4.5.1.Витин ответ С.В.

Уважаемая Софья Васильевна!

Отвечаю на Ваше письмо от 7.12.1980г. сразу по пунктам:

1. Известно, что в тюрьме, действительно, много времени «для анализа своих поступков». Однако таким анализом я занимался и до ареста. У К. Буржуадемова всегда была своя независимая точка зрения, совмещающая членство в редколлегии «Поисков» с принципиальной лояльностью к советской власти. В этом легко убедиться по моим прежним статьям.
2. Без сомнения, заключение в тюрьму является давлением, и я этого никогда не отрицал. В заявлении 24.10. 1980г. я возражал лишь против того, чтобы занятая мною позиция и заявление в суде были вызваны только давлением и угрозами. Признание своей политической вины за возможное использование моей ситуации противниками советской власти сделано мною по убеждению.
3. Я никогда и нигде не говорил, что материалы журнала «Поиски» приносят ущерб советскому народу. Но по опыту личного общения со многими советскими людьми, обсуждая с ними свои убеждения, знаю, что мои статьи (говорю лишь о них) они сочли бы преступлением (по принципу: «стрелять за такую писанину надо»). От понимания этого положения взгляды измениться не могут, но и иллюзии о народной поддержке я питать не могу.
4. В тюрьме я пришёл к выводу, что «мой арест был закономерен», в смысле «неизбежным», а совсем не в том смысле, что он был юридически законным. Думаю, что и арест Абрамкина был неизбежным, а вот почему арестовали Ю.Гримма вместо разрешения эмигрировать (как П.М.Егидесу), не понимаю до сих пор.
5. Я никогда не признавал ни себя, ни других редакторов и авторов журнала «Поиски» клеветниками, что подтверждается записью суда в приговоре: «С заявлением Сокирко, что помещенные в журнале «Поиски» и сборниках «В защиту экономических свобод» и исследованные в судебном заседании материалы заведомо ложными не являются, судебная коллегия не может согласиться …» Благодарил же я следственные и судебные власти не за приговор, признавший меня преступником, а за фактическое освобождение от наказания.
6. Да, я отрицал состав уголовного преступления в своих действиях, но, понимая практическую неизбежность своего осуждения в виду резко отрицательного отношения к моим действиям властей и большинства советских людей, просил у суда не оправдания, а лишь снисхождения и мягкого наказания.
   
7. В глубине души я не считаю себя ни политическим, ни уголовным преступником, но суд признал меня виновным в клевете на советский строй, что по УК РСФСР считается уголовным преступлением. К официальным заявлениям советских руководителей, что у нас нет политических преступников и политзаключённых, я никак не отношусь, потому что не читал таких заявлений. Если такие и вправду делались, то это лишь чисто формальная точка зрения, ибо по закону даже такая чисто политическая статья, как «антисоветская пропаганда» (ст.70) входит именно в Уголовный кодекс.
8. Общеизвестно, что лица, находящиеся в следственном изоляторе на предварительном заключении имеют право сношений с внешним миром лишь через следователя, поэтому, конечно, обращаться с жалобами за рубеж они практически не могут – только неофициальным путём, что очень трудно. Что касается меня, то своё сдержанное отношение к помощи из-за рубежа я высказывал ещё до ареста. Конечно, я благодарен за помощь и поддержку, оказываемую моей семье во время моего заключения, но не хочу, чтобы моя ситуация тем или иным образом использовалась против наших властей, обостряла внешнеполитические отношения.
9. Наконец, я сожалею, что в заявлении 24 октября назвал парижскую газету «Русская мысль» органом НТС – по настоянию и убеждению корреспондента АПН. Наверное, с его стороны это была недобросовестность, а с моей просто огорчительная доверчивость.

Ответив на Ваши вопросы, я хотел бы разрешить и свои недоумения. Софья Васильевна, мы знакомы много лет, я многократно обязан Вам за помощь и советы, Вы были и остаётесь для меня глубокоуважаемым человеком, которому я не могу не доверять, даже если Ваше отношение ко мне сильно изменилось.

Так вот, я не понимаю, почему и зачем Ваше письмо – открытое и стало таким фактически с 12.11.1980г., не дожидаясь опубликованного АПН моего заявления.

Ведь именно от Лили Вы получили копию этого заявления и оставили её у себя лишь для того, чтобы сравнить напечатанный текст с действительно мной подписанным. Тогда же я говорил Вам, что считаю факт этого заявления большой ошибкой, потому что хотя там выражены в основном мои мысли, но не полностью, не своими словами, не свободно. Говорил, что буду отказываться от него и готов даже пойти на риск свободного выступления по этому поводу. 11 ноября я письменно уведомил АПН о своём отказе от заявления 24.10.80г., выслал им взамен действительно собственное изложение своей ситуации и предлагал, чтобы оно было передано в виде интервью для западных читателей, если так уж необходимо там выяснять мой вопрос. Это Вы тоже знали.

Я очень надеялся, что АПН само откажется от этой затеи, и моя ошибка будет исправлена сама собой. До сих пор так и получалось. Правда, появился туманный слух, что какое-то радио говорило, что у Сокирко какая-то особая позиция, отличная от других соредакторов «Поисков» и вроде бы со ссылкой на заявление после суда, но слух этот так и не подтвердился до сих пор.

Ваше Открытое письмо сильно изменило положение. Получается, что именно Вы пустили в чтение моё злополучное заявление, от которого я официально отказался, пустили вопреки моему желанию. Правда, 12 ноября меня известили о Вашем открытом письме, к нему было приложено моё заявление, но одновременно уверили, что последнее уже стало известно из АПН. К огорчению от этого известия прибавилось огорчение от открытости Вашего письма, на которое я не имею права откликаться также открыто. Вы прекрасно это знаете и сами призывали к осторожности, особенно на первом году условного срока. Текст Вашего письма мне не оставили и получилось, что почти месяц я ждал в надежде, что, может, и АПН, и Вы откажетесь от этих «публикаций». А в это время Ваше письмо и моё заявление уже читалось людьми и у них составлялось очень худое и неверное обо мне представление.

Так 1.12.1980г. С.Я. Гримм написала мне письмо, в котором утверждает: «На суде Вы признали, что в Ваших статьях имеются элементы клеветнических измышлений на советский государственный и общественный строй. Ставлю Вас в известность, что на процессе Ю.Гримма были упомянуты Ваши статьи, распространение которых ставилось в вину Ю.Гримму… В отличие от Вас я не вижу вины моего мужа…. Позвольте мне потребовать от Вас объяснений… Приведите факты заведомой лжи, которую Вы использовали в Ваших статьях…”

По содержанию видно, что С.Я.Гримм пишет после прочтения Вашего Открытого письма. Теперь те, кто прочтут письмо самой С.Я.Гримм, будут совершенно убеждены, что большего подлеца, чем В.Сокирко, нет на свете. Что это? Кому так надо? И как сработала эта обвинительная цепочка опорочивающей неправды?

И дальше. Почему обращённые ко мне требования некоторых диссидентов сознаться покаяться в своей слабости, перестать искать свою позицию, перестать заниматься общественной деятельностью, которой, мол, я не достоин, так похожи на требования следователей «сознаться в клевете», «перестать сидеть между двумя стульями», «отказаться от самиздатской деятельности»? Откуда такое сходство?

Избави меня Бог сомневаться в Вас, Софья Васильевна, или думать, что Вы это сделали нарочно, чтобы унизить К.Буржуадемова, взгляды и поиск которого Вам неприятны. Но упрекнуть Вас в опубликовании моего заявления от 24.10.1980г. против моей воли и обвинительного по духу Открытого письма против человека, который не может отвечать открыто, я должен.

Я был бы благодарен, если бы Вы изъяли из чтения мое заявление и Ваше письмо, или взяли бы на себя труд открыто и отвечать на него в мою защиту – ведь Вы много обо мне знаете, а после получения этого частного письма знаете ещё больше.

С уважением Подпись 13.12.1980г.