыли мы дальше в неуверенности, пока не наплыли на рыбака, и он не прояснил нам ситуацию. Забавно он ругался на то, что «эти лотосы, зараза такая, развелись как прорва и рыбу ловить мешают...». Поплыли мы дальше по сильному течению (вниз-то хорошо, а вот как обратно?) и вроде бы вышли на «нарисованный путь». По узкому ерику выбрались в мелководный лотосовый залив, вспугивая цапель и прочих пернатых.
Такая радость обуяла нас! - Солнце, дно в метре от зеркала воды, большущие белые лилии, которые Витя с Темой непрерывно щелкают, и большие листья лотоса, которые, как мы узнали, встретив двумя часами позже охотнадзор, еще не выросли и потому цветов дать не могут. И тут нам не повезло: лето холодное, воды много и не прогрелась.
Но далеко-далеко в море (за двадцать километров), за Зюйд-островом, куда нашей лодке и за день не доплыть, лотос уже зацвел, а мы должны ведь еще и обратно из раскатов выплыть...
Мы посмотрели долгим взглядом в том направлении, куда указал нам работник охот- или рыбнадзора, и повернули назад, предварительно поныряв на прощание в черной от чистоты струе воды, и утешая себя тем, что зато в море купаемся, правда, еще не соленом. Здесь береговые заросли осоки уже перестали обозначать берег, а указывали лишь некоторые возвышения дна и замедление течения. Это и были раскаты...
Выплыв на лотосовые поля, мы уперлись в заросли. Я выпрыгнул, чтобы провести лодку, но вместе с тем и искупался на мелководье, а затем вылезли и остальные, не исключая маленьких. Был очень жаркий день, мы измотались за долгий лодочный путь, и купание было для нас подлинным наслаждением, особенно здесь, среди диковинных крупных листьев, галдящих птиц и зеленоватой волжской воды. Как в аквариуме. Потом мы встречали и иную, совершенно чистую, спокойную, наверное, воду, удивительную для Волги. Эта вода вполне заменяла нам морскую специфику. Конечно, мы еще раньше знали, что из Астрахани практически невозможно добраться до моря, но надеялись на чудо: вдруг подвернется какой-нибудь случай. Чуда не случилось, и наши дети так и не увидели Каспийского моря, зато увидали заповедные волжские раскаты и радовались им не меньше нас. И эта их радость помогла нам с легкостью преодолеть неудачу с лотосом - главной официальной целью нашего лодочного путешествия.
Мы еще долго блуждали среди водных полей, надеясь наткнуться все же на цветы и боясь заблудиться в этом бесконечном камыше - что прикажешь делать в таком случае на дырявой лодке в этом водном царстве с минимальным запасом еды и чистой воды? Долго я старался придерживаться вешек Старой Волги и прислушивался к доносившемуся откуда-то из боковых камышей звуку моторной лодки. Человеческий совет здесь был просто необходим, и я с досадой отбрасывал Темины предупреждения о том, что с рыбнадзором здесь встречаться не следует - в браконьерские страшные сказки я не верил, а снастей и вины за нами нет. Наконец, вдали показалась моторка, но не заметила нас, хоть мы и орали. Вторая же отвернула к нам и ее хозяин, молодой парень, работник заказника, все поставил на свои места: лотоса здесь еще нет. Пробовал я, как последнюю надежду, просить его отвести нас к Зюдевым, но он отговорился, что это очень трудно, нужно два мотора, и мы отстали. Конечно, при большой настойчивости и за большие деньги он мог бы отвезти нас к расцветшему лотосу, хотя бы одного-двух, но не нужен нам лотос такой ценой. Фильм же обойдется и без священных буддистских цветов. Поэтому, сделав, по совету его, еще один разведочный заплыв в боковой ерик, усыпив на нем детей, мы повернули назад, теперь уже против течения.
Пристать мы смогли только к безлюдной брандвахте на раскатах, где и пообедали. Жутковато было смотреть с нее в воду, которая мчалась с такой скоростью, что казалось, против нее просто невозможно выгрести. Но Витя выгребал. Потом даже приспособились следующим образом: Тема и я гребли веслами, а Витя сзади толкал шестом.
К вечеру мы были хоть и уставшие, обгорелые, но вполне умиротворенные. Малыши, которые с утра требовали к себе внимания, к обеду освоились в лодке, находили себе занятия, даже пели и веселились. Солнышко, пекшее весь день и прокалившее всех нас до красноты, проходило свои последние градусы над землей, когда мы уткнули нос лодки в берег у нескольких деревьев...
Мне очень хотелось в этот вечер добраться до фермы, на которой мы уже ночевали, чтобы утром, в случае нужды, попросить Георгия на моторе подбросить нас до Полдневого к утренней «Ракете». Но Лиля была против, да и взаправду было уже поздно и надо было останавливаться. Я подчинился, причем даже не удивился своей «податливости».
Были костер, чай, еда, густой звон комаров в воздухе, потом парная духота в закрытой палатке с комариным гудением вокруг, и неожиданное освобождение - ночью начался сильный ветер.
22 июля.Утро оказалось пасмурным, а свежий ветер встречным. К противному течению прибавился сильный ветер. Чтобы облегчить лодку, женская половина экипажа выгрузилась на другом берегу и потопала с песнями по лугу к ферме. Мы непеша дошли, угостились овощами и фруктами, которые преподнес один на «фермеров» - вечно пьяный Миша, выслушали его исповедь, а лодка все еще не появлялась. Увидев наше волнение, Миша даже вскочил в свою лодку и поплыл им навстречу. Хорошо, что пришлось плыть недалеко. Ветер не перевернул лодку, но замедлил ее движение до невозможности перемещения.
Чтобы поплыть несколько километров, нам с Темой понадобилась пара часов и все наши силы. Вчера мы убедились, что плыть против течения вполне можно, надо только держаться вблизи камышей, где течение замедляется завихрением, а иногда даже гонит воду в обратном направлении. Сегодняшний сильный ветер все изменил. Держаться камышей стало трудно, потому что ветер, раз за разом, бросал лодку на камышовую стенку. На середине же реки моей бешеной гребли едва хватало только на то, чтобы уравновесить жалкую посудину на месте под действием силы течения и ветра. Так мы и двигались: ветер то загонял лодку без рули в камыши, то отгоняя ее на середину реки. Пробовали вести лодку берегом за цепь, но деревья и камыш этому здорово мешали. И только когда ветер немного стих, мы смогли продвинуться к ферме, пристав к ней почти на последнем издыхании.
На наше счастье, «главный фермер» собирался домой, в Полдневое. Ему было нужно отвезти несколько листов шифера с полевой кухни, брошенной неподалеку с каких-то недавних времен. Теперь же ее растаскивают на материалы. Пришло время. Нам повезло, что этот момент совпал с нашим возвращением.
Георгий запомнился нам весьма обстоятельным хозяином. Зимой он живет на ферме вместе с женой и детьми (трое уже выросли, а летом в помощниках ходят Миша и три калмыка). У него приветливая, неморенная жизнью жена, которую мы видели в Полдневом, у него единственная на ферме лодка с мотором и вообще все обустроено, как надо. Он приветлив, но сдержан и ненавязчив. Не он, а Миша настойчиво предлагал нам купить браконьерскую рыбу. Правда, это была всего-навсего голова осетра с мясом на два пальца. Осторожный же Георгий, у которого, я думаю, рыба тоже есть, предлагать ее не торопился.
От вечного пьяного от несложившейся жизни Миши остался неприятный осадок. Особенно от его несвязного рассказа о себе. Особенно от того, как он в годы войны был СМЕРШевцем и пристрелил «по незнанию» не того полицая, за что при Хрущеве отсидел восемь месяцев (видно, не только под следствием). Тяжелая служба подорвала его здоровье и, как я поняла, операция лишила его отличительного мужского признака. Стыдно сказать, но я ему даже не сочувствовала, особенно после того, как он показал, как бы он «этим предателям» Филатову и Щаранскому глаза бы выколол собственными пальцами. Я стала ощущать его как своего врага, как ту темную силу нашего общества, готовую убивать и выкалывать глаза - даже не по приказу, а по велению доверчивого сердца...
Все это Лиля поняла в ожидании нас с Темой и Алешей. Но я подсознательно ощущал Георгия и Мишу точно так же: доверие и благодарность к сдержанному Георгию и опасливую осторожность и неприязнь к восторженному Мише. Доверие к практичному «хозяину и буржую» и отвращение к разгульному романтизму. Симпатии наши неизменны и безошибочны. Только правильно ли мы именуем эти человеческие типы? Ведь именно хозяйственный Георгий помогал нам много и бескорыстно - и в ночлеге, и в подвозе до Полдневого, а Миша навязал-таки нам осетровую голову за трешник, т.е. спекульнул. Получается, что «буржуйский» и единоличный Георгий с нами поступал бескорыстно, а коммунистичный и фанатический Миша - как спекулянт. Так правильно ли мы употребляем слова «буржуй» и «спекулянт»?
Я думаю, что и Георгий при случае станет продавать рыбу, правда, не навязывая ее гостю, а Миша, тот будет при случае бескорыстно служить «идее» - и тут они проявятся, так сказать, в своем чистом виде, но, видимо, основное различие между ними лежит не в отношениях к деньгам (и тот, и другой ими пользуются), а в глубинных этических свойствах. Георгий уважает самого человека, он гуманистичен, и потому при всем своем трудолюбии и расчетливости готов к помощи и участию, а Миша знает лишь службу чьей-то идее. И эта служба - зла по самой сути своей и забивает его природную доброту.
Буржуазность не исключает, а предполагает нравственность и бескорыстие к конкретным людям, а фанатичная идейность совсем не исключает спекулирование... А вообще-то все эти понятия еще не устоялись в моей душе...
Поплыли дальше, теперь уже на буксире, привязанные к моторке Георгия. Быстро, беззаботно. Через сорок минут, несмотря на волны и ветер, мы «швартуемся» в знакомом огороде, у мостков, расплачиваемся с хозяином десяткой, покупаем у него по госцене ворованные в поле помидоры, громадные, спелые, платим ему же за невзрачные связки воблы (явно переплачиваем, но надо же отцу ко дню рождения привести сувенир из Астрахани), обмениваемся адресами и запоминаем его просьбу о лекарстве для жены. Была предложена на продажу даже свежая рыба, такие аппетитные ломти осетрины. Но не довезти ее нам, а за соленой в погреб он полезть не захотел.
Когда мы ехали сюда, то совсем забыли, что дельта - это еще и рыба (ехали-то за лотосами), а нужно было бы вспомнить вовремя - какой бы был прекрасный подарок маме. Очень мне было неловко потом, что мы оказались такими нерасторопными для близких - а ведь стоило только заказать хозяину заранее, и рыбу и икру бы получили - хозяин нас даже попрекнул. Просто я мыслю да уровне приемлемых для нас цен: рыба не по карману, зато помидоры по 40 коп - вполне. Ими даже следует объесться, чтобы в Москве не захотелось в очереди стоять. Огурцы по 14 коп., яблоки - по 10 поверх всего - и человек сыт по уши, и не о чем больше мечтать...
А если уж совсем честно, то перед самым отходом «Ракеты» на Астрахань местный дядька сам предложил взять у него соленую рыбу, и даже я было колебнулась. Но отказываться от рейса, на который мы уже так спешили, и томить детей часы в ожидании следующего, я не решилась. Да к тому же еще и не сознавала, как будет огорчена мама...
Лиля, наверное, зря себя так казнит и ругает. Мы и вправду ничего не понимаем в деликатесных и дефицитных продуктах, но это же не грех, а стиль жизни. Мне лично ни черная икра, ни осетрина просто не нужны, если они не будут по цене баклажанной икры и трески. А хватать ненужный себе дефицит только потому, что здесь он чуть дешевле и доступнее - зачем? Правда, есть мама, но и она огорчится больше из-за нашей, а не своей еды, и простит факт нерасторопности в общении со спекулянтами и браконьерами.
И опять «Ракета», но теперь уже на север, до Астрахани. Детки веселятся, бегая на открытую корму и обратно в салон. Тема с Галей солидно подремывают в креслах.
В уже знакомой нам Астрахани привычно идем к Кремлю, а оттуда - в Исторический, бывший краеведческий, музей. Он показался нам малоинтересным, и Витю ожидало разочарование: единственный сотрудник, который мог рассказать про архитектурные памятники области, в том числе и про буддистский храм, отсутствовал, и мы опять ничего не узнали про Тюменевку. Но он еще не потерял надежды как-то узнать о нем в Селитренном, на Ахтубе. Зато детки активно осматривали отдел «природы», а потом - пушки и макеты кораблей.
Из музея наш путь лежал прямо на вокзал. Правда, поезд уходил поздно вечером, и мы, взяв билеты, имели еще возможность побродить по городу от шпиля к шпилю, зайти в детский парк за мороженым, а там даже послушать лекцию о международном положении, давая отдых и деткам, и своим ногам. Говорливый молодец с интонациями московских комментаторов шпарил как по-писаному.
На вокзале, на рюкзаках оставался сидеть Тема, и Аня, подходя к вокзалу и сама уставшая, напомнила нам: «Пойдем скорее к Теме, пожалеем его».
Вообще, Теме было плохо в этой поездке. Что было тут главной причиной: не пробудившийся интерес к истории и к историческим памятникам, жара, комары, болевшее под нагрузкой сердце (об этом мы узнали лишь дома), но он в итоге твердо констатировал, что ему с нами неинтересно, и всю неделю проходил с кислой физиономией, равнодушный ко всему.
А сейчас они оба, Тема и Галя, отказались ехать на Баскунчак, оказывается, им совсем неинтересно посмотреть на знаменитое соленое озеро, из которого черпают половину соли Союза. А когда на следующее утро мы оказались на Ахтубе, Тема залег в тенечке и встал лишь в четыре часа дня...
Кажется, в сердцах Лиля здесь многое смешала в одну кучу. Теме 15 лет, и он становится взрослым. Уже в прошлом году, в поездке по Украине, у нас были путевые недоразумения, а сейчас он уже достаточно опытен, чтобы не начинать «качать права», но, отгородившись от выбора маршрута и права командовать, начал откровенно скучать. С прошлого года он стал членом секции «Юный турист». На весенние каникулы он уже побывал на лыжах в Карелии, через неделю после Волги - поедет в Кавказские горы, на будущий год им обещали Среднюю Азию и Фанские горы. Ему и вправду с нами менее интересно, чем со своими ребятами. Это надо принимать.
Что же касается Гали, то она просто не жадна до впечатления, легко удовлетворяется малым. Ее манит не экзотика, а собственные фантазии.
Когда на астраханском вокзале мы обсуждали свой дальнейший маршрут: поехать ли в Селитренное - бывшую столицу Батыя, где кроме Ахтубы и черепков, правда, ничего больше не сохранилось, а я все не терял надежды разыскать буддистский храм (но это, возможно, задержало бы нас на два-три дня), или же ехать быстрее в Волгоград, остановившись для короткой экскурсии на Баскунчак, то я заявил, что Баскунчак мне не так интересен, как Селитренное, и неожиданно получил поддержку от Темы и Гали (а ведь Баскунчак планировался больше для них). Правду говоря, я бы хотел успеть и туда, и сюда (и мы вполне могли бы успеть), но при настрое: «Как можно скорее вернуться в Волгоград» - следовало выбирать и, естественно, жертвовать менее важным.
В этот вечер на вокзале был гитарист с самодеятельными песнями и хорошим голосом. Он потом оказался в нашем вагоне и ночной вагон с удовольствием слушал его, а одна тетка даже сказала: «Вот кому-то зять будет!»
В Сероглазово поезд пришел в два часа ночи. Была поспешная выгрузка сонных детей, потому что за 20 минут до нашей остановки я заснула и проснулась, когда поезд остановился.
В темноте Витя обегал железнодорожный поселок, убедился, что кругом степь и никаких кустов нет, поэтому мы растянули палатку прямо в пристанционном сквере и крепко спали до утра.
23 июля.Восьмичасовой автобус провез нас по заволжским степям, как раньше говорили, калмыцким, в древний Сарай-Бату, нынешнее Селитренное - унылое село. В поисках тени над головой мы дошли до Ахтубы, а потом по берегу - до лесной посадки. Дорога наша шла мимо раскопок с отдыхающими археологами, а когда они протопали мимо нашего табора - к своему лагерю, Витя двинулся следом за консультацией.
Обратно он почти бежал. Оказалось, что Тюменевка теперь называется Речным (ну что была за нужда в таком переименовании?), до нее можно добраться «Ракетой», а она совсем скоро отходит. Схватив деньги, фотоаппарат и пленки, он помчался на пристань... Это было правильное решение: мы бы собирались долго и могли бы не успеть, да и деткам надо было посидеть на одном месте. Но зато я не узнала калмыцкого храма...
У археологов никто не мог ничего рассказать, кроме начальника партии. Пришлось идти к нему. Молодой бородач сразу выдал, что в Речном стоит буддистский храм в хорошем состоянии, сам он его недавно видел проездом из Астрахани. А больше ничего кругом нет... У меня давно уже бродили догадки, что Тюменевка теперь зовется по-другому и поэтому о ней никто ничего не знает, хотя даже в книжке 1968 года я читал именно о «храме в Тюменевке». Поэтому я сразу решил ехать в Речное. И, конечно, один, если разрешит Лиля. До пристани - два километра, а до отхода «Ракеты» - двадцать пять минут, включая время на сборы и объяснения. Можно представить, как я бежал по этой жаре и пыли.
Меня не покидало возбуждение весь этот вечер, самый памятный из этого похода. И я попробую сейчас за него отчитаться. «Ракета» узкими протоками пробиралась из Ахтубы к Речному, стоявшему уже на Волге, и потому наш путь был особенно интересным. Иногда казалось, что судно не впишется в очередной разворот, но оно замедляло ход и выводило нужный радиус. По берегам часто встречались семейные стоянки: палатка, тент, машина. Такие стоянки мы видели еще на Волге, но здесь проносились почти вплотную к ним. Нехитрый быт, но как многим он на пользу. Мы знаем по рассказам знакомых о нем: гарантированное солнце, теплая вода, дешевые овощи и фрукты в сезон, никаких забот, кроме готовки еды, приволье и затягивающая страсть рыбной ловли. Хороший отдых, и жаль, что нашей натуре он недоступен.
Через три остановки - Речное. Храм я увидел сразу же. Издалека он похож на русскую церковь с высокой колокольней, и только вблизи замечаешь буддистские символы и по-китайски изломанные крыши. Наверное, со «Спартака» мы видели это здание, но приняли его за русский храм. И теперь я ищу подтверждения у попутчиков по «Ракете» - калмыцкой семьи. Но отвечает мне на вопросы другой калмык: да, это буддистский храм, очень известный, его строили в честь победы над Наполеоном, т.е. он повторяет уже известную мне историю Тюменевского храма, но... про Тюменевку калмык ничего не знает. Еще один калмык, сам из Речного, говорит, что ремонт храма недавно закончили, но года два назад разобрали последний маленький храм рядом. Я аж ерзаю от нетерпения: кто, когда... Но тот ничего толком ответить не в состояний, на что молодой калмык с горечью откликается: «Смотрите, живет в Peчном, а о калмыцком храме ничего не знает, и истории своей не знает...»
Я был благодарен ему за эти слова: нет все же у калмыков сплошного равнодушия к своей славе и вере, не до конца они их забыли в лютой сибирской высылке, оживает национальный дух в молодежи.
Oт пристани до центра села и храма - около километра. Иду и все время отмечаю точки выгодной съемки. День солнечный. В аппарате полпленки и в запасе еще одна. Все складывается удачно. Господь Бог сжалился надо мной и взамен лотосов все же подарил единственный сохранившийся здесь буддистский храм, единственный, как память о буддизме в Европе. И, конечно же, я не упущу этот подарок.
Фотографирую всласть, не жалея пленки. Не исключая и свиней, трущихся рядом с храмом, и кучи битого кирпича тут же. Охотно соглашаюсь на разговор с жителем в огороде. Он-то, наконец, подтвердил мне, что село раньше называлось Тюменевкой, а почему его переименовали в Речное - не знает. Храм реставрировали приезжие из Калмыкии, но откроют ли когда-нибудь - вряд ли. Давно уже сюда никто не ездит.
Висячий замок на дверях. Под колокольню можно зайти, на ее темных полусводах можно различить остатки фресок - будд, архатов, замысловатых птиц. На кирпичах я вижу калмыцкие клейма - луки со стрелами - знаки калмыцких родов (так они объяснялись в той калмыцкой книжке). Наконец, я насыщаюсь, закрываю фотоаппарат: все остальное будет в Москве, в общении с книгами и бумагой.
Но нет, судьба уготовила иное. Делать было нечего, до обратной «Ракеты» на Селитренное оставалось еще пять часов, и я медленно побрел по селу к магазинам, чтобы купить хлеб и сахар на обед, потом вернулся, чтобы выйти к Волге. В фотоаппарате уже новая пленка и я хочу продублировать некоторые кадры. Неожиданно у храма появляется женщина калмыцкого вида, и я сразу же делаю кадр, чтобы ею хоть немного оживить слайды, а она сама идет мне навстречу и приветливо останавливает: «Молодой человек, вы наш храм снимаете?» - Объясняю, что да, специально сюда приехал ради него. Наверное, у нее было удивления и радости не меньше, чем у бурята Джоржи в Хамар-Дабане, когда он узнал, что москвичи специально приехали в Бурятию. Она с удовольствием мне говорила и о «нашем храме», и о себе. Живет она не здесь, а на другом берегу Волги, а сюда приезжает, чтобы посмотреть на храм и помолиться издали (слушая ее, я внутренне негодовал на местное руководство, на русское хулиганье, измывающееся над калмыцкой святыней - и матерными надписями, и собственным дерьмом - сколько же в нас еще скотства!).
Рассказывала она и о том, что раньше при этом большом храме было еще четыре поменьше, оттого было очень красиво. И я догадываюсь, что как раз эти «храмы поменьше» и были боковыми притворами, соединенными с основным храмом колоннадами, наподобие Казанского собора в Петербурге. И что как раз разбор этих буддистских стен и видел мой знакомый байдарочник в 1964 году. В 1968 году два придела еще существовали, а теперь, после реставрации, не осталось ничего, кроме осиротевшего центра, почти ничего от прежнего размаха и величия.
Мария Наримановна (так она представилась, еще в начале беседы) рассказывала, что со стариков собирали деньги на реставрацию, но вот не помогло, храм так и не открыли и худо ему, и всем им худо без него. Я спрашиваю: «Почему же вы не просили понастойчивее?». Она отвечала, что просили, но не разрешают. Даже музей не открывают.
Их я понимаю. Тюменевка теперь входит в Астраханскую область, и русским властям совсем не улыбается восстанавливать у себя калмыцкий храм. Разреши, а потом следи за ними, хлопот не оберешься. Спокойнее не разрешить, да и калмыкам здесь делать нечего.
Мы прощаемся, и она долго благодарит меня за интерес к «нашему храму» и внимание. Еще пара кадров на память, и я отправляюсь на Волгу переваривать услышанное, купаться, наслаждаться одиночеством и растягивать имеющиеся у меня небольшие удовольствия: мягкий хлеб с сахаром и путеводитель для чтение, да обрывок бумаги для записей. Как вдруг снова возвращается моя калмыцкая тетя Мария (так она просила меня называть ее на прощание: «Ты мне, хороший молодой человек, как сын, как племянник...»). Она все-таки решилась попросить меня выслать ей карточку «нашего храма». Оказывается, у нее совсем нет икон, а фото храма дало бы ей хоть какую-то замену... Приходится объяснять ей, что, к сожалению, карточек у меня не получится, но слайды я могу ей выслать, пусть попросит в фотоателье, они могут переделать один слайд на фотокарточку, она соглашается, потом мы с трудом обмениваемся адресами, потому что она просто не помнит хорошо свой адрес по малограмотности (слайды я выслал осенью и получил благодарность через ее соседку).
Некоторое время она сидит со мной рядом, рассказывает о лютой жизни в Сибири, тяжелой лагерной работе на кирпичном заводе - чуть не умерла там - и что сейчас у нее не осталось родственников, и старость пришла одинокая, только мама вспоминается с ее молитвами и рассказами о чудесном прошлом... И я так остро почувствовал, как безмерно важен этот храм для моей калмыцкой тети, и важность нашего доверительного разговора двух людей - молодого и старого - о буддистской вере. Разговора короткого, почти ничего не сообщающего рассудку, ведь моя тетя почти ничего не знала о своей вере! Она выросла при советской власти, и буддистские молитвы слышала только в далеком детстве от мамы. И еще меньше может рассказать даже о том, что знает, и как молится, обращаясь к Волге... Но моему чувству этот разговор дал много.
Малыши и Галя провели в воде на плоту-матраце почти весь день. О них я почти не беспокоилась, так как в неглубокой теплой воде они были в относительной безопасности. Вспоминая цивилизованный волгоградский пляж, мы особенно радовались своему одиночеству.
Правда, несколько раз оно навязчиво прерывалось. День был воскресный, и сюда приходили и приезжали купаться местные. Но если в ста метрах от тебя еще кто-то искупается, то становится даже интересно посмотреть, кто это. Галя даже завела знакомство с местными девочками и на прощание обменялась с ними адресами.
Для меня же главным развлечением дня оказались беседы с начальником археологической партии о проводимой на раскопках работе и об истории этих мест. А попутно и об истории и искусстве вообще. Этот очень симпатичный крепкий сорокалетний мужчина с увлеченностью и знанием любимого ремесла рассказывал обо всем этом поочередно перед двумя большими группами московских студентов, работающих здесь на уборке овощей.
Мои шальные дети испортили мне слушание первой беседы, а на вторую из-за обеда я подошла только к концу, когда он с увлечением рассказывал историю местной керамики, которую татары (монголы) делали из местной глины и трав по особым рецептам. Спрос на эту керамику был во всем тогдашнем мире. Какое уважение светилось в его словах! Видно, что ему самому было приятно изменить наши представления о варварах-монголах на представление об их достаточно высокой цивилизации. «Личное богатство - широкая область уважения...».
К сожалению, одна без Вити я не решилась заговорить с ним, побоялась быть ему неинтересной, а жаль, наверное, он наш единомышленник. Он водил группы на раскопки, где можно было увидеть остатки чанов для извести, печь для обжига и фундамент дома - целый комплекс «домашней промышленности». Потом археологи все это закопают. «Охранительное закапывание» здесь просто необходимо.
Витя вернулся к восьми часам вечера. Сдержанно довольный поездкой, чтобы не вызывать у меня зависти. Привез кусок кирпича с тавром-таньгой, который подобрал в куче у храма.
Вечером был костер и большие звезды. Ходили к костру археологов в надежде на интересные разговоры, но набрели только на группу молодежи - «непрофессионалов», послушали их «балдежную» музыку и ушли спать.
24 июля.Сегодня мы уезжаем из Селитренного. Из двух автобусов - утреннего и вечернего, выбираем вечерний, чтобы еще походить по курганам старой ханской столицы, зайти в книжный магазин, поискать соленые озера рядом и, конечно, провести еще один день у Ахтубы.
Одно соленое озерко мы все же наши. Вода в нем лишь чуть солоновата, но в песке рядом мы нашли солевые «камушки»-кристаллы. Нет, не из таких озер добывают соль. Не увидеть мне из-за ленивых детей Баскунчак - экзотическое место нашей страны, оставшееся в моем детстве за пределами достижимой мечты. Я теперь понимаю, что это было неправильно - не использовать реальную возможность осуществить туманную детскую мечту, отказаться от посещения Баскунчака. Следующую поездку в дельту мы начнем с него...
Читаю это место и удивляюсь Лилиной скрытности; ни словом не обмолвилась о важности для нее этого самого Баскунчака (при составлении маршрута именно я его предлагал). У нас было время, были силы и деньги, отсутствовал лишь интерес у старших детей, но это не препятствие. На деле нам не хватило только взаимопонимания. Я был уверен, что для Лили главное - побыстрее вернуться в Волгоград, а ведь мог догадаться - по особому интересу ее к соленым озерам в Селитренном, догадаться и настоять на ночной остановке в Баскунчаке. Но - не хватило у меня догадливости и такта, а у Лили - доверия.
Побродив по черепкам, мы оценили, сколь громадным и многолюдным был этот стольный город, прародитель если не нашей культуры, то один из родителей нашей государственности. Как сгущалась земля степняков на этом участке и размельчалась потом до непрочного, почти неощутимого раствора.
Батый основал свою столицу на перекрестке путей из Азии в Европу и из волжских булгар и Руси в Персию и Индию, в месте, где вода и степь соседствуют. Город был выстроен не столько ханским повелением, сколько самой логикой существования громадной империи Синей Орды (только русские подданные называли Батыево царство Золотой Ордой). И, конечно, столица аккумулировала в себе все умения и таланты многих народов.
Но, с упадком силы империи, падала и ее роль столицы. Приходили из Азии новые орды и раз за разом разрушали созванный на Ахтубе культурный очаг. В целях безопасности столица была перенесена на север, сначала в Capай-Берке под нынешним Волгоградом, потом вообще в Казань. Но окончательно разрушил великий город не Тамерлан и не ногайская Орда, а русские цивилизаторы.
Громадный астраханский Кремль почти весь выстроен из кирпича великолепной Батыевой столицы. Здесь же вместо города остались лишь пустые холмы. При Петре I здесь снова затеплилась жизнь - из-за найденной поблизости селитры. На месте центрального района столицы была выстроена промышленная деревня, сохранившаяся в своих границах и названии до сих пор, - памятником развития от столицы к деревне, от монголов к нам, русским.
До вечера набирались солнца и воды, купаясь всласть и впрок, а к вечеру собрались и вышли к автобусу, попрощавшись с Ахтубой.
Автобус безбожно опаздывал, и в пути часто останавливался, то для проверки билетов дорожным контролером, то закипел радиатор и надо было сменить воду. Нервничали мы сильно, ибо на станцию приехали лишь за три минуты до положенного прихода поезда. Но он тоже опоздал на полчаса. Это ожидание было много веселее и спокойнее: поезд никуда не денется - придет. А если он еще опоздает, то и хорошо - утром больше поспим...Только стучал в голове Темкин вопль: «Заднюю открыть!», когда шофер, подъехав к станции, открыл по привычке сначала лишь переднюю дверь. Была в этом вопле не просьба: «Опаздываем», а злое требование. Как стыдно мне стало за этот звериный крик. Мои дети - мои проколы. К тому же он отказался признать себя виноватым, ссылаясь на то, что это я очень нервничала и сама завела его...
Сложный случай. И трудно мне его комментировать. Потому что я понимаю, что в еще большей мере это и мои проколы. Честное слово, я не знаю и не понимаю, откуда берется у детей эта злость, лень, нахальство и прочее. Что-то такое есть, наверное, и у нас, но что и где - не понимаю... И все же - ведь гораздо больше хорошего в Теме, ведь гордимся мы им часто. Так вот и бросает нас из крайности хвастовства в крайность горечи. Да, пожалуй, не у нас одних. Но от такого предположения много легче не становится.
25-27 июля .Три дня в Волгограде, в родном доме. Детки по очереди отсыпались, а мы занимались разным: Витя с Темой - ремонтом крыши (мама раздобыла два рулона толи, я им помогала... Было еще первое посещение с Аней бани. Сначала она, расширив глаза, попятилась от голых тел, но потом, преодолев себя, во всю веселилась, а я вспоминала весь банный ритуал своего детства и старалась его соблюсти.
Были еще и выходы в гости к отцу, к родственникам и знакомым, было несколько часов полуписания-полудремания в любимом с юности городском читальном зале. Были утренние сборы абрикосов с деревьев у школы и варка варенья, длинные сборы в дорогу в Москву.
Наш большой отпуск кончился, а вместе с ним окончилось и наше путешествие по Волге. И пусть дети запомнят его надолго....
