предыдущая оглавление следующая

Пансионат

Дело своё я "закрывал" быстро, управился за два с половиной дня. Моей главной задачей было списать заключения "специалистов" из идеологических институтов на "Поиски" и мои сборники. В пятницу мы занимались этим с Лилей вместе, в субботу я заканчивал один.

В понедельник 8сентября, после работы, я подписал "201-ю статью" и все остальные документы и расстался с Бурцевым до возвращения имущества. В его завалах, действительно, невозможно было быстро разобраться, и потому я поверил, что, покончив с неотложными делами, он вернёт мне большую часть изъятых на обысках и не переданных в суд бумаг и машинки. На самом деле получилось по-иному: вернул он мне совсем немногое лишь после долгих хлопот в декабре, остальное, в том числе две машинки, остались в прокуратуре "до закрытия дела" (а когда оно будет закрыто, неизвестно). Но это уже после суда и неинтересно. В те же сентябрьские дни, когда я строчил в кабинете Бурцева и уносил домой исписанную бумагу, у нас существовали ещё совсем иные, почти дружеские и доверительные отношения, как это ни странно для человека с внешностью и повадками зэка. От моего вида даже милиционер в проходной прокуратуры сразу делал стойку и брался за паспорт, внимательно сверяя с повесткой и личностью.

Звонил и заходил "коллега", даже в свою нерабочую субботу, показал большую матрёшку, купленную перед этим по случаю для домашней коллекции. Машинистка Бурцева (и главная его помощница) договаривалась по телефону о домашних делах. Привычно лавируя между грудами машинок и папками с самиздатом, проходили в бурцевский кабинет уже примелькавшиеся следователи, даже их начальник – «добрейший Смирнов».

Обыкновенные советские люди, точно такие же, как мы с Лилей на своей работе, они делают тоже государственное дело, выполняя государственные задания, только по иному профилю. Не расчёт потребности в машинах, не обоснование новизны изобретений, а вот оформление обвинения меня и моих друзей в клевете и преступлении. Жёсткая однотипная, монокристаллическая структура, во всём одинаковая, в которой всё оказывается нужным, а вот жить свободно, по-человечески – невозможно.

«Коллеги», видно, тоже делают нужное дело, противостоя западной радиопропаганде и участвующим в ней диссидентам. Они тоже тянут служебную лямку. На деле нет за следователями и КГБ никакой мистики, есть обычная советская служба – вплоть до отгулов за работу на овощной базе. И как же мне было не расположиться к этим обыкновенным и хотя бы поэтому хорошим людям, которые, правда, по долгу службы готовили против меня обвинение, но сами по себе сделали много, чтобы был найден выход из моего диссидентского противостояния с высшим начальством. "Почти дружба" доходила до того, что Лиле хотелось пригласить Бурцева и "коллегу" к нам домой посмотреть диафильмы, и я смог только головным усилием остановить её: "Да спятили мы с тобой, что ли? Ведь они на службе и не могут с нами поступать вопреки своей службе".

Союз был очень непрочным, временным, очень локальным. Потому что принадлежали мы к разным, очень разным, даже противоположным, хотя я очень надеюсь, что не к антагонистическим слоям "слуг народа" и диссидентов.

Придёт суд, всё вскроется и обнажится. Наверное, мой отказ признать себя и других клеветниками на суде и после суда будет поставлен "коллегам" в вину как их "недоработка" и "упущение по службе". А моё заявление о признании "народности советского суда" будет воспринято диссидентскими максималистами как "предательство и измена" и не помогут оправдания, что я никому и не в чём не присягал. И, тем не менее, "коллеги" останутся на службе, а я – в знакомых с диссидентами, пусть на особом счету. Вот когда это выяснится, то и нашей временной эфемерной "дружбе" придёт конец: Бурцев начнёт со мной свои игры, "коллега" - свои, опасные, но тоже неоднозначные, так что встречи со мной станут невозможными, а моё существование, как легального и лояльного к властям инакомыслящего опять станет под большой вопрос. Так, наш "низовой" и локальный компромисс был затоплен высшей враждой.

Сразу после выхода я встретился с жёнами Валеры, Саши и Леонарда, раз мог хоть что-то рассказать о своих тюремных контактах, хотя бы о деталях тюремной жизни. Приходили к нам и другие близкие люди, заслышав о моём выходе или услышав от Лили о временной нежелательности встреч, передавали приветы. Они сначала радовались просто по-человечески моему возвращению, а уж потом готовы были оценивать его причины.

На работе меня встретили хорошо, с любопытством, страхом и сочувствием – уж очень я был худой и землистый. В отделе кадров мою справку рассматривали как что-то совершенно невероятное: все были убеждены, что Сокирко в институте больше не появится – и вот он явился, как из преисподней. А ведь и в самом деле - с того света.

Прошли первые часы и дни осторожных расспросов, и сотрудники, которых Бурцев вызывал по моему делу на допросы, перестали от меня шарахаться. В работу войти я так и не успел, тем более что моё рабочее место было уже занято, а тема передана в другой отдел. Стараниями «коллеги» Лиля получила отпуск за свой счёт на две недели, я очередной отпуск за 1980год даже с полной выплатой, и в пятницу мы уехали в пансионат "Клязьминское водохранилище", оставив Тёму и Галю одних хозяйствовать.

К 8-и утра к подъезду подошла такая же серая "Волга" и "коллега" позвонил к нам в дверь. Мы уже были собраны и хотели сразу спускаться, но "коллега" задержал: передавая Лиле 200 рублей в оплату пансионата, он попросил от нас расписки – "только для того, чтобы на службе были уверены, что я не затратил их на личные нужды". Я подписался за 150, Лиля – за 50 рублей, подшучивая, как выгодно можно использовать эти расписки. "Коллега" смущённо отрицал всякий злой умысел, и мы ему охотно верили, не предполагая, что не пройдёт и трёх недель, как мне от "лица диссидентов" выскажут: "От передач и переводов, оплачиваемых Фондом, Вы отказывались, а от помощи КГБ в пансионате – нет". Мол, от кого деньги получаем, тому и служим. - Да не служу я никому, ни Фонду, ни ГБ, а денег ихних мне не жалко!


Две неполных недели на Клязьминском водохранилище были чудесными по погоде – ясная солнечная, ранняя осень. Мы с Лилей по утрам бегали в лесу и даже купались. Жили в отдельном номере, с видом на "море", на яхты. Обильная и вкусная еда по часам, игры в мяч и бадминтон, вылазки по окрестностям пешком и на лодке - всё вместе было полноценным отдыхом с детьми. Лето 1980года у нас всё же не пропало. Я ощущал это как заслуженную награду – ведь только из-за моих усилий изменили меру пресечения, и мы впервые в жизни оказались в семейном советском пансионате (кстати, нас впервые официально, по документам, именовали туристами, наряду с массой пенсионеров-пузанов, проживавших в нашем корпусе "Солнечный"). А однажды Лиля затянула меня даже на молодёжные танцы в корпусе-клубе, перед тем как звонить в Москву Оле и Саше и спрашивать, согласны ли они присутствовать на моём будущем суде (с "коллегой" ещё продолжалась "дружба", а присутствие на суде своих было мне очень важно). Я в жизни не был никогда на танц-вечерах, и даже с Лилей мы не танцевали лет 10, а тут вот сразу такое "омоложение". Однако минут через 10 стеснение ушло, вошёл в ритм, даже стало нравиться, благо умения никакого не требовалось. А ещё через 10минут надо было идти к телефону, и я помню, с какой звенящей радостью Лиля кричала в трубку: "А мы сейчас только что с танцев! Так хотите вы прийти к Вите на суд или нет?"

Трудно мне было удержаться от смеха, представляя недоумение печальных Саши и Оли, как им осмыслить эту смесь информации о танцах и о подготовке к суду. Неизвестно, что и думать об этих Сокирках, просто, чёрт знает, что такое! А ведь, думаю, Оля и Саша мой выход переживали тоже очень остро: идейные и поверхностные соображения говорили "против", а давняя дружба – "за". Дружба пересилила, и они сказали нам своё "добро".

Но вместе с тем те две недели были и очень напряжёнными. Работа шла в меру моих сил. А способность к соображению восстанавливалась очень медленно и, наверное, не только от физического голодания, но и от тюремного умственного безделья. Я готовился к суду по своим записям, а Лиля разбиралась в черновиках моих тюремных заявлений (Бурцев выполнил-таки своё обещание, отдал их), переводя их в семейный архив.

О приезде Тёмы и Гали говорить не буду, но о визитах "коллеги" упомяну. Один раз он нас "просто наведал", а в другой раз отвёз меня на Каланчёвку, в Мосгорсуд, за обвинительным заключением. Тогда-то я и узнал, что суд назначен на понедельник 29сентября. За 4 дня, в среду, мы приехали домой.




предыдущая оглавление следующая


Лицензия Creative Commons
Все материалы сайта доступны по лицензии Creative Commons «Attribution» 4.0 Всемирная.